— На выход, — сказал охранник. — Мне велели вас в штаб отвести.
Гуркевич расхохотался ему в лицо. Охранник отпрыгнул.
На лице полковника играли желваки. Когда Гуркевич закончил, он обменялся быстрым взглядом с начальником штаба.
— Подождите в коридоре, — распорядился он.
— Но вы ведь понимаете, пан полковник? — начал было Гуркевич. — Этим венграм обязательно нужно дать гарантии…
— Подождите в коридоре, — оборвал его полковник.
Гуркевич пожал плечами и вышел. Издалека донесся мощный гул, после чего прогремел взрыв снаряда — аж затрясся потолок. На стульях дремали связные. Гуркевич с достоинством присел рядом с невысоким блондинчиком. Тот приоткрыл глаза.
— Скучновато тут, да? — полюбопытствовал Гуркевич.
— Ночью скучно, — ответил блондинчик. — Немцы спят. Дурацкая служба. Меня должны перевести в роту, на Бельгийскую. Вот там весело! Немцы в десятке метров. Вся улица ходуном ходит.
— Без башки с таким весельем останешься, — поежился Гуркевич.
— Да ладно! — рассмеялся паренек. — Зато пожить успею. Сколько я ждал такого случая!.. «Стэн»[26] скоро выменяю, представляете? — с гордостью добавил он.
Гуркевич лишь молча на него покосился. Вновь докатился гул; от взрыва задрожали стены.
— Где это стреляют? — забеспокоился Гуркевич.
— Железнодорожное орудие в Окентье, — ответил равнодушно паренек. — Долбит тут каждую ночь. Сегодня обрабатывает Нижний Мокотов.
Тема была исчерпана, и вскоре паренек заснул. Гуркевича позвали через час. Полковник сидел за столом в той же позе, что и прежде.
— Вот вам ответ, — буркнул он, подавая Гуркевичу листок, испещренный рядами цифр.
— Согласились? — спросил Гуркевич.
Полковник насупился.
— Спрячьте этот листок понадежнее. А лучше выучите цифры на память.
— Никогда у меня не было памяти на цифры. Еще в школе…
— Вы должны отдать это Грому завтра до четырех, — добавил полковник. — Удачи.
— Я — отдать? — возмутился Гуркевич. — А как же я перейду, черт возьми? Каждый ствол наводит, угрожает… Кто-нибудь в конце концов меня укокошит…
— Я сказал, представлю вас к награде.
— Сильно мне медаль поможет, — ответил со смехом Гуркевич. — Разве что золотая. Получится с венграми, пан полковник, а? Грех упустить такой случай…
— Выйдете на рассвете, — рявкнул полковник, склоняясь над планом Варшавы. — На Садыбу сообщат, чтобы вас пропустили. Пока.
— Нелюбезный вы человек, — заметил Гуркевич со вздохом. Полковник чуть рот не разинул от изумления. Гуркевич упрятал листок в рукав под подкладку, холодно поклонился и вышел. В нерешительности постоял в прихожей. Уже наступила полночь.
Пять минут спустя он подошел к роскошной вилле. Ярко светила луна. Вдали громыхало железнодорожное орудие. У калитки стоял высокий часовой в немецкой каске и черном осеннем пальто.
— Пароль! — пробормотал он, поднимая винтовку.
— Откуда мне знать? Я хотел бы повидаться с Вишенкой… нет, с Ягодкой. Да опустите вы ружье!
— Все равно патронов нет, — признался часовой. — А Ягодка сидит в подвале. По лестнице вниз и направо.
И, словно тень, исчез во мраке сада. Гуркевич спустился в подвал. Справа, из-за неплотно закрытой двери пробивался неяркий луч света. Гуркевич приоткрыл ее и вошел; в углу у коммутатора сидела Лёля.
— Соединяю с Барсуком! — прокричала она. Вставила штекер в гнездо и покрутила ручку индуктора. — Ой, Пупсик!..
— Добрый вечер, — сказал Гуркевич. — Ты одна?
— Здесь да. У меня дежурство до шести. Остальные спят наверху.
Гуркевич приблизился, нагнулся и поцеловал ее в щеку.
— Но-но, — увернулась она. — Только без нежностей. Я на службе, и у меня есть жених.
— Ты для меня всегда была крепким орешком, — заметил Гуркевич со вздохом. — Ох, уж эти принципиальные женщины. Не хватает мне на вас терпения!.. У тебя найдется что-нибудь поесть? Обещают человеку ордена, а об ужине и не подумают.
На коммутаторе, звякнув, откинулась дверца клапана. Лёля нажала на ключ.
— Вы говорите? Разъединяю. — Она вытянула штекеры из гнезд. — Мы тут одну картошку едим. Надо бы разогреть… Прислуга спит уже.
— Прислуга? — удивился Гуркевич.
— Прислуга хозяина виллы. Богатый промышленник. Сидит в подвале госпиталя. Подожди… Последи за коммутатором. Если дверца клапана откинется, зови.
