– Атлантида?
– Возможно. Я уже знаю как. Но не знаю где, и что там.
– А если – гибель?
– Нет. Точно, нет. Не для сознания.
– Ха – ха. Оттуда ещё никто не возвращался…
– Сказал эмбрион эмбриону. Известный анекдот. Но я подозреваю…
– Что?
– Нет, пока рано. Нужны ещё более точные расчеты. Брось ты свой столичный флирт. Делом займись. Мне без тебя не справиться.
– Делом займусь и флирт не брошу. Там, между прочим все наши.
– Кто?
– Славка, Генка, Лёнька.
– Лёнька же уехал.
– А теперь он ТАМ. Подумай.
– Я уже подумал.
– Этот процесс должен быть перманентным.
– И тебе того же.
– Между прочим, мы там могли бы заниматься и этим.
Павел резко повернул голову и серьёзно, очень внимательно посмотрел в глаза Виктору. Вертикальная морщинка посредине между бровями стала глубокой, придав лицу и впрямь злодейское выражение.
– И этим? Или, просто этим? Но там?
– Нет, Паш, Их это, вообще мало интересует.
– Сомневаюсь.
– Им нужны вещи, имеющие быстрое практическое применение. Здесь и сейчас – основной принцип.
– А теперь прикинь, что им даст открытие…
– Вот и забей на него!
– Никогда!
Они уже шли по улице к дому Павла.
– Твоё рыжее чудовище в логове?
– Не знаю. По-моему, у него обо мне больше информации, чем у меня о нём. Тебе– то он зачем?
– Он мне незачем. У меня на него аллергия. На его наглую рожу. Как там его – Роки, Родя?
– Ронхул, его зовут Ронхул.
– Где ты-то это имя взял?
– Прочитал в электричке, у соседки через плечо.
– Лучше б ты весь роман прочитал. «Гнёзда Химер» называется. Как раз по теме.
– А я прочитал. Вполне подходящий роман для клички кота.
– Толстокожий монстр, чем тебя пронять-то можно?
– Точно и быстро сделанными расчетами.
– Бесчувственное животное. Моллюск головоногий.
– Ага – аммонит.
Кот был дома.
– Слушай, ты его, насколько я помню, кормил последний раз в конце августа. Чего он такой жирный?
– Он свободный.
– Тогда ты чего такой худой?
Павел шутя взял Виктора за лацканы пальто и прижал к стене.
– Мои интересы отличаются от интересов моего кота, как, возможно, и от твоих.
– Это ты шутил, да?
– Да. К работе! – Интонация в голосе Павла больше напоминала призыв к дуэли, нежели приглашение к плодотворной мирной деятельности, оттого и возымела ожидаемый эффект в виде проявленного энтузиазма. Они не заметили наступления утра, пропустили отчаянные вопли будильника и пару безнадёжных телефонных трелей. Виктор, подняв наконец глаза от монитора, увидел посветлевшие окна, что в ноябре символизировало приближение полдня. С воплем: «То – жаворонок был!» – он ринулся в прихожую. Павел, потягиваясь, вышел следом.
– Да, кстати, – Виктор заговорил слегка неуверенно – Катерина тоже будет работать там. С двадцать пятого декабря. Ей потребовались какие-то формальности с разводом. Ты чего?
Девочки в кафе были бы в восторге. Более зверского выражения не было даже на лице шерифа Ноттингемского, когда Робин Гуд вмешался в его личную жизнь.
– Женщины меня не интересуют.
Но эти ледяные слова Виктор услышал уже этажом ниже.
V
Длинные нервные пальцы дождя
Мелкою дрожью выводят по крыше
Имя разбойника, или вождя,
Или кого-нибудь рангом повыше.
Ночью и днём всё печатает он
Письма, досье, анонимки, доносы.
Сколько ещё назовётся имён
Тех, кому заданы будут вопросы?
Сети воды опуская с небес,
Дождь не смывает следы и пороки
Пойман с поличным ты или же без,
Он о тебе напечатает строки.
Дождь декабря одинок и нелеп, –
Девственность снега в зародыше душит.
Тем добывает размоченный хлеб,
Что продаёт чью-то душу.
