– Вы что это себе позволяете! – закричала начальница почты.
– Так быстрее дойдет, – невозмутимо ответил Чечетка.
Да как ты смеешь, царское отродье, буржуй недобитый… – начальница уже не следила за своей речью, она задыхалась от гнева и страха. Ей не хватало слов, – Ишь ты! Ишь ты! – кудахтала она, представляя, с какой формулировкой ее снимут с работы.
– Ты бы, милая, хоть бы книжки читала, что ли, – попросил Чечетка. – Думать ведь надо! Ду-умать!
И поставил на багровый от гнева лоб начальницы свою печать с двуглавым орлом…
Чечетка часто рассказывал мне этот забавный эпизод. Правда, что было с ним потом, я не знаю, хотя мы с ним большие приятели.
– Главное, что я сохранил этот свой молоточек! – гордо заявляет старик. – Это то же самое, что сберечь свою честь…
И вот этим своим молоточком он штемпелюет почту, которую сортирует и отвозит из нашей усадьбы в районный узел связи.
Мы часто наведываемся с Мишаней в ветхий флигелек, где живет и трудится славный почтмейстер Чечетка. Чертовски уютно сидеть возле топящейся круглой железной печи, колонной подпирающей потолок, слушать, как свистит чайник на плите, и пить чай с баранками под удивительные байки бывшего министра почт и телеграфа Российской империи.
Однажды зимой, в один из таких благодатных вечеров, на почту зашел Лаврентий Палыч. Поправил пенсне на носу и недовольно посмотрел на нас с Мишаней.
– Посторонние в служебном помещении… – буркнул Лаврентий Палыч.
– Ты тоже, засранец, здесь не родственник, – вставил Мишаня.
– Чего тебе надо, Лаврентий? – спросил Чечетка, обмакивая баранку в чай.
– Заказное письмо принес, – ответил Лаврентий Палыч и достал объемистый пакет.
Чечетка дожевал баранку своими старыми зубами, обтер руки о свой дореволюционный камзол с петлицами и бросил конверт Лаврентия на весы.
– Четыре рубля, – объявил наш почтальон и протянул Лаврентию две марки. – Марки наклеиваются слюнями заказчика.
– С чего вы взяли! – возмутился Лаврентий Палыч.
– Такой порядок. Я только что вспомнил. У нас в 34-м отделении всегда так было.
Лаврентий Палыч посопел, затем хорошо облизнул марки и от души припечатал их кулаком в правом верхнем углу конверта. Чечетка ударил по маркам своим чудесным молоточком и с удовольствием полюбовался на четко отпечатанных двуглавых орлов.
– Принято! – объявил он Лаврентию.
– Вы уж, пожалуйста, поаккуратней, – попросил Лаврентий Палыч, – письмо все же заказное…
– Не надо меня учить, любезный, – обиделся Чечетка. – У нас тут Почта, а не какой-нибудь «узел связи»…
Почтмейстер запер письмо Лаврентия Палыча в сейф и для пущей важности опечатал и замок, воспользовавшись для этого тем же своим молоточком.
Лаврентий Палыч был полностью удовлетворен.
– Благодарю за службу, – сказал он величаво и вышел вон.
– Какой мерзопакостный человечишко! – сказал в сердцах Чечетка и пошел запереть дверь. Потом он вымыл руки после письма, как после поганого ведра.
– Как он здесь появился? – спросил я Почтмейстера, потому что Чечетка жил в пансионате задолго до моего сюда прихода.
– Он как будто всегда здесь был, – не задумываясь ответил Почтмейстер. Раньше Брутом называл себя. Ну, это тот, который Юлия Цезаря ножом пырнул. А в тридцатые годы сделался Лаврентием Палычем. Кем будет дальше, не знаю…
– Откуда такие берутся? – задал я Почтмейстеру простодушный вопрос.
– Обычное дело – мать-природа всех родит. Другое дело, когда грязная пена наверх лезет и верховодит… До революции, помню, таких Лаврентиев полно было, правда, все они на третьих ролях сидели, в кордебалете, так сказать. И ничего, не рыпались, знали свой шесток. Потому что глупость и подлость долго не утаишь… Кому еще чайку? Передай чашку, Миша… Да. А после революции смотрю, кто был ничем, тот становится всем. Причем, отсутствие ума, способностей, компенсируется очень просто – происхождением, партийностью… Если ты из крестьян, а еще лучше – из рабочих, да большевик, да еще и четыре класса церковно-приходской школы закончил – прямой путь тебе в министры, или, по-ихнему, в наркомы!
Я смотрел на начальника нашей почты, который в свое время не примкнул к нерушимому блоку, и потому сохранил свои убеждения, свою совесть, хотя многого и лишился. Передо мною сидел еще крепкий старик с гусарскими седыми усами, в просторной белой рубахе. Золоченый крестик танцевал на тонкой цепочке на седой волосатой груди.
