– Климушка, ты смеешься надо мной. – Полина Тихоновна обиделась.
– Если смех, то почти сквозь слезы, – возразил племянник, – сам не знаю, глядя на прогресс, радоваться или плакать? Например, эмансипация! В России еще не дошло до французских вольностей. А в Париже голые студентки пляшут на столах в ресторанах, ратуют таким манером за свободу самовыражения.
– Боюсь, Климушка, что парижская мода и до России скоро докатится. Все дурное, что придумают в Париже, в Петербурге принимают с восторгом. А правда ли, что Брунгильда Николаевна мечтает получить в подарок на день рождения электрические щипцы, которыми можно волосы завивать? Мне Мура по секрету сказала.
Доктор не смог скрыть огорчения от неожиданного сообщения.
– У нее волосы вьются от природы. – Он даже отставил чашку с недопитым чаем. – Зачем же их портить электричеством?
– Тебе не понять. – Острые темные глаза бегло сверкнули в сторону племянника. – От природы не модно.
В дальнейшие разъяснения тетушка, сожалея о своем неуместном любопытстве, пускаться не стала, ограничившись замечанием, что Брунгильда Николаевна с любой прической будет выглядеть прекрасно.
Клим Кириллович встал иа-за стола. Он поблагодарил тетушку за ужин и собирался пойти в кабинет Электрические щипцы его, конечно, огорчили, но думать долго о них он не собирался, его влекло к загадкам и тайнам русской народной медицины.
Но тут квартиру огласила резкая трель телефонного звонка. Телефонный аппарат – громоздкий, крашенный под орех ящик, похожий на тщательно изготовленный скворечник, – установили недавно, и доктор не привык к его присутствию в доме, вздрагивая всякий раз, когда кто-то ему звонил. Он не мог отделаться от ощущения, что телефонный сигнал предвещает какое-то несчастье. Он снял тяжелую трубку и приложил ее к уху.
– Доктор Коровкин у аппарата, – сказал он в закрытый медной сеточкой раструб микрофона.
– Милый Клим Кириллович, – прозвучал приглушенный голос Марии Николаевны Муромцевой, – вы не забыли, что мы завтра вас ждем? Пожалуйста, приезжайте как можно раньше.
Последнюю фразу она произнесла едва слышно, почти шепотом.
– Приеду непременно, – ответил, улавливая обострившимся слухом слабое дыхание девушки, докгор. – У вас, надеюсь, все в порядке ?
Он и не заметил, что тоже непроизвольно понизил голос.
– Да, доктор, в порядке. Но я боюсь за сестру.
– Что с ней? – Доктора охватили нехорошие предчувствия.
– С ней творится что-то невероятное, – заспешила Мура, – сегодня вечером она ни разу не подошла к роялю!
Глава 4
День своего рождения Брунгильда Николаевна Муромцева любила с детства. Ей нравились предшествующая ему радостная суета в доме, заговорщицкие перешептывания родителей и младшей сестры, тонкий, нежный аромат ванили, с вечера проникающий с кухни во все комнаты, – запах праздника. Брунгильда всегда особо остро ощущала необычность их семейного торжества еще и потому, что это был именно день ее рождения, а не традиционные именины, которые отмечают все.
Утром, еще до завтрака, она получала от родителей и от Муры подарки: долгожданные и все-таки всегда неожиданные. Родни в Петербурге Муромцевы не имели, но из Новгородской губернии, уроженцами которой были и Николай Николаевич, и Елизавета Викентьевна, обязательно шли и поздравительные послания, и подарки. С каждым годом становилось все больше друзей и знакомых в самой столице, и посыльные в течение всего дня доставляли «вещественные доказательства» невещественных симпатий в виде цветов и изящных безделушек, сопровождаемых визитными карточками. Многие являлись вслед за подарками с личными визитами. Постепенно дом наполняло упоительное благоухание цветов, приличествующих молодой девушке: махровых белых роз и розовых бутонов, белоснежных лилий, непременной для любого букета резеды. Застольного чествования новорожденной в семье Муромцевых обычно избегали, но иногда к ужину приглашали наиболее близких: людей, вот и на этот раз вечером ожидали только доктора Коровкина с Полиной Тихоновной...
Впервые за все двадцать лет знаменательный для Брунгильды сентябрьский день, хотя, как и всегда теплый и солнечный, – дар расточительно-щедрой осенней природы – начинался необычно. Впервые в своей жизни Брунгильда проспала завтрак, потому что впервые в своей жизни провела бессонную ночь, забывшись неглубокой дремой только к утру. Она встала поздно и долго бродила по пустынной квартире, стараясь избавиться от легкой дрожи, которую чувствовала во всем теле, и от прозрачного тумана, все еще обволакивающего ее сознание...