Лёля вышла. Клапаны под лампочкой поблескивали никелем. Громыхнуло железнодорожное орудие, и откинулось сразу пять дверок.
— О Боже! — воскликнул Гуркевич. — Лёля!
— Это от сотрясения, — объяснила она, входя. — На кухне еще есть огонь. Возьми угля из этой кучи и подложи там под плиту. Картошка на сковороде.
Со звоном откинулась дверца.
— Снова Лис, — вздохнула Лёля. — Да, Медведь слушает. Соединяю с Барсуком.
Зеркальце. Фото 1944 года
В углу был горкой навален уголь. Гуркевич с трудом наклонился, поднял пару кусочков с краю. Сверху покатились здоровенные куски.
— Этот Барсук наверняка ваш полковник, — заметил он. — Я его вроде бы видел.
— Откуда ты знаешь? — изумилась Лёля. Гуркевич не ответил. Из-под черных кусков угля показался угол деревянного сундука.
— А это что? — спросил удивленно Гуркевич. — Сокровища?
Он принялся сбрасывать уголь. Вскоре крышка была очищена. Гуркевич с силой дернул. Заскрипели петли.
— Тише ты, — шепнула Лёля. — Разбудишь…
Гуркевич замер с разинутым ртом. В сундуке рядами стояли бутылки различных размеров и форм.
— Боже! — ахнул он.
Вынул первую попавшуюся, высокую, замшелую и стройную. Желтела поблекшая этикетка.
— Господи, Лёля… Токай… тысяча восемьсот семьдесят первый год. Из подвалов князя Гогенлоэ… Понимаешь? Господи… А это? Шампанское… Наливки, тысяча девятьсот двадцать второй… Год моего рождения… Нет, разбудите меня! И вы на этом сидели, растяпы?
Лёля распахнула глаза.
— Это хозяина… — прошептала она.
Снова загрохотало орудие.
— Хозяина! — прыснул Гуркевич. — Давай стаканы! Жарь картошку! Мы пьем токай из подвалов князя Гогенлоэ! Венгр с поляком два собрата! Если бы ты знала, Лёля, если бы ты знала!
— Что? — удивилась она.
— Военная тайна, — вздохнул Гуркевич. — Я спасаю восстание, понимаешь?
— Ты? — еще больше удивилась она. — И что на этом можно наварить?
— Пулю в лоб! — брякнул он, ковыряясь ножиком в горлышке бутылки. — Или орден!
— И ты в это лезешь? Ради ордена? Пупсик…
— Ты меня еще не знаешь! — заявил Гуркевич. — Скажешь, я торговал? Так то ведь для отвода глаз! А теперь пришел мой день!
Звякнула дверца клапана.
— Снова Садыба, — вздохнула Лёля. — Стаканы на полке. Соединяю с Барсуком…
— Садыба? — подскочил Гуркевич. — Чего им надо?
Лёля прислушалась.
— Сообщают о подозрительных перемещениях немцев. Слышен шум моторов.
Гуркевич разлил по стаканам темную, цвета красного дерева жидкость.
— Вот ведь черт! — проговорил он озабоченно. — Ну да ладно, двум смертям не бывать! — добавил он через секунду — и шумно втянул в себя токай.
Бутылка была почти пуста. Гуркевич сидел верхом на сундуке. Лёля опустила голову на ящик коммутатора.
— Пей, Лёля, — бормотал он неразборчиво, пододвигая к ней стакан. — Славное винишко… Семьдесят три года дожидалось тут пана Гуркевича.
Лёля подняла голову — было заметно, что с трудом.
— Не могу, — прошептала она. — Как-то оно не пошло. Голова кружится… А я ведь едва пригубила… Лис будет звонить…
— К черту Лиса! — пробормотал Гуркевич. — Ты отличная баба. Жалко, что тебя не завоевал. Почему я на тебе не женился, Лёля?
— Вот именно, — прошептала она в полуобмороке. — Почему все кружится?
— Так прошляпить… Это все из-за Зоськи, Зоська виновата! Спеленала меня, как мумию… Ни рукой ни ногой… Я с тобой… мы… Зачем мне эта Зоська?
— Вот именно, — вздохнула тихо Лёля. — Сейчас позвонит Лис…
Гуркевич залпом выпил остатки токая, отбросил бутылку в угол. Его качнуло.
— А что теперь? — пробормотал он. — Шампанского? Коньяка? Наливки?
По ступенькам застучали каблуки. В подвал вбежала, на ходу закалывая волосы, высокая девушка в сером комбинезоне.
— Ягодка, уже шесть! — воскликнула она. — Иди поспи…
Лёля с усилием приподнялась. Гуркевич привстал, но тут же опустился на сундук.
Кадр из фильма «Eroica»
— Черт! — промямлил он. — Шесть? Я… мне надо идти. Сейчас! Не могу подняться… Что такое, господа? Меня парализовало, да?
Высокая девушка застыла в изумлении. Лёля направилась к двери, держась рукой за стену. Гуркевич вскочил, покачнулся, ударился о столик.