– Вам нравится здесь? – спросил я Чечетку.
– Конечно, – не задумываясь ответил Почтмейстер. – Я здесь при деле. И от меня многое зависит… Вы даже не представляете, уважаемый Боттичелли, как много здесь от меня зависит! Быть может, вся наша покойная здешняя жизнь…
Я с удивлением посмотрел на Чечетку.
– Да, да, любезный, в моих руках наше общее благополучие. Точнее – вот в этом сейфе. Там лежит бомба, которая способна взорвать покой нашей обители.
– Покажи! – попросил Мишаня. – Ни разу бомбы не видел.
– Пожалуйста, – охотно согласился Почтмейстер. Он сорвал пластилиновую пломбу, отпер сейф и достал… письмо Лаврентия Палыча. Затем он снял крышку с чайника и накрыл его запечатанным конвертом.
– Что вы делаете!.. – закричал я. – Чужие письма читать нельзя! Это преступно! Прекратите сейчас же!
– Я с вами согласен, уважаемый Боттичелли, – Почтмейстер усмехнулся. – Однако во всех странах существует такое понятие, как перлюстрация – просмотр государственными органами почтовой корреспонденции с целью надзора. А если есть такое слово, то должно быть и дело. И учтите, уважаемый Боттичелли, зачастую это делается в интересах безопасности многих людей. Впрочем, сейчас вы сами убедитесь… – и он снял с чайника распаявшийся конверт. Достал сложенные вчетверо листки и протянул мне:
– Заранее знаю, что пишет этот подонок. Клевещет на нашего Доктора и требует его смещения… Это почти в каждом письме Лаврентия, вот они у меня тут, все двадцать шесть!..
Почтмейстер достал из сейфа конверты, подписанные четким прямым почерком Лаврентия Палыча и бросил их на стол.
– Читайте!
– Ни за что! – отчеканил я.
Пока мы препирались с Почтмейстером, Мишаня взял да и пересчитал те конверты.
– Эй, почтарь, тут только двадцать пять писем! – сказал он с ехидцей.
– Что?! – взревел Чечетка и принялся сам пересчитывать запечатанные конверты. Несколько раз он сбивался, принимался считать заново. Наконец, общими усилиями мы пересчитали – двадцать пять неотправленных писем.
– Может их и было столько? – спросил я Чечетку. Тот только пренебрежительно глянул на меня.
– Ой, дурак я дурак! – бил себя кулаком по голове Почтмейстер. – Как же я так просмотрел!..
У бывшего министра почт и телеграфа лицо стало неузнаваемым от ужаса. Я понимал его. Если он говорил так, как оно было, то, действительно, достаточно было одного письма… Как реагируют на «сигналы» с мест чиновники в Стране Дураков, я хорошо знал.
– Как же оно ушло? – допытывался я.
– Не знаю, не знаю… – бормотал Почтмейстер. – Бес попутал. Полтергейст. Ведь последнюю почту я, как всегда, отправлял сам, проверял каждый конверт…
Чечетка перерыл весь свой сейф, но конверта так и не нашел.
– Все, – сказал он обреченно, – это конец!.. Идите вон, – предложил он нам с Мишаней, и мы ушли от греха, ничуть не обидевшись на отчаявшегося Почтмейстера.
Все-таки зря он переживал. Письмо, адресованное в Государственную думу, в правительство или напрямую Президенту из нашего пансионата, вряд ли может представлять какую-либо опасность…
Так я пытался утешить себя. Ах, как я заблуждался! Я не учел, что письмо Лаврентия Палыча было отправлено в Страну Дураков. А там здравый смысл в расчет не идет.
Глава седьмая. Бобо
Итак, я лег в постель и длинными очередями стал расстреливать свою жизнь.
Вот мальчик в штанах на помочах – Лето – Куст малины, с которого уже кто-то общипал зеленые ягоды – В руке булка с маслом, посыпанная сахаром – Двухэтажный деревянный барак – Форточка на первом этаже – Мама кричит: «Вася, домой!».
Первое в жизни путешествие – Бабушка со старомодным саквояжем – Поезд – Чай в красивых подстаканниках – Море – Чайки – Белый пароход – Теплый город Одесса – Крыса средь бела дня перебегает трамвайные пути – Севастополь – город-герой – Печальный и красивый памятник погибшим кораблям.
Новенький портфель – Букет в руке – Бабушка довела за руку до школы – Очень страшно дальше идти одному – Здравствуйте, дети, меня зовут Антонина Андреевна – Она живет в нашем бараке – Сегодня утром первая моя учительница выносила ведро на помойку в калошах на босу ногу – У меня не выходят палочки – Учительница садится рядом за парту и берет мои неумелые пальцы с накрепко зажатой ручкой в свою руку – От Антонины Андреевны пахнет селедкой с луком и она икает.