- Она хотела получить право просить за вас... но жить не хотела. И оттого, когда она простудилась... всего лишь простудилась во время ответного визита к царю... ее не смогли вылечить лучшие доктора. Она умерла уже на следующей неделе... Она сказала мне перед смертью: "Мне кажется, я давно уже умерла, как только осталась без него". Она умерла от грусти... все время думала о вашем изгнании, сир. Она оставалась обворожительной... даже в гробу...
Красавица Полина в бесценном колье сидит в стороне и мрачно молчит. Как и все Бонапарты, она не любила Жозефину и ее детей.
Но на глазах императора - слезы...
Уже ближе к ночи он принялся рассматривать вещи, которые привез с собой из Тюильри (и, видимо, решил взять в изгнание). Вещи самые странные походная кровать, на которой он спал накануне Аустерлица, и военный трофей часы, будившие Фридриха Великого.
Он сказал мне:
- Фридрих - мой кумир еще в военной школе. Когда я вошел в Берлин, его ничтожный потомок трусливо бежал. Он отправил мне послание, где жалостливо писал, что оставляет дворец в полном порядке и надеется, что я прекрасно проведу там время. Трус не посмел увезти даже вещи великого Фридриха... у могилы которого поклялся сокрушить меня... - Он расхохотался. - Не вышло!
Император, кажется, забыл, что нынче прусский король живет у себя во дворце, а мы должны бежать неизвестно куда...
В который раз он прочел мои мысли и сказал:
- Да, дело проиграно. Но не все потеряно, поверьте. - И продолжил рассказ: - Но тогда... тогда я разгромил их. И первое, что я сделал, ступив во дворец, - бросился к шпаге Фридриха. Этот трофей был для меня дороже ста миллионов контрибуции, которые заплатила мне Пруссия. Я забрал шпагу и его часы...
- Но шпагу Фридриха вы не берете с собой, сир?
- Зачем? У меня есть своя, - ответил он, улыбнувшись. - И поверьте, не менее ценная.
Он прав. Ни один великий полководец за всю историю человечества не выиграл столько сражений.
Он опять прочел мои мысли:
- Но было бы лучше погибнуть в одном из них. Если бы судьба послала мне тогда пулю, история поставила бы меня рядом с непобедимыми - с Александром Великим и Цезарем... Можно было бы умереть и под Дрезденом... Нет, Ватерлоо все-таки лучше. Любовь народа, всеобщий траур... И сражение, которое я не успел бы проиграть... - И задумчиво добавил: - Но если судьба не дала мне этого, мы исправим ее ошибку...
Он засмеялся.
"Мы исправим ее ошибку". Уже тогда он все придумал.
Из Мальмезона он вдруг отправил письмо Фуше. Император предлагал... стать генералом на службе временного правительства. И обещал победить. "Я клянусь, что пруссаки у Парижа наткнутся на мою шпагу".
Письмо отвезли в Париж.
Утром я застал императора в саду. Прогуливается, пока сервируют завтрак. Слуги хлопочут вокруг стола.
Я поклонился. Он пригласил меня пойти рядом. Запах кофе смешивается с утренним запахом цветов. Цветники Жозефины.
У маленького фонтана император заговорил, глядя на струи воды:
- После того, как Иисус сотворил великие чудеса - исцелил бесноватого и прочее, о чем просит Его народ?
Я не помнил. Он засмеялся:
- Удалиться! Они не выдержали Его чудес. - Он помолчал, потом добавил: - Я слишком долго нес на своих плечах целый мир. Пора бы отдохнуть от этого утомительного занятия.
Семья собирается за столом. Жозеф и Люсьен выходят из дома. Братья о чем-то беседуют, но за стол не садятся, видимо, ожидают, пока император закончит прогулку.
Жозеф никогда не мог забыть, что он - старший брат. Бездарный, напыщенный светский бонвиван, которого император время от времени назначал королем в очередных завоеванных землях. Люсьен - единственно талантливый среди братьев императора. Бешено тщеславный, всю жизнь завидовал брату и никак не мог забыть свое (неоцененное) участие в перевороте 18 брюмера. Назло брату он отказывался от браков с европейскими принцессами, женился на дочери трактирщика, играл в любительском театре вместе с сестрой Элизой, подбивал ее выходить на сцену в обтягивающем трико... Все назло брату! В свои салоны братья охотно приглашали врагов императора, там царила мадам де Сталь с ее язвительными шутками.
Но нынче все распри забыты, и братья ждут от императора обычных (то есть великих) решений, которые спасут положение... семьи!
За столом рассаживаются три графа (Бертран, Монтолон, Коленкур) с женами... Наконец появляется император.
Пьем утренний кофе. Принесли депешу - ответ Фуше. Император с усмешкой проглядел, передал Люсьену. Тот читает вслух.
