Оба замолчали. Мужчина поглощал пищу, и лицо его разрумянивалось все больше. Сам он только что вернулся из Швеции, заметил он после паузы.
Грейлинг на это ответил, что в Швеции не бывал.
– Хорошие там люди, шведы эти. Честные, с ними можно иметь дело. Я туда продаю сантехнику и на этом кое-что зарабатываю. Меня, кстати, Лэнгдон зовут, Джефф Лэнгдон. – И он протянул Грейлингу руку.
Грейлинг заинтересовался куда больше, когда услышал фамилию Лэнгдон. Он пожал толстяку руку.
– А я только что из Южной Америки, – сказал он.
– Правда? Моя компания хочет расширяться: Бразилия, Аргентина и так далее. Там, к сожалению, с бизнесом пока неважно. А где вы работаете, позвольте спросить?
– На железной дороге. – Ответ не слишком информативный, и Грейлинг поспешил сменить тему. – Сосиски тут отличные. – Он подчищал тарелку остатками хлеба. Потом решился задать вопрос: – Я, между прочим, пытаюсь одну даму разыскать, по фамилии тоже Лэнгдон. Джой Лэнгдон. А девичья фамилия была Диксон. Я уж подумал, не дай бог, умерла. Искал среди надгробий на кладбище, но Лэнгдонов там вообще нет. Слышали когда-нибудь про таких?
– Джойс Лэнгдон? Ннет…
– Не Джойс, а Джой. Джой Лэнгдон. Может, припомните?
Но толстяк покачал головой.
– Фамилия довольно распространенная, – сказал он. – Вон в «Панче» был карикатурист одно время, тоже Лэнгдон.
Грейлинг тут же потерял к нему интерес. Осушил свой стакан, кивнул на прощание и поднялся из-за стола.
* * *
Стивен и Шэрон Боксбаумы этим вечером пригласили на ужин двух гостей. Только что в дом вошел один из них – Генри Уиверспун. Он преподавал английский, был заядлый холостяк и жил в одном из больших домов на Коутс-роуд. Он уже начал стареть и совершенно облысел. Его широченные плечи (солидный плюс в юности, когда он пятнадцатым номером играл в регби за свой университет) теперь ссутулились. Но язык все еще острый, и его побаивалось не одно поколение студентов – с тех пор, собственно, как они значились старшекурсниками. Его гвардейские усы, ныне совершенно седые, также вызывали трепет у студентов: те за несколько дней могли отрастить лишь небольшие усики.
Стивен и Генри вышли в сад, где еще задержались последние лучи солнца. Хозяин и гость рассуждали, победил в Европе дух Просвещения или Романтизма или же проиграл сражение с алчностью.
У западного края сада Стивен соорудил холм – точнее, поручил это своему садовнику. Им привезли двести тонн почвы – строилась магистраль М40, соединявшая Бирмингем и Лондон прямой трассой, и почвенный слой продавали довольно дешево.
Холм уже зазеленел; сейчас на нем цвели примулы и колокольчики. На самом верху красовалась белая беседка. В ней и расположились джентльмены, дабы насладиться видом заката.
– Я бы сказал, что французы в общем и целом всегда щли за идеями Просвещения, – заметил Стивен. – Все крупнейшие фигуры были французами, верно?
– Не отрицаю. Однако… – Уиверспун подчеркнуто умолк, дабы придать своим словам особый вес, – я был в Париже в начале прошлого месяца и своими глазами видел, что бюст Вольтера неподалеку от Луары совершенно обезображен. Значит есть и такие, кто думает иначе. Инакомыслящее хулиганье, если позволите.
Стивен ничего не ответил. К ним направлялась его жена.
Шэрон уже поздоровалась с Уиверспуном, когда он пришел. Сейчас же, улыбнувшись им обоим и в знак благорасположения чуть поведя бедрами, сказала, что хотела узнать, хорошо ли им тут.
– Хорошо-хорошо, дорогая, спасибо, – сказал Стивен, однако в ответ не улыбнулся.
– Видите, Генри, какие у меня в этом году чудесные гиацинты? – спросила Шэрон. – Уже, конечно, перестояли немного, но все равно – такая прелесть!
– Нам, Шэрон, не до твоих гиацинтов, – сказал Стивен. Супруги с ненавистью переглянулись. – Мы разговаривали.
– Я позову, когда ужин будет готов, – отрезала она и развернулась на каблуках.
Стивен проводил уходящую фигуру таким взглядом, будто в бренной своей жизни заблудился в сумрачном лесу, потеряв спасительную тропинку.
Оба приятеля теперь молчали. Стивен уставился на траву, кою попирали его элегантно обутые ступни.
Он нарушил молчание, заметив, что на ужин приглашен еще Джереми Сампшен.
– Писатель, – прибавил Стивен.
– Сампшен? Не слыхал про такого.
– Он не из тех, Генри, кого ты читаешь. Он триллеры пишет.
Уиверспун хрюкнул – видимо, сдавленно хихикнул.
