…У газетного киоска Акиму Никифоровичу повстречался институтский однокашник, приехавший в город по делам из областного центра. Помянутый однокашник заведовал отделом в строительном главке и имел, по слухам, определенные перспективы в смысле продвижения дальше, потому как считался специалистом высокой руки. Имеющий к тому же, как принято говорить, недюжинные организаторские способности. В студенчестве однокашник по фамилии Иванов был активистом и учился на круглые пятерки. Встреча для Бублика была не из приятных, потому что Иванов жил в свое время лишь на стипендию, летом подрабатывал и по душевной доброте чертил за Акима все курсовые. По доброте душевной помогал и еще ради того, чтобы на факультете, согласно обязательствам, не было ни одного отстающего. Аким же, брось его на произвол судьбы, обязательно бы не справился с учебой по причине феноменальной нерадивости.
— Как она, жизнь? — спросил Иванов, глядя поверх головы Бублика с рассеянностью и легкой, кажется, досадой. Он вспомнил, как бесплатно обедал в столовой, где мать Бублика работала шеф-поваром, и краснел, садясь за стол, как уходил из столовой сытый, но униженный. Вспомнил и заскучал.
— Преуспеваем?
— Это ты преуспеваешь, мы звезд с неба не хватаем.
— Кто же мешает — хватать?
— А руки коротки, старина.
— Да…
— Зашел бы как-нибудь на семью мою посмотреть?
— Благополучно выглядишь, Аким…
— Не жалуюсь. Так зайдешь? Можно сейчас прямо, без церемоний?
— Сегодня занят, вот завтра разве…
— Можно и завтра, только позвони предварительно, — Бублик знал, что Иванов не придет и не позвонит ни завтра, ни послезавтра. Никогда. — Запиши-ко адресок мой.
Иванов, блестя очками, полез в карман пиджака за записной книжкой. Бублик пальцем потрогал книжку:
— Где брал такую?
— Что?
— Блокнот где брал?
— Я же в Африке три года трубил, подарили. Это крокодилова кожа.
— Вот это да! — Бублик еще раз потрогал книжку с почтительностью и вздохнул: — Пиши.
Иванов записал, пожал Акиму руку и тут же исчез в толпе, словно боялся, что его тотчас же нагонят и силком поведут в гости.
Бублик пошел дальше, качая головой: он думал о том, что вот некоторых посылают в Африку, в Египет, на Кубу, его же никуда не пошлют, в Омск разве за битумом. «Тряпок, поди, навез Васька Иванов, на всю жизнь себя обеспечил и детей своих, если они есть у него, забыл спросить. «Волгу», поди, купил… Обязательно купил. Что еще надо человеку, живет теперь и в ус не дует». Бублик припомнил, что Иванов одет с этакой аристократической небрежностью и во все заморское. «Записная книжка у него на высшем уровне, ручка с золотым пером, ишь ты!» Акиму Никифоровичу захотелось в Африку, где слоны ходят, как у нас, например, собаки, где всегда жарко и произрастают всякие плоды, которые не попадают на городскую базу Горплодоовощторга даже по праздникам. Сердце Бублика защемило от зависти к благополучным и преуспевающим однокашникам и сослуживцам. Иванова того же возьмем. Этот все пять курсов института в драных штанах просверкал, а вот поди ж ты — по заграницам шастает без трепета душевного, совсем это у него обыкновенно получается. Обнаглел Иванов: золотым пером пишет, и пиджак на нем с блеском, точно серебром осыпан, и очки шестигранные. Такие очки американские сенаторы-миллионеры носят.
Аким Бублик пересек улицу и сел в скверике на мокрую скамейку, чтобы всласть пожалеть себя.
Сквер был полон людьми.
Седая бабушка прогуливала мальчика, одетого в болоньевый комбинезон и потому похожего на космонавта, пенсионеры чуть поодаль шумно соображали на троих, напротив сидели в обнимку молодые — он и она. Она качала туфелькой, он крошил булку голубям, которые ходили по асфальту поступью сытых купчих. Солнце заваливалось за крыши, и на лужи легли кровавые его отблески, вода загорелась рубиновым огнем, запылала, колышимая ветерком. Яркая рябь слепила глаза, потом она вдруг притухла, и в сквер легла тень больших тополей.
Мальчик-космонавт собирал меж деревьями прошлогодние листья и отвозил их на грузовичке в кучу, наметенную дворниками. Пенсионеры громко рассуждали теперь, где и как достать стакан.
Бублику вдруг тоже захотелось выпить, он поглядел на часы. Винно-водочный еще открыт, значит, можно купить бутылочку. А потом и домой. Жена Шурка проявит, конечно, нездоровое любопытство, по какому поводу, мол, водка на столе. Что ей сказать? По пути в магазин Аким стал придумывать повод для выпивки. Дорога была короткая, и ничего не придумалось.
