— Наводи, коли охота есть, — и Горянин, кивнув головой, вышел.
Прохоров опустил голову и задумался.
С год тому назад он познакомился с Еленой Семеновной Дьяковой и полюбил ее. Она не отклоняла его ухаживания, появлялась с ним и на вечерах у знакомых, и в театре, и на выставках, позволяла касаться интимной стороны жизни и вдруг сразу словно отрезала — с того злополучного вечера у Горянина.
Если бы это случилось сто лет тому назад, Прохоров просто зарезал бы этого Чемизова. А теперь…
Прохоров вздохнул, встал и уныло побрел по коридору.
"Сегодня же увижу ее и объяснюсь", — решил он и вдруг ободрился.
Дома он пообедал, отбыл свои приемные часы, к восьми часам вечера оделся и поехал к Дьяковой. Горничная встретила его и, не растворяя двери, через цепочку сказала:
— Барыни дома нет. Уехали в театр.
— Одна?
По лицу горничной скользнула чуть заметная усмешка.
— С Григорием Владимировичем. Они теперь завсегда с ними ездят.
У Прохорова закружилась голова.
— Кланяйся барыне, скажи, что я был, — проговорил он, стараясь казаться равнодушным, и стал спускаться с лестницы.
На улице он очнулся. Тоска охватила его жгучей болью.
— О, черт! — вслух произнес он. — Не гоняться же мне за нею.
Вдруг он услышал возглас: "Сергей Филиппович! Наше вам!" — и, подняв голову, увидел купца Авдахова, которого однажды защищал в суде.
— Савелий Кузьмич, здравствуйте! — сказал он.
— Вот рад-то! — воскликнул Авдахов, запахнув дорогую шубу. Его лицо лоснилось, глаза маслились, губы затягивала блаженная улыбка, и только теперь адвокат заметил, что купец немного пьян. — Вот рад-то, — повторил тот. — Вы куда изволили?
— А никуда, так…
Авдахов восторженно всплеснул руками и завопил:
— Ловлю, коли так, не выпущу. Едем с нами! Уж и угостим же мы вас!.. Сегодня вы — мой… Егор! — крикнул он. — Ходи сюда!
Прохоров оглянулся и увидел, как из широких саней, запряженных парой под синей сеткой, стал выходить крепкий, коренастый мужчина в дорогой шубе и бобровой шапке.
— Егорий! Вот друг, — крикнул Авдахов, — господин Прохоров, адвокат… Меня спас, всему научит. Зови с нами! Это, — сказал он Прохорову, — мой кум, Егор Егорович Семечкин, купец из Саратова. Тоже по хлебной части.
Семечкин протянул руку Сергею Филипповичу и сказал:
— Сделайте честь! Не побрезгуйте!
Прохоров был рад забыться.
— С удовольствием, — согласился он и через минуту сидел в санях против купцов-приятелей.
— В "Самарканд"! — крикнул Авдахов своему кучеру.
Сани двинулись и понеслись по снежным улицам.
А в это время Дьякова переживала давно забытые чувства.
На сцене знаменитый артист в костюме Демона пел свою песню Тамаре, и мягкие звуки ласкающей струей вливались в душу Елены Семеновны. У своего локтя она чувствовала руку Чемизова, и от его прикосновения острая дрожь проходила по всему ее телу.
— "В любви, как в злобе, верь, Тамара, я неизменен…" Не смею сказать: велик, — прошептал Чемизов, когда певец под гром рукоплесканий окончил свою арию.
Дьякова чуть заметно вздрогнула и окинула своего собеседника томным, разнеженным взглядом.
По окончании каждого акта она выходила в фойе и, опираясь на руку Чемизова, прогуливалась там, среди оживленно гудящей толпы.
Чемизов был красив. Его лицо со строгими, правильными чертами, с глубоко сидящими и сверкающими глазами невольно останавливало на себе внимание; какую-то особую торжественность приобретало оно от гладко выбритых усов и бороды. Он был высок ростом, строен, в безукоризненно чистом белье, и вся его фигура производила впечатление аристократичности. Дьякова шла, опираясь о его руку, и с тщеславным удовольствием замечала, какими взглядами окидывают ее спутника встречающиеся девушки и дамы.
— Когда я смотрю на вас со стороны, — сказала она своему кавалеру, — вы мне кажетесь чем-то вроде великого магистра масонской ложи.
Чемизов, улыбнувшись, сказал:
— Может быть, это и так.
— В вас есть что-то недосказанное, — сильнее опираясь на его руку, сказала Елена Семеновна, — словно тайна. И это влечет…
— Вы верите в симпатию и антипатию? — спросил он.
— О да!
— Я сразу почувствовал, что вы станете на моей дороге, едва увидел вас, — тихо продолжал Чемизов. — До этих пор я считал себя свободным, как сокол.