– Господи сохрани мои носки хлопчатобумажные… Триллеры у нас в Феррерсе? Докатились! Он, чего доброго, начнет развлекать нас за ужином своими сюжетами…
– Говорят, один из них, под названием «Копилка», собираются экранизировать.
– О, даже если одно название экранизируют, можем быть покойнички…
Стивен лишь улыбнулся; порой он находил своего гостя чересчур докучливым.
Вскоре пришел Джереми. Поначалу он оробел от грозной внешности профессора Уиверспуна, но после бокала вина несколько приободрился.
Вечер в Особняке прошел на славу. Мужчины беседовали. Шэрон помалкивала. В саду лишь пение птиц нарушало тишину и покой. Сумерки нахлынули, как легкое дыхание, принеся уют в старый дом, а там уже ночь поглотила новоустроенный холм вместе с гиацинтами Шэрон.
В холле – эстампы Джона Лича, его сцены из охотничьей жизни; в поместительной столовой кое-что поинтереснее. Высокие свечи в серебряных подсвечниках мерцали на столе, слабо освещая картины на стенах: вон Вламинк, вот пыльно-золотистый Редон, а вон там сверкающая красками деревенская сценка дальнего родственника Стивена, Макса Пехштейна, немецкого экспрессиониста. Сразу видно, что Стивен питает слабость к ярким цветам, а вкусы его эклектичны. В дальнем углу висело то, что в пику ему выбрала Шэрон: Ингрэм, гравюра на стали в хогартовской рамке, изображавшая Рэдклиф-Камеру – оксфордскую библиотеку.
Шэрон, Стивен, Генри и Джереми с бокалом портвейна в руках сидели и разговаривали на удобных стульях с высокой спинкой. Джереми был дружен с Боксбаумами, даже нередко заходил к ним без приглашения, иногда спрашивал, нет ли чего съедобного, и супруги охотно его подкармливали.
Ужин завершился, однако они все не вставали из-за стола, а раскованно беседовали, хотя ничего важного или серьезного не говорилось. Шэрон курила сигарету.
– Я вам так признателен, что вы меня привечаете, – сказал Джереми, взяв последний кусок овернского сыра «сент-агюр». – Я иногда сам готовлю, но результаты чудовищны. И моя вторая жена, та самая Полли Армитидж, которая сейчас пытается меня доконать, она тоже кошмарно готовила. У нее вечно будто не мясо было, а шпинат…
И он скорчил постную гримасу, чтобы показать, как плохо это сказывалось на его пищеварении.
– А шпинат что напоминал? – поинтересовался Стивен.
– О-о, ряску в пруду…
Шэрон спросила у Джереми про его первую жену.
– А-а, Джой Лэнгдон… точнее, Джой Сампшен, она была блистательна. Не будь я таким глупым в молодости – хотя я и по сей день не отличаюсь благоразумием, – не надо было расставаться с Джой. Но я решил, раз пишу триллеры, мне полагается быть безрассудным. Вообще-то нехорошо я себя повел. И вот, сами видите, до чего докатился!
– Да уж, до нашей деревушки. Вот ужас!..
Все рассмеялись, а Генри Уиверспун, подавшись вперед, спросил Джереми, зачем тот пишет триллеры.
– Трудно сказать… Платят хорошо. Даже очень. А мне, видно, нравятся не свои сильные ощущения.
– Ах, господи сохрани носки мои хлопчатобумажные… кому сегодня еще нужны сильные ощущения? Во всяком случае, не в моем возрасте. Писали бы, как Алан Силитоу,[12] про рабочий класс.
– Нет уж – я и без того рабочий класс.
– Оно и видно.
Джереми уставился в свою тарелку, чтобы не показать, как неприятна ему эта шпилька.
– А-а, вы уже провели расследование, – сказал он.
И, видимо, решили, что раз я женился на девушках, которых мочалил, я уж точно из рабочих… Средний класс сейчас вообще ни на ком не женится…
– Ах, какой консерватизм, – сказал Уиверспун. – Как раз в этом отношении рабочий класс всегда подавал нам хороший пример.
– Да, своей порядочностью и доблестью, – вставила Шэрон, решив вступиться за Джереми.
– Уж скорее своей порядочной наглостью и дуростью, – перебил ее Генри.
Джереми решил закурить.
– Но вы слишком обобщаете, Джереми, – мягко заметил Стивен. – И сейчас все женятся – ну, правда, и разводятся, конечно… Да вот, только сегодня утром в церкви кто-то поженился.
– Конечно, все на свадьбе такие разодетые, такие респектабельные – средний класс, да и только. Одни цилиндры чего стоят, и все такое прочее. – Тут уж Джереми не удержался, спросил у Генри: – А вы, профессор, специалист по вопросам брака? Сами-то были женаты?
– Нет, увы. Да и кто бы за меня пошел? Не передадите мне портвейну? Вот спасибо.
Джереми решил, что обязан отплатить хозяевам за ужин и их повеселить. Налив себе портвейну, он принялся изображать какого-то патера, сластолюбца-педофила. О патере последние месяцы в газетах только н писали: еще бы, его застали на месте преступления.
