Патриция не знала, как поступить. Одернуть хамку? Вступиться за Ирину? Сделать вид, что ничего не произошло. К своему стыду, Патриция выбрала именно этот малодушный вариант.
– Спасибо за завтрак, Ирина, – сказала она, вставая из-за стола. – Все было очень вкусно. Вы – прекрасная хозяйка. Прошу прощения, мне нужно собираться. Не хочу заставлять Павла ждать.
Ответом ей был гомерический хохот Карины.
* * *
Самое трудное в жизни – принять ответственность за сделанный когда-то неправильный выбор. Мы все – результат своего выбора. Его продукт, если хотите. Мы привыкли жить, обвиняя других в своих неудачах, а ведь по большому счету в них не виноват никто, кроме нас самих. Мой приезд сюда – попытка это доказать. Пусть даже только себе.
Много лет я сожалею о том, что когда-то мы согласились на сделанное нам предложение. Мы были молоды и бедны. У нас не было ничего, кроме безумной любви. Мы были двумя половинками, волею судьбы соединенными в единое целое. Смешно, но тогда мы были уверены, что никто и никогда не разлучит нас.
Нас разлучило стремление состояться в профессиональном плане. Для хирурга нет ничего важнее, чем снова и снова вставать к операционному столу. Кто доверит это вчерашнему студенту, практически мальчишке? Особенно в Москве, где таких, как ты, жадных, мечтающих об успешной карьере, очень много.
Когда амбициозному человеку доверяют лишь тяжелые ночные дежурства, на которых ты снова и снова удаляешь аппендиксы и зашиваешь резаные раны, разве не начнешь думать, что готов заплатить любую цену, лишь бы пробиться, лишь бы тебя заметили? Во время бессонных ночей ты все больше утверждаешься в этой мысли, но никогда всерьез не думаешь о том, что когда-нибудь действительно найдется новый Мефистофель, который поманит тебя твоей мечтой, забрав взамен душу.
Наш Мефистофель попросил всего лишь тело. И это был наш выбор – соглашаться или нет. Точнее, конечно, мой. Тогда, пятнадцать лет назад, все казалось простым и очевидным. Да, мы оба совершенно точно осознавали, что над нами ставят чудовищный психологический эксперимент. Но нам казалось, что мы сможем преодолеть его последствия, не сгорев в горниле разверзшегося перед нами ада. Мы ошиблись, и мой приезд сюда – попытка понять, что было бы, если бы мы решили поставленную перед нами задачу по-другому.
В условия задачи входили молодой, очень амбициозный врач и его жена, учительница. Он хотел стать знаменитым хирургом, она мечтала о собственной, пусть и однокомнатной квартире в Москве. Их ли вина, что им обоим предложили исполнить их самую заветную мечту одним махом. И все, что для этого требовалось, – измена. Их обоюдная измена друг другу.
Она первым делом испугалась. Он первым делом отказался. Она плакала от унижения. Ей казалось немыслимым, невозможным переспать с пятидесятилетним начальником своего мужа только потому, что у того появилась подобная прихоть. Начальник вообще слыл бабником, не пропускавшим ни одной медсестры. Почему он так сильно запал именно на нее, было совсем неясным. Скорее всего, именно из-за возможности изощренной психологической пытки, от которой он испытывал гораздо большее болезненное удовольствие, чем просто от доступного секса.
Да, он жаждал совершить насилие не над телом, а именно над душой женщины, попутно поставив условие, что ее муж ответит взаимностью на страстную влюбленность дочери насильника. Девятнадцатилетняя девушка, работавшая в отделении медсестрой, так сильно влюбилась в молодого врача, что практически не давала ему проходу.
Он объяснял, что женат, но она плакала, похудела на пятнадцать килограммов и однажды попыталась перерезать себе вены. Он подумывал уволиться, но ни в одной другой клинике Москвы его не ждали, а он очень хотел работать, и не просто работать, а оперировать, не просто оперировать, а делать блестящие сложные операции, и все это ему пообещали только за то, что он пару раз перепихнется с безумно влюбленной в него молоденькой девочкой.