Домочадцы уже разбежались по своим делам, рассчитывая вернуться к двум часам, когда следовало ожидать первых посетителей. Отец отправился в лабораторию, мать – на заседание благотворительного университетского общества. Мура не могла пропустить организованную преподавателями Бестужевских курсов встречу с заезжим московским книжником и философом Николаем Федоровым, старым больным чудаком, мечтавшим о временах, когда воскреснут все мертвые...
Неодетая и непричесанная, Брунгильда с безучастным лицом слонялась по комнатам... Дразнящие лучи осеннего солнца прорывались сквозь раздвинутые, тяжелые шторы в гостиную. Знакомые с детства стулья и диваны, круглый стол с шелковой темной скатертью, любимое отцовское кресло, этажерка с безделушками, шестигранный столик, напольные часы, гравюры и фотографии на стенах выглядели чужими. Брунгильда равнодушно отвернулась от рояля с подсвечником, с разбросанными по его черной крышке нотными альбомами. Незримая прозрачная сфера отделяла ее от привычных предметов...
Душа ее томилась мечтой о прекрасном юноше с прекрасным удлиненным лицом, с призывным взглядом чуть раскосых, карих глаз. Прозрачный и слегка колеблющийся образ затмевал весь мир... Изредка она шевелила губами, как бы пробуя на вкус странное новое имя – Глеб... Какая музыка, какие смыслы, какие чувства звучат в этом имени?..
Молоденькая горничная Глаша с беспокойством наблюдала за маятой неприбранной барышни: в таком состоянии она не видела подтянутую и аккуратную Брунгильду ни разу за те три года, что служила в доме Муромцевых. Глаша давно унесла на кухню поднос с нетронутым завтраком: Брунгильда, просидев в столовой в странной задумчивости чуть ли не целый час над тарелками, так и не притронулась ни к фаршированным баклажанам, ни гусиному паштету, ни к пирожкам с рисом. Теперь, не услышав из гостиной звуков музыки, неизменно наполнявших квартиру в эти утренние часы, Глаша решилась туда заглянуть.
– Барышня, Брунгильда Николаевна, – кажется, уже не первый раз повторила робеющая горничная, – не желаете ли взглянугь? С посыльными подарки прибыли.
Брунгильда неохотно приблизилась к шестигранному столику, где лежало несколько коробочек, изящно перевязанных ленточками.
Пока Глаша вносила в гостиную корзины и букеты цветов, Брунгильда перебирала визитные карточки.
На лицевой стороне одной из них, прикрепленной к квадратному бархатному футляру, она прочла: «Золлоев, Заурбек Теймуразович, ротмистр Великокняжеского конвоя», на оборотной: «Готов погибнуть ради Вас». В футляре лежал тонкий кубачинский браслет с изящным растительным орнаментом. Вынимать серебряную вещицу из ее бархатного ложа Брунгильда не стала, равнодушно повертела в руках карточку и бросила ее на стол.
Потом развернула узорчатую бумагу упаковки, перевязанную шелковой ленточкой: в белоснежной продолговатой коробочке она обнаружила хрустальный флакончик с духами. Духи назывались «Хрустальный Петербург». Визитная карточка, вложенная в посылку, свидетельствовала, что подарок послан коммерсантом и президентом фонда «Хрустальный Петербург» Раймондом Шлегером. На обратной стороне визитки было написано: «Увидев Вас, не страшно умереть».
Брунгильда рассеянно понюхала горлышко флакончика – там, где притертая хрустальная пробочка закреплялась желтой шелковой нитью, поморщилась и поставила подарок на столик. Она с трудом вспомнила элегантного господина, по-европейски сдержанного и аккуратного.
К театральному биноклю от Иллионского-Третьего прилагалась аляповатая визитка со словами: «Если Вы добродетельны и прекрасны, идите в монастырь».
Конфеты «Пети-Фур» и цветы от давнего, безнадежно влюбленного поклонника Ипполита Прынцаева, молодого ассистента профессора Муромцева и присланная дачным знакомым студентом Петей Родосским книжечка с забавным названием «Баскервильская собака», напомнившая о дворняжке Пузике, жившей летом у них на даче, а зимой у местной молочницы, – порадовали Брунгильду чуть больше, чем дары незнакомых людей.
Адрес, подписанный соученицами Брунгильды и ее старым педагогом Гляссером, а вместе с адресом – портрет Есиповой, гениальной пианистки, с ее собственноручной надписью в левом углу: «Верю в то, что слава русского пианизма в Ваших руках!» в другое время вызвал бы у Брунгильды бурный восторг. Но сегодня она только жалко улыбнулась.