Двери подъезда были растворены настежь, проход загородил серый грузовик, крытый и с надписью «мебель». Двери подъезда были подперты с обеих сторон кирпичами, и там, в темноватом нутре, запертом машиной, будто пробкой, слышался тугой мужицкий сап. Аким нырнул было в дырку между дверьми и машиной, но ткнулся лбом в какой-то ящик и отпрянул, услышав к тому же ряд нехороших слов, произнесенных басом. На лавке у подъезда сидела пожилая соседка, отдаленно знакомая, рука ее лежала на пухлой продуктовой сумке.
— Тоже жду. Раскорячились и не торопятся!
— Подождешь, гражданочка! — сказал бас откуда-то, вроде бы снизу. — Мы тоже не на балалайке играем!
— У меня дети голодные сидят! — ответила соседка, поглаживая надутую сумку.
— Раньше надо было детей кормить, — посоветовала из-за машины женщина скороговоркой и, видать, сразу ушла. Дерзость эта всколыхнула соседку, она встала, вытянула руку и произнесла монолог насчет того, что если некоторым делать нечего, то лично она с утра до позднего вечера крутится как белка в колесе и не привыкла хвостом крутить. «Хвостом крутить тебе уже поздно, — подумал Бублик. — Старовата хвостом крутить». — И вслух сказал:
— Да вы не волнуйтесь, они быстро управятся. Переезжает кто?
— У нас вроде бы никто не собирался переезжать. — Соседка была не на шутку рассержена и больше, кажется, оттого, что проникновенный ее монолог был пущен на ветер. — Полчаса сижу, и конца не видать. Чего они там грузят, не пойму?
— Мебель, наверно, грузят.
— Значит, надолго. Если гарнитур еще… Теперь преогромные гарнитуры выпускают. Стенки там разные…
— У моего знакомого, — сказал Бублик, подобрев невесть с чего. — Арабская стенка имеется, так ее к а двух «Кразах» не увезешь. Знатная вещь!
— И сколько стоит?
— Четыре тысячи вроде.
— И откуда у людей деньги! Четыре тысячи — это же надо! — Соседка часто замигала, готовая вроде бы тотчас же заплакать, — Да мне за четыре-то тысячи век горбатиться!
— Я бы приобрел такую стенку, — сказал Аким Никифорович, стряхнув пушинку с брюк на колене и застенчиво потупившись.
Соседка тотчас же отодвинулась от Бублика, потянула за собой свою сумку с таким видом, будто опасалась, что этот холеный мужик с третьего этажа способен свистнуть ее молоко из сумки.
— Конечно, если деньги некуда девать…
— Деньги, они наживные.
Из подъезда чудом протиснулась женщина в каракулевой шубе и побежала, роняя заколки с волос, к кабине. Следом появился шофер, молоденький и в кожаной курточке, в фуражке с лаковым козырьком, он вытирал руки ветошью.
— Поехали, Петя! — крикнула веселым голосом каракулевая шуба и медведем полезла в машину.
— А Матвей Матвеевич как же?
— Он в кузове будет — последит, кабы не поцарапалось чего.
— Тогда поехали.
Акима Бублика, когда он поднимался к себе, угнетали сразу две заботы: первая забота состояла в том, что никак не вытанцовывался повод без скандала хватануть водки (день был, конечно, непутевый, без удачи день, но этого будет мало со спокойной совестью выставить на стол поллитровку), еще Аким Никифорович раскаивался, что ляпнул соседке насчет стенки стоимостью в четыре тысячи рублей, которую он не прочь купить. «Вот зачем, спрашивается, высунулся? — досадовал Бублик, морщась. — Счас сплетня поползет: мол, у пижона из двадцать второй квартиры нетрудовые доходы. На строительстве работает, значит, дефицитные материалы приворовывает, на сторону, значит, гонит вагонами».
Лестница была замусорена мятой бумагой, картонками из-под духов, цветными тряпками. Мусор этот заронил в душу легкое беспокойство, необъяснимое, но и настойчивое, порожденное догадкой, которая перерастала в уверенность. Бублик начал, побагровев, шагать через две ступеньки, на своей площадке запнулся о кошку. Кошка была плоская, будто вырезанная из картона, и длинный хвост держала свечой, лишь кончик хвоста, успел заметить Бублик, шевелился диковинным образом и мог даже изгибаться под прямым углом относительно тела. Упал Аким, слава богу, на мягкое место (успел изловчиться!) и пол-литра, славу богу, не расколотил. Встал, постанывая, хотел пнуть кошку со всей мочи, но животное встретилось не без понятия и не стало дожидаться расплаты.
