затягивала ссору: она послала человека за супругом.
— Заткнись-ка ты, карга! — обернулась она к Мариам-баджи.
Тут уж все перемешалось.
— Ну, хватит, бесстыжая! — вдруг громко крикнул Газар. — Чего язык распустила!
Грануш притихла на минутку — видимо, нападение было неожиданным, — но тут раскрылась калитка, и во двор, яростно фыркая, вошел парон Рапаэл.
Грануш истерически зарыдала и подбежала к мужу.
— Что они, как на свою рабу… со всех сторон на меня накинулись! — всхлипывая, говорила она.
— С этого дня все вон из моего двора! — тоненьким голоском взвизгнул парон Рапаэл.
Тут уж удержать Газара было невозможно.
— Чтоб ты лопнул, раздутая гадина! — крикнул он и набросился на Рапаэла с кулаками.
Керосинщику Торгому и двум другим мужчинам едва удалось высвободить парона Рапаэла из рук Газара.
— Да пустите, я покажу этой дашнацкой[17] шкуре! — все еще кипятился Газар.
Но парон Рапаэл и тикин Грануш уже ушли в дом.
НАПРЯЖЕНИЕ НЕ СПАДАЕТ
Домой я не пошел.
Вечером сидел на церковном дворе, свесив ноги в высохшую канаву.
Мне было тяжело и муторно, в сердце бушевала ярость. Я вспомнил бессчетное количество обид, причиненных мне пароном Рапаэлом и тикин Грануш. Каждой из них было достаточно, чтобы распалить меня, вызвать чувство мести, но все вместе они обозначали что-то новое, что, как нож, ранило и кромсало меня и в то же время роилось смутными мыслями, мрачными и тяжелыми тучами сгущаясь в моей детской головке. Почему они издеваются надо мной, над моими родителями, над Мариам-баджи и даже над Каринэ, родной племянницей Рапаэла? Почему? Неужели только потому, что мы «жильцы», а они «хозяева»? Но ведь и Каринэ из хозяев… Каринэ из хозяев? Я невольно улыбнулся. Какой она хозяин!
Но больше всего беспокоило меня то, что сказал парон Рапаэл: «С этого дня — вон из моего двора!»
Это относилось не только ко мне, не только к нашей семье, но и к Мариам-баджи, к семье Газара и ко всем остальным.
«Куда же мы денемся?» — думал я. Мир в моем представлении ограничивался нашим и соседскими кварталами, где в каждом доме уже кто-нибудь жил. И потом, как же можно перенести столько вещей: нашу тахту, стол, комод Газара?
В моей короткой жизни радость никогда еще не омрачалась так горько, как в этот день, в день, когда я закончил первый класс, да еще с похвальной грамотой.
Как же я теперь пойду домой, как посмотрю людям в глаза?
Как покажусь во дворе? Я, своей выходкой навлекший столько бед!
Больнее всего было думать о том, что мать заплачет пригорюнившись, а отец станет утешать ее (как это уже было однажды) тяжело ранящими меня словами:
«Не плачь, Вардуш-джан, не плачь. Э-эх, судьба наша горькая, вот и наградил нас господь таким чадом…»
Только при мысли об этом к горлу подкатывал комок, глаза наполнялись слезами, и я, то и дело пошмыгивая, утирал нос о рукав моей поношенной блузы.
А сумерки сгущались…
На церковном дворе таинственно шелестели тополя, дикие сизые голуби, ютившиеся под церковным куполом, воркуя, возвращались домой.
Расплывчатое чувство страха овладело мною. «Что я буду делать тут один, ночью, когда станет совсем темно и выползут на ночную прогулку все лохматые и злобные псы Кантара? — думал я. — Эх, хоть бы ребята были здесь: Амо, Погос, Чко… Нет никого. Интересно, что они сейчас делают?» Ребята не знали, где я, а сам я не мог пойти к ним.
Вечерняя служба в церкви давно уже кончилась, немногочисленные служители разошлись, и прошло немало времени с тех пор, как, заперев церковные двери, ушли звонарь Барсег и отец Остолоп: первый — домой, а второй — в кофейню черного Арута.
По ту сторону деревянной церковной ограды торопились запоздалые прохожие, далеко у вокзала гудел паровоз. В маленьком городке наступала ночь, темная и неуютная.
Уже давно я не сидел, а лежал, уткнувшись лицом в дно высохшей канавы и сжавшись в комок от страха.
И незаметно для себя я заснул, усталый и разбитый дневными переживаниями.
— У-чи-тель!.. Ра-ач!.. У-чи-тель!.. — донеслось до меня.
Я открыл глаза и не сразу все понял.
— У-чи-тель! — послышалось снова, на сей раз довольно близко.
В ту же минуту в ноги мне скатился маленький черный клубок. В ужасе я закричал, а «клубок» стал лизать мне лицо. Это был песик Погоса — Дро.
Во двор через ограду перескочили два темных силуэта.
— Рач…
Это Амо и Погос пришли за мной.
— Ну, чего ты тут сидишь! Все с ног сбились, тебя разыскивают, — сказал Погос.
— А что же мне делать? — со слезами в голосе ответил я.
— Мать там извелась вся…
Сердце мое сжалось, я снова засопел.
— Ну-ну, ты же не девчонка, — убеждал Погос.
Амо исчез.
Как же я теперь пойду домой, как посмотрю людям в глаза?
Я все плакал, Погос сидел рядом, утешая меня и подбадривая, когда вернулся Амо, но не один, а с товарищем Суреном, который, громко смеясь, вошел через ворота и, не дойдя до меня, сказал:
— Поглядите-ка на этого мужчину! И не стыдно тебе? Ну, вставай же!
Я поднялся.
— Домой шагом марш! — шутя скомандовал он.
Мы вышли из церковного двора. Я все еще потихоньку плакал.
— Хватит, — сказал товарищ Сурен и погладил меня по стриженой голове.
Рука у
