– Ты здесь не замерз? – подошла Броня.
– Не ласковая встреча. Может быть, мне не нужно было приезжать?
– Она хорошая, только боится за меня. Но ей нечего бояться, правда, милый? Я сказала ей, что ты хороший, и она успокоилась.
Они вошли в дом. В прихожей бабушки не было. Броня стала накрывать на стол. Он открыл бутылку «Шампанского».
– Ба у нас непьющая, и нам больше достанется. Но, если ты хочешь, я приведу ее.
Он не очень хотел, и они остались вдвоем. Он разлил вино в большой и маленький стаканы – они были желтые, хотя Броня их долго мыла.
Броня светилась. Ежеминутно она вставала и прижималась к нему.
– А утром ба уйдет в церковь, и мы будем совсем одни в доме. Нам будет еще лучше, вот увидишь, милый. Я постараюсь, чтобы тебе было очень хорошо. Ты не пожалеешь, что поехал со мной. А для меня этот день будет самым лучшим в моей жизни. Тебе ведь хорошо? Скажи, хорошо?
– Хорошо, – согласился он. – Бабушка одна здесь живет?
– Одна. Поэтому я и приезжаю к ней каждую субботу.
– Не хотел бы я дожить до такой старости.
– Зато в молодости она пожила, как хотела. У деда на Арбате был свой магазин и двухэтажный дом. Он и сейчас еще стоит, ба мне показывала. После революции дед еще лет десять продержался, потом его все-таки сослали в Сибирь, но он успел купить ба этот дом. И денег, наверное, оставил, но сейчас у ба ничего нет, и она живет на мою зарплату. Поэтому я работаю на бетонном заводе, вожу песок, ужас, как тяжело, зато платят хорошо. Но не надо сейчас говорить об этом. Давай выпьем всю бутылку. Я хочу сегодня напиться. Ты не возражаешь, милый? За то, чтобы в новом году сбылись все наши желания.
Они быстро разделались с вином и опьянели. Он начал ремонтировать репродуктор, молчавший, по словам Брони, с тех пор, как она себя помнит. Она стала помогать, вернее, мешать. Неожиданно, к их восторгу, приемник заговорил. От него Андрей хотел перейти на утюг, но Броня отняла его, и они стали целоваться. Она сразу притихла, а у нег застучало в висках и закружилась голова.
– Милый, потерпи. Ты, наверное, забыл, что мы не в беседке, а дома.
В открытую дверь он видел, как она стелила постель.
Сквозь занавеску пробивалась луна, и он, уже лежа, видел, как Броня раздевалась. Он не знал, что это высшее искусство.
Потом ему каждый раз хотелось отдышаться, но Броня была неистощима, неистово целовала всего и каждый раз добивалась своего опять.
– Правда я умею делать это? – спрашивала она, склонившись над ним и разглядывая его лицо. – Уж чего-чего я не могу, а это умею, правда? Я даже не знала об этом. Недаром во мне течет польская кровь. Ты доволен мной, милый?
При лунном свете он видел ее блестевшие, как ртуть, глаза, которые бегали по его лицу, словно впитывали его в себя.
– Вот так бы и смотрела на тебя всю жизнь. И больше ничего-ничего мне не надо. Раньше я думала, что тот, которого я полюблю, будет обязательно самый-самый красивый, а ты оказался совсем обыкновенный, и я знаю об этом а люблю еще больше, чем предполагала. Я бы все равно выбрала тебя одного среди тысячи красавцев. А ты меня любишь, милый?
Он молча протягивал ей губы.
– У тебя это было с кем-нибудь? Ты, конечно, можешь не отвечать, но я хочу, чтобы была у тебя первой. Хочу, слышишь? – Она вдруг отстранилась, задумалась. – А впрочем, какое это имеет значение?
– Какое это имеет значение, – повторил он, но вспомнив Марка и его ухмылку, подумал, какое большое значение это имеет.
Они заснули под утро одновременно, как умерли.
9. Он проснулся внезапно, словно от прикосновения, и чуть не закричал от страха: над ним висело мертвенно бледное лицо с ввалившимся ртом и впадинами вместо глаз. Было темно. Он зажмурился и почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Тотчас раздались шаркающие шаги и скрипнула дверь. Он догадался, что это была Бронина бабушка, и вытер холодный пот со лба.
Окна были закрыты ставнями, и сквозь щели пробивался слабый свет. Долго глядел он в незнакомый потолок, думая с жалостью о старухе и нежностью о Броне. Она, словно почувствовав это, заворочалась и прижалась к нему. Во сне лицо ее выглядело совсем юным и с закрытыми глазами оно напоминало живописную горную долину с яркими красками: губами со следами вчерашней помады, зернами зубов в полуоткрытом рту, носом с точками ноздрей, пятнами румянца на щеках, дрожавшими, словно на ветру, ресницами, дугами бровей, рассыпанными по подушке волосами, – но без глаз на всем этом лежала печать безмолвия и холода.
Внезапно его пронзила мысль, от которой он привстал и потянулся к сигаретам: лежавшая рядом с ним девушка – чужая ему. Он не любил ее и не мог полюбить, как бы ни хотел этого и как бы она его не любила.
Он поискал глазами, куда стряхнуть пепел, и опять задержал взгляд на Броне. А может, все это бред, плод его фантазии: и черные волосы, и карие глаза, и идеал и его воплощение – Рита? Разве не также прекрасны эти пшеничные волосы и скрытые под ресницами кобальтовые глаза?
Он поднес ко рту потухшую сигарету. Пепел упал на одеяло. Он осторожно стряхнул его на пол. Броня открыла глаза – выглянуло солнце, и долина тотчас ожила, засверкала – и улыбнулась.
Конец ознакомительного фрагмента.
