Я потом к нему часто ходил домой. У него был хороший проигрыватель, и мы слушали музыку. Однажды, он упомянул композитора Шумана. Я музыку Шумана совсем не знал, но от кого-то слышал, что это не интересно, скучно. И я посмел себе высказаться, что я не люблю Шумана. Он на меня удивленно посмотрел и сказал: «Ну, ты счастливый человек». Я очень удивился и спросил: «Почему?». Его ответ меня поразил. Он сказал: «Потому что у тебя все впереди». Как же он тогда был прав. Позднее я много раз вспоминал эти его слова.
Мой вояж в Ленинград плодов не принес. Я возвратился в Москву. И любовь моя постепенно увяла. Но после этих прослушиваний в консерватории я «заразился» пением. Я стал активно выяснять, где и кто поёт, посещал в консерватории все вечера вокального факультета. Там я увидел и услышал никому еще не известную студентку красавицу Галю Писаренко (будущую солистку театра Станиславского и Немировича-Данченко, Народную артистку России), студента Юрия Мазурока (в будущем солиста Большого театра, народного артиста СССР), студента Сашу Ведерникова (будущего солиста Большого театра, Народного артиста СССР). Саша в Малом зале консерватории пел совсем еще не знакомые тогда произведения Г. Свиридова. Успех был грандиозный.
Однажды я узнал, что доцент вокального факультета Гуго Тиц, в Белом зале консерватории будет петь сольный концерт. Кто такой Гуго Тиц я не знал, но, конечно, я туда пошел. Белый зал расположен в правом крыле консерватории. В программе были указаны романсы… Роберта Шумана. Это был потрясающий концерт. Гуго Ионатанович, будущий мой педагог, пел прекрасно, очень выразительно, с великолепными нюансами. Столько эмоций! Я был просто восхищен! Вот тогда-то я и вспомнил слова Олега Скачкова по поводу Шумана. Зал был переполнен, яблоку негде было упасть. И такой грандиозный успех. Каждый романс сопровождался оглушительными аплодисментами. С концерта я шел ошеломленный.
Анна Ивановна Лобанова согласилась заниматься со мной индивидуально. Я ходил к ней домой. Мы разучивали разные произведения, которые могли бы понадобиться при поступлении. Через своих знакомых, мама нашла концертмейстера, которая работала в консерватории в классе у Тица. Она уговорила его прослушать меня. Мне назначили время, и я пришел в консерваторию в 24 класс Нового корпуса. Я пел какой-то душещипательный романс и сам себе аккомпанировал (уроки с Еленой Львовной Горностаевой даром не прошли). Тиц снисходительно послушал и сказал: «Приходи. Посмотрим, может на подготовительное отделение можно». Дело в том, что абитуриенты всех факультетов консерватории занимаются музыкой с детства и приходит в консерваторию после музыкальных училищ. Они уже подготовленные, с определенным знанием музыкальной грамоты, гармонии и музыкальной литературы. Это обязательное условие для поступления в консерваторию. Певцы же не могут с детства заниматься пением по физиологическим причинам. Поэтому, кто-то учится в музыкальных училищах, но далеко не все. Для тех же, кто не учился в таких училищах, и было создано на вокальном факультете подготовительное отделение, чтобы люди с хорошими вокальными данными, но без среднего музыкального образования за два года получили минимум музыкальной грамотности, и параллельно уже развивались, как певцы. Таким образом, я подал документы и стал ждать прослушивания. Прослушивание состоялось в Большом зале консерватории. Нервы, конечно, на пределе. От одного вида этого огромного зала ноги могут подкоситься. Но мне опять повезло. Прослушивание проходило летом. Концертный сезон уже закончился. Вероятно, для ремонта или профилактики, весь огромный орган Большого зала был разобран. Все его трубы, от самых больших до самых маленьких, были разложены на полу сцены. Вся сцена была буквально покрыта этими трубами. Чтобы добраться до рояля, где предстояло петь, нужно было несколько раз перешагивать через них. И, как это ни странно, такое блуждание по сцене частично уняло сумасшедшее волнение. Недаром психологи говорят, чтобы избавиться от волнения надо занять себя чем-нибудь другим. Мне трудно сказать, как я пел. Было три тура. В результате мне сказали, что я принят на первый курс подготовительного отделения. Это было в 1958 году. Конечно, радости моей не было предела.
Но на этом радость моя не закончилась. Назначили меня и еще одного тенора в класс… Сергея Яковлевича Лемешева. Представляете мои ощущения – я буду учеником самого Лемешева! Однако Гуго Ионатанович предупредил нас, что Сергей Яковлевич сейчас на гастролях. Чтобы не терять времени, он предложил нам ходить на занятия в класс к нему. Прекрасно, лишь бы заниматься. Но занятия начались не сразу. Группу студентов, не только первокурсников, но и из старших курсов, отправили в село в Зарайском районе собирать картошку. Старшее поколение помнит, конечно, как это бывало. В нашей группе были будущие солисты Большого театра Неля Лебедева (Заслуженная артистка РФ), старшекурсник Юрий Мазурок (Народный артист СССР) и я. Были и студенты с других факультетов. Через месяц «ударного труда», мы вернулись и приступили к занятиям. Спустя три месяца Гуго Ионатанович сказал нам двоим, что Сергей Яковлевич просил освободить его от преподавания. Мотивировал он это тем, что часто ездит на гастроли, и что ему жалко своих студентов, которые будут оставаться без педагога. Поэтому Гуго Ионатанович оставил нас в классе у себя. На этом мое образование у Лемешева закончилось. Позднее на пятом курсе я еще встретился с Сергеем Яковлевичем. Он пришел в студию, как художественный руководитель и режиссер. Тогда он занимался «Евгением Онегиным» и дал мне много полезных советов. Однажды, во время перерыва репетиции, он шел со мной по проходу в зале, что-то объясняя, и приобнял меня за плечо. Потом наши девочки из группы говорили: «Какой ты счастливый, тебя сам Лемешев обнимал».
Гуго Ионатанович был удивительный человек. Русский немец. Родился он в немецкой колонии под Пятигорском. Именно поэтому он блестяще владел немецким языком. Гуго Ионатанович был прекрасным музыкантом. Учился он у итальянского профессора Романо Гондольфи. Иногда в классе, ссылаясь на Гондольфи, Гуго Ионатанович высказывал очень веские замечания. В частности передал мне утверждение итальянского мастера, что в Италии в эпоху «bellcanto» петь фальцетом было запрещено. Это считалось не профессионально. Я запомнил этот урок навсегда и никогда не пел фальцетом. Даже в каватине Владимира Игоревича в опере Бородина «Князь Игорь», несмотря на традицию брать последнюю ноту фальцетом, я никогда его не использовал. Да и к образу Владимира Игоревича – молодого человека и смелого воина – фальцет как-то не подходит. На конкурсе в Мюнхене я взял последнюю ноту голосом, а потом сильно сфилировал ее до пиано. Получилось и красиво и убедительно. Гуго Ионатанович получил очень хорошую школу и умел ею делиться со своими