— А теперь? — тихо спросила молодая вдовушка.
— Теперь я связан…
Эти слова, сказанные почти шепотом, были для Дьяковой слаще всей прослушанной музыки. Она взглянула на своего спутника и увидела строго сжатые губы, нахмуренный лоб и сосредоточенно смотрящие пред собою глаза. Что-то роковое показалось ей в его лице, и она почувствовала власть этого человека над собой. Спектакль окончился.
— Ну, домой! — весело сказала Елена Семеновна.
Чемизов помог ей накинуть ротонду, надеть капор, и они вышли на широкую площадь, залитую электрическим светом.
Был легкий мороз. В воздухе кружились снежинки, тихо спускаясь на одежду и на землю нежными сияющими звездочками.
— Хотите прокатиться? — сказал Чемизов.
— О, с радостью! — ответила Дьякова.
Чемизов выбрал лихача, бережно усадил свою даму в санки, сел рядом, охватил ее талию правой рукой и сказал кучеру:
— По Каменноостровскому на Острова и назад.
Лихач тронул вожжами, и сани понеслись.
Они миновали город и помчались по широкому проспекту. Их сани обгоняли звенящие бубенчиками тройки. Навстречу тоже проносились сани и тройки, и на проспекте чувствовался разгул лихой жизни.
Но вот сани свернули налево, на Каменный остров. Шум проспекта остался позади, и Чемизова и Дьякову вдруг охватила торжественная тишина зимней ночи.
Кучер сдержал широкий бег рысака, и они двигались среди деревьев, опушенных снегом, сверкающих и искрящихся в волшебном лунном свете.
Все было словно сказка. Вокруг них, казалось, был сказочный, заколдованный лес; город с его шумом и жизнь с ее суетой остались далеко-далеко. Они были теперь словно Царь-девица и Иван-царевич на Сером Волке. Нет ничего, только они одни. Сладкая истома охватила Дьякову. Она почувствовала, что рука ее спутника крепче обняла ее, а вслед за тем другая рука проникла за полу ее ротонды, и их руки сплелись в горячем пожатии. К лицу Дьяковой склонилось лицо Чемизова, пред нею, как звезды, сверкнули его глаза. Она откинула голову, и в тот же миг его губы впились в ее и замерли в поцелуе. Небо, сверкающее звездами, казалось, приблизилось к ним. Елена Семеновна на миг потеряла сознание, и острая до боли истома охватила ее.
Но в этот момент кучер дернул вожжами, и сани понеслись в легком беге коня. Они свернули и снова выехали на проспект. Замелькали фонари, зазвенели бубенчики троек. Чемизов отнял свои губы и пожал руку Дьяковой. Она очнулась. Они уже были в городе.
— "Миг один, и нет волшебной сказки, и душа опять полна возможным", — продекламировал Григорий Владимирович.
— Ты любишь меня? — тихо спросила Дьякова.
— Зачем ты спрашиваешь? Ты ведь знаешь, — ответил он.
Елена Семеновна схватила его руку, сжала и замерла в сознании безмерного счастья.
Чемизов довез ее до дома, бережно высадил из саней и дождался, пока швейцар открыл дверь подъезда.
— До завтра… милый! — тихо сказала Дьякова.
— До завтра! — ответил Чемизов.
Дверь подъезда захлопнулась. Григорий Владимирович сел в сани и приказал кучеру:
— На угол Морской и Невского!
Через десять минут он входил в шумный игорный зал одного очень популярного клуба.
— А, Григорий Владимирович! Так и вы играете? — воскликнул Хрюмин, подходя к Чемизову.
— Играю.
— Счастливо?
— Сегодня буду играть счастливо, — уверенно ответил Чемизов.
— Ну, тогда я буду с вами в доле. Вот вам сто рублей.
Чемизов отстранил деньги, говоря:
— Я играю только на свое счастье и на свой страх.
Хрюмин деланно улыбнулся и спрятал деньги. Григорий Владимирович подошел к столу, где велась самая крупная игра, и начал крупными кушами. Счастье улыбалось ему, и он играл с каждым ударом все смелее.
— Место свободно, — сказал наконец банкомет, проиграв последние деньги.
— Я занял, — заявил Чемизов и сел за стол…
А в это время Дьякова лежала в постели, закинув за голову руки и устремив мечтательный взор в окружающую ее темноту. Ее взволнованная страстью грудь порывисто дышала; полуоткрытые губы улыбались и шептали имя Чемизова, доверяя сумраку ночи тайну своего сердца. И казалось ей, что она любит в первый раз — так горячо, так искренно было ее чувство.
А Прохоров в компании Авдахова, Семечкина и еще каких-то бородачей купцов слушал тоскливую песню цыганки Тани и плакал пьяными слезами.
VII
СВЕТ ПОГАС