Фуше настойчиво (нагло!) просит (требует!) императора побыстрее оставить Париж, иначе "союзники не желают вести с нами мирные переговоры. И грозят разрушить Париж. Столько веков, сир, этого не было. И вот благодаря Вам мы увидим завоевателей второй раз за один год! Уезжайте, Ваше Величество. Преданный вам Фуше".
Люсьен закончил читать. Император помолчал, потом сказал:
- Мне все-таки следовало его повесить. Предоставлю это сделать Бурбонам...
Не понимаю, не понимаю! Если император захотел продолжить воевать, зачем надо было унижаться - просить разрешения Фуше? Достаточно было попросить улицу. И он получил бы назад свою армию. Ведь Груши, опоздавший к битве при Ватерлоо, сумел привести к Парижу сорок тысяч солдат, жаждущих отомстить за поражение!.. Не понимаю!
Но теперь понимаю.
Император встал из-за стола и пошел в дом. В бильярдной долго один гонял шары.
Гортензия и Полина не вышли к завтраку. Я застал их в музыкальной зале - стены до потолка увешены картинами в золотых рамах. Они сидели в креслах по обе стороны арфы... и зашивали бриллианты в дорожную одежду императора. Точнее, зашивала Гортензия, Полина не умеет рукодельничать (но умеет, когда нужно, снять с себя эти бесценные камни). И теперь наблюдала за работой Гортензии.
Мать императора здесь же, в музыкальной зале. Я поклонился, Летиция не ответила. Она смотрела перед собой невидящими глазами. Это не образ - она окончательно ослепла от переживаний. За все время, пока мы были в Мальмезоне, она не проронила ни звука. И теперь молча сидит на кушетке на фоне стеклянной двери в сад, между двумя мраморными бюстами римских императоров - как третье изваяние со столь же совершенным римским профилем. Но на недвижном ее лице тотчас начинает блуждать улыбка, когда входит он. Она узнает императора по шагам.
Обед. За столом, вновь накрытым в саду, молчание. Все ждут, когда заговорит император, он должен что-то придумать!
И он говорит - ко всеобщему разочарованию:
- Что ж, надо избавить Фуше и всех этих господ от моего присутствия. Мы сегодня же уедем в Рошфор... Там мне действительно следует сесть на корабль - и в Америку.
Братья и сестры принимаются обсуждать его будущее изгнание. Но никто не предлагает разделить его с ним... Император улыбается...
Приехали четверо офицеров из Парижа. Привезли слухи - роялисты всерьез готовятся напасть на Мальмезон и расправиться с императором. Умоляют поспешить.
Слуги грузят вещи в экипажи. Коленкур передает мне на всякий случай оружие. Император, усмехаясь, следит, как Коленкур заряжает мой пистолет. В комнату врывается Тальма в солдатском мундире:
- Сир! Я хочу видеть, как ведет себя Цезарь в такие минуты.
Император треплет его по щеке:
- Очень естественно... и просто. Прощайте, мой друг, вы замечательный актер.
Император ушел. И Тальма сказал почти в ужасе, обращаясь ко мне и Коленкуру:
- Он знал... все знал заранее. Он как-то сказал мне: "Я сам, может быть, самое трагическое лицо нашего времени". Он говорил это, клянусь!
Его лицо стало белым от ужаса. Он легко возбуждался.
Коленкур не ответил, ему не до того. Он вышел вслед за императором.
Тальма уязвлен невниманием. И я его легко "подобрал". Я сказал:
- Неужели мне выпало счастье беседовать с великим Тальма?
Глаза Тальма сверкнули, он - мой.
- Это правда, вы учили величию жестов самого императора?
Он вздохнул и кивком подтвердил: именно так и было. Но потом заговорил преувеличенно громко:
- Император и сам великий актер. Когда Его Величество решил начать войну с Англией, он вызвал английского посла. В тот день в приемной императора ждали аудиенции Талейран и ваш покорный слуга. До нас доносились крики какой-то невиданной ярости: "Где Мальта, которую вы обязались мне отдать?! Вы бессовестная страна олигархов! - Тальма удивительно точно изображает голос императора. - Я чувствую, вы задумали войну! Но клянусь честью, если вы обнажите шпагу, я вложу свою в ножны последним. Хотите войны? Вы получите ее. Но это будет война на истребление. И вашей рыбьей нации не выдержать галльской стра
сти! Готовься к крови, Англия!"
Несчастный, насмерть перепуганный посол буквально выбежал из кабинета, потеряв дар речи. Бедняга так и не узнал, как хохотал император. Он вышел следом за послом и сказал мне: "Ну, каково, Тальма? По-моему, я совсем недурно сыграл обманутого мужа. Учтите, у настоящего политика гнев никогда не поднимается выше жопы".