Ее отец, тот самый Мефистофель, отчего-то был уверен, что после парочки свиданий влюбленность дочери сойдет на нет. По крайней мере, им двоим он свой замысел объяснял именно так. Месяц романтических отношений подающего надежды ординатора с его доченькой – и назначение его ведущим хирургом, практически правой рукой знаменитого босса-профессора. Этот же месяц свиданий ординаторской жены с ним самим – и купленная на ее имя однокомнатная квартира. И главное – никаких обязательств в будущем.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Ровно месяц, – говорил профессор им обоим, блестя черными глазами, в которых даже зрачки были практически не видны. Как есть черт. – Ровно месяц, и вы, моя милая, больше никогда меня не увидите, а ты, дорогой друг, никогда не услышишь о моей дочке. Я заставлю ее уволиться из нашей больницы, обещаю. Я бы сделал это сейчас, но ей нужно переболеть тобой как корью. Ровно через месяц я назначу тебя своим заместителем, и вы сможете переехать из съемного жилья. Мне кажется, вполне приличная компенсация за месяц неудобств. Хотя и неудобств-то никаких нет. Моя дочь – влюбленная в тебя красавица. Я – умелый любовник. Так что не удивлюсь, если через месяц вам обоим не захочется расторгать наш… ммм… контракт.
– Мы еще не согласились, – ровным голосом сказал тогда мужчина.
– А я вас не тороплю, – любезно ответил искуситель. – До завтрашнего дня у вас есть время подумать. Вы должны будете дать мне ответ ровно в два.
– Я не хочу, – говорила она вечером. – Я не хочу с ним спать. Это неправильно. Это проституция – спать со старым чужим мужиком за квартиру. И я люблю тебя, ты – мой единственный мужчина, я не хочу тебе изменять.
– Конечно, – соглашался он, – Я не собираюсь тебя продавать, это гнусно. Нам и в съемной квартире неплохо. Когда-нибудь, когда я стану знаменитым, у нас будет достаточно денег на самое хорошее жилье. Вот только для этого нужно набивать руку, а если я откажусь, то этот старый хрыч не допустит меня к операционному столу. Он меня заест, и мне придется уволиться.
– Но я не хочу, чтобы ты спал с этой девчонкой, – плакала она. – Она молодая, гораздо моложе меня. У нее гладкая кожа, а у меня уже появились морщинки. Вдруг ты влюбишься и бросишь меня. Я этого не переживу.
– Я не собираюсь тебя бросать, – успокаивал он. – Эта девчонка – взбалмошная истеричка, склонная к театральности. Это ее перерезание вен всего лишь спектакль, с помощью которого она вьет из отца веревки. Со мной этот номер не пройдет.
– Значит, отказываемся? – спросила она.
– Отказываемся, – выдохнул он.
Ночью оба не спали. Крутились без сна каждый на своей половине кровати, но не разговаривали. Чего говорить, когда и так все ясно.
– Если тебе придется уволиться, значит, мы не сможем остаться в Москве, – сказала она, когда на часах было пять. – Дома у тебя не будет ни малейшего шанса исполнить свою мечту. Только здесь, в крупной федеральной клинике. Вспомни, скольких трудов тебе стоило сюда попасть. Сколько ты работал, чтобы оказаться на виду, сколько ночей отдежурил, оставляя меня одну. Ты имеешь право на свой шанс, и если ради него тебе нужно трахнуть избалованную девчонку, которой кажется, что все на свете можно купить, значит, мне придется смириться и с этим. Ровно месяц и никакого продолжения контракта. Она уволится из клиники, а мы будем жить, как прежде. В съемной квартире, разумеется. Спать с этим негодяем я ни за что не стану.
Он поцеловал ее в висок, прижал к себе, как делал всегда, потому что ему нравилось слышать ее дыхание. Она вообще вся – от кончиков пальцев на ногах до макушки – была его собственностью и ничего не имела против.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Если мы останемся в Москве, то нам будет нужен свой угол, – сказал он мягко. – Я знаю, как ты мечтаешь стать москвичкой, и уж если ради моей мечты я должен тебе изменить, то ради своей ты имеешь право сделать то же самое. Через месяц мы будем квиты. Ровно через месяц, и никакого продления контракта.
– Он издевается над нами, он хочет нас рассорить, разлучить, – робко сказала она и снова заплакала. – Что, если случившееся изменит нас настолько, что мы никогда уже не будем прежними?