Декабрь изобиловал оттепелями, если речь вообще могла идти о таковых, при условии, что зима задержалась где-то далеко на востоке, потеряв ориентацию, как выразился в эфире один из метеорологов. Создавалось нелепое впечатление, чем быстрее календарь отсчитывал дни, тем медленнее текло само время. Не покидало ощущение какой-то вязкости, сгущенности окружающего пространства. Была обречена на провал всякая попытка самостоятельно внести изменения или хотя бы разнообразить свою деятельность в этом всепоглощающем «между». Межсезонье, межвременье. Между собой и собой. Быть может, поэтому в этом полузастывшем, почти анабиотическом состоянии духа, которого хватало только на добросовестное выполнение служебных обязанностей, встречи с Андреем стали необходимы. Он мне всё больше нравился. Всегда опрятен, но не с навязчивостью зацикленного на мелочах педанта, просто аккуратность была естественной чертой его характера. Он мог поддержать любой разговор, и у собеседника часто складывалось ощущение, что высказанная им (собеседником) точка зрения, пусть и отличная от верной, тоже имеет право на существование. И… он очень хорошо понимал меня. Не скрывая своей заинтересованности в развитии наших отношений, событий, однако, не форсировал, не торопил, и к середине декабря мы всё ещё говорили друг другу «вы».
Он позвонил четырнадцатого.
– Анна, я хотел бы завтра увидеться. Знаю, мы договаривались на другое время. Но мне предстоит ненадолго уехать. Прошу вас.
– Да, конечно, я свободна, увидимся.
Уехать? Он не сказал, насколько. До Нового Года две с небольшим недели, и мне не хотелось встречать праздник, по своему обыкновению, в кругу чужой семьи. Однако, на что я рассчитывала? Возможно, совместная встреча вообще не входила в планы Андрея. Уехать. Не отпугнула ли я его своей холодностью и сомнениями? Разве я не хотела того же, чего и он, какая разница по какой причине. Ольга права: либо я бесчувственная дура, либо у меня параноидальный синдром гиперпорядочности, что, собственно, не имеет никакого отношения к совести, а всего лишь проявление бабского эгоизма.
Я бросилась к телефону.
– Оль, он уезжает.
– Дождалась? Вот так вот, извини, уезжаю, пока?
– Нет, мы завтра встретимся.
– Слушай внимательно. Мужик, как зелёный чай. Заваривать нужно на белом ключе, – получишь и крепость, и аромат, и массу других удовольствий. Перекипит, и, в лучшем случае, будешь иметь распаренный веник для бани. А то и вообще пусто.
– И что я должна ему вот так вот сказать: «Возьми меня – я готова»?
– Говорить вообще ничего не надо. Просто будь немного другой.
– Это как?
– Меньше болтай. Чуть больше томных взглядов – и он всё поймёт. А не поверит – можешь споткнуться – у тебя есть опыт.
– Я не смогу нарочно.
– Тогда хотя бы думай о своём желании. Тело и твоя физиономия всё сделают сами.
– Слушай, это как-то нечестно вроде.
– Что-о ?! Нечестно мужика динамить полтора месяца! Ты, вообще, соображаешь, сколько тебе лет, моралистка несчастная? Знаешь, как тебя ученики называют?
– Как?
– Тургеневская девушка бальзаковского возраста.
– Это знаю, уже лет десять.
– Вот, вот – десять лет. Ладно. Помни: каждый кузнец, пока горячо.
Я буду другой. Я должна. Что меня заставляет отказывать и себе и этому замечательному парню в удовольствии, в любви, наконец. Возможно. О, я хорошо знаю. Это – мои фантазии, выдуманная чужая жизнь, которую хочу прожить, как свою. Да я уже и не помню его, а фильмов… Смотреть не буду. Неправда! Помню. То, чего и вовсе не было. Медленный поворот головы, внимательный снисходительно-строгий взгляд сверху, и – губы, от одного прикосновения, которых, можно сойти с ума. Хватит! Это – идиотизм. Сумасшествие. Попытка убежать от себя. Мир реален, и нужно довольствоваться этой реальностью.
Я готовилась к свиданию, едва ли не более тщательно, чем лет двадцать пять назад к посещению ЛИТО. Придирчиво перебирала свой гардероб, косметику, и в, конце концов, остановилась на варианте, который опробовала вначале ноября. Вспомнился восторженный комплимент Богдана, – зря осадила мальчика за ничего не значащую фразу. А теперь пользуюсь. Несколько раз продумала в уме возможные диалоги и, сочтя их глупыми, постаралась забыть.
Мы встретились у входа в парк, который с самого начала наших прогулок полюбили за некоторую заброшенность и немноголюдность. Тем более декабрьским вечером.
– Когда вы едете?
– Сегодня. Мой поезд через три часа.
– Как! Как надолго?! – Есть! Мне ничего не надо было придумывать и разыгрывать. Моей реакцией был не вопрос, а вопль отчаяния, и Андрей – умница, всё понял мгновенно. Он даже слегка присел, чтобы внимательнее разглядеть моё лицо. Должно быть, я была хороша. По крайней мере, Ольга говорит, что выражение растерянности придаёт мне оттенок загадочного эротизма.
