шрамы, разноцветные волосы и так далее в том же духе. Даже сейчас видны пережитки бурной молодости – от морщинистой шеи до ссохшейся груди Бабули тянулись масштабные татухи, больше похожие теперь на синяк или грязное пятно, а мочки ушей отвисли из-за гигантских дырок. Волос на голове у неё почти не осталось, а несколько седых вихров она подкрашивала в сиреневый цвет пастой из шариковых ручек. Ну, просто чудо же!
Хозяйка провела их в комнату, служившую ей спальней и гостиной, щебеча и хлопоча вокруг своих названных внуков. Ей представили новенького, она осмотрела его со всех сторон и потрепала по кудрям, не скрывая восхищения и белой зависти.
Комната, в которой обычно проходили посиделки с Бабулей, была одним из любимейших мест Тёмы во всём городе. Типовые семнадцать квадратных метров были заполнены диковинными предметами старины: здесь были вещи, оставшиеся с эпохи до Катастрофы. Одна стена комнаты была завешена побледневшими от времени плакатами музыкальных групп, на другой красовалось цветастое граффити непонятного содержания и различные надписи ручкой и маркером типа «Масяня, ты клааассс», «Группа Уши была здесь!», «Больше пива и Виртацина!», «Стимфония из лав!», «No pasaran!», “Stay Nude corp.”, значки анархии и так далее. В книжном шкафу, на котором отсутствовали дверцы, хранились реликвии небольшого размера. Там лежали перстни с черепами, цепи, пустая банка из-под английского пива, билеты с концертов, пара книг с дикими нецензурными названиями, гадательный черный шар с цифрой «8», пустой флакон из-под духов в виде носа и губ и прочие удивительные вещицы. В середине комнаты находился стол из кованого железа, слева от входа располагался засаленный, просевший диван некогда зелёного цвета, а напротив, у соседней стены, гордо стоял глава всего королевства – серебристый музыкальный проигрыватель, вокруг которого лежали коробочки с кассетами.
Ребята расселись по комнате, кто на диван, кто на кресло, а кто просто плюхнулся на пол. Оля подсела к Тёме на жёсткий подлокотник кресла и завела в миллионный раз разговор про эскизы. Тёма мило согласился посмотреть её новые работы, которые она притащила с собой. Неровные линии, не соблюдены пропорции, чужие идеи… В общем, учиться и учиться ещё Оле, пока её допустит кто-нибудь к своей коже. Вслух, конечно, он сказал, что манера очень необычная и что уже виден прогресс по сравнению с прошлым годом.
Но, на самом деле, больше чем эти нелепые эскизы Тёму волновала Насина спина. Такое чувство, что он собственноручно набил на её теле магнит, который теперь притягивает к себе его взгляд и мысли. Тёма подошёл к столу, который организовали девчонки, положил себе на тарелку хлебцев и полил их квасом, чтобы они стали более сочными. Краем глаза он следил за местоположением своего магнита. Тёма вынашивал коварный план – как бы ненароком сесть рядом с Насей. Хлебец с шипением впитывал в себя квас, и по комнате расползался чудесный аромат обеда. Наконец, Артём, одурманенный сладкими запахами и такими же сладкими желаниями, сел рядом с Насей на диван, стараясь не показывать своего волнения, и принялся поглощать пищу, не поднимая глаз от тарелки. Фуф, вроде, она не поняла, что он подсел к ней специально.
Бабуля, усевшись в кресло со стаканом кваса и выслушав последние новости, начала рассказывать про своё первое сентября в выпускном классе. У неё была чудесная манера излагать свои мысли: такое чувство, что она в двадцать лет законсервировала своё сознание вместе со сленгом. Первое время Тёма даже не понимал, о чём она говорит, но через несколько месяцев общения уже сам начал использовать слова типа «угар», «гиг», «котировать», «доставлять» и другие модные когда-то словечки. Хотя его до сих пор всего передёргивало, когда эта ссохшаяся, малюсенькая старушка на партаках произносила непечатное слово или вспоминала свои постельные дела молодости.
– У меня всю жизнь так получалось, то нечаянно, то специально, что все важные даты проходили мимо меня, – слегка шепеляво вещала старушка,– самое первое Первое сентября в моей жизни я проболела, а последнее – проспала. Мне тогда казалось, что я ужасно взрослая и деловая, и стоять с букетом гладиолусов (это цветы такие) среди детей мне совершенно не хотелось. Поэтому, когда родители ушли на работу, я просто снова легла спать. У меня тогда, как раз был период расцвета в панковской компании, где все были на пару-тройку лет старше меня. Мы, конечно, были жуткими бездельниками: просыпались в час дня, не работали, учились чёрти как. Но было весело. Я называла это «богемой».
В шестнадцать лет кошелёк использовался только для хранения проездного билета, и деньги казались мифом из фильмов. Свободное время слилось с клубами и с людьми, чьих телефонов и настоящих имён я не знала. Но эти люди становились героями моих рассказов и сказок. Тогда положение и статус позволяли мне одеваться на рынке, вместе с подругой стрелять мелочь у прохожих, а потом идти в магазин у метро за портвейном и колой и распивать «Мишки Гамми» с приятелями. Тогда я влюблялась с первого взгляда и на всю жизнь с периодичностью раз в три дня.
Тёма видел её фотографии тех лет, и у него совершенно не укладывалось в голове, что та стройная яркая девушка с красивым, точёным лицом и эта маленькая старушка – один и тот же человек. Поэтому когда Бабуля рассказывала про свои влюблённости, ему становилось немного не по себе.
– Тогда ничего не происходило в реальности, но не как сейчас, то было другое, – продолжала Бабуля, отхлебнув кваса, – Мы жили в лёгком алкогольном опьянении, на сигаретном дыму и энтузиазме. Голод, эпатажная одежда и музыка в плеере делали меня в моём собственном представлении героиней боевика. Я тогда писала истории, рисовала картины, мне нужно было сказать о миллионе вещей, которые разрывали на части душу. Ночи напролёт, если я не тусовалась, я творила. Чаще, конечно, всё-таки тусовалась хахах.
Мы с друзьями-музыкантами вместе ходили на концерты в маленькие грязные клубы с ужасным звуком, знаете, там такие акустические системы были, что казалось, все группы играют одну и ту же песню. Ох, чего только не было на этих гигах! И сумасшедшие танцы, и драки, и полиция, и любовь в туалетах… Мы вообще весело жили. Шатались по центру, он тогда ещё не был разрушен, зависали на хатах у друзей, красили друг другу волосы в нереальные цвета, фотографировались… И очень много пили, сейчас даже страшно вспоминать! Мне тогда не верилось, что я проживу больше тридцати лет, даже татуировку сделала “Live fast – die young” – «живи быстро
