Я выбежал и с удивлением увидел, как из командирского кресла, словно настоящий Индиана Джонс, выскочил мой друг — актер Харрисон Форд. Он просто решил навестить меня. Я провел его на конюшню, где студенты с испугом ожидали налета полиции или морской пехоты. Когда вошел Харрисон, они не могли поверить своим глазам. Все считали, что я это подстроил: один из самых знаменитых актеров, звезда, запросто входит во время лекции по актерскому мастерству.
Не в силах мне отказать, Харрисон уселся на краешек стола перед аудиторией и неохотно начал отвечать на вопросы.
— Что прежде всего должен знать актер? — спросил кто-то.
— Ему нужно быть настоящим, — ответил Харрисон моими словами.
Некоторые студенты подозрительно покосились на меня.
— Но ведь актер только играет. Как он может быть настоящим? — спросил другой слушатель.
— Актер должен стать человеком, которого играет, почувствовать его. Он должен искренне изображать того, кем он стал. — Затем, словно я действительно договорился с ним и не зная, чему я всегда учил студентов, Харрисон произнес: — Если играешь фальшиво, никто не поверит человеку, которым ты стал.
Студенты все еще подозревали меня в сговоре с Харрисоном. Но он скоро показал, что сам способен завоевать доверие.
— Актерское мастерство — это просто искреннее изображение героя, которого играешь, — повторил он.
Именно это я хочу сказать. Человек может играть чью-то роль, держаться высокомерно, подражать Кларенсу Дэрроу или Джеку Уэлшу, но, чтобы завоевать доверие, он должен говорить правду — не только о себе, но и о своем клиенте и его деле. Это очень простая истина, но ей никогда не учили ни в одном юридическом учебном заведении, даже в Гарвардской школе бизнеса. Чтобы завоевать доверие, нужно быть достойным его.
4. Сила умения слушать
Умение слушать себя. Вероятно, лучшие слушатели не те, кто слушает других людей, а те, кто хорошо умеет прислушиваться к самому себе. Умение слушать важнее всех остальных навыков. Слова могут литься полноводным потоком, стиль речи может быть безупречным, но, если мы не овладели искусством слушать, для нас с тем же успехом может играть магнитофон или радиоприемник. Поскольку мы уже знаем (и знали всегда), что общение — двусторонний процесс, недостаточно знать, что мы собираемся сказать, и отрепетировать, каким образом это сделать. Вначале нужно научиться слушать и слышать (эти глаголы имеют разное значение) то, что говорим мы, и то, что говорят власть имущие нам и окружающим.
Наш внутренний голос. Если мы прислушаемся к себе, то услышим голоса. Не стоит тревожиться. Они не вламываются в наше сознание с воплем: «А теперь слушай сюда!» Это не голоса призраков, гоблинов и не те голоса, что слышат сумасшедшие. Они не очень громкие. Конечно же, эти голоса слышны только нам. Некоторые называют их идеями. Слова, которые формируют идеи, не всегда понятны, но эти идеи возникают, их можно услышать, несмотря на какофонию звуков, которые слышат уши.
Если прислушаться к себе во время речи, то можно услышать, как внутренний голос тихо советует сказать то-то и то-то, употребить какую-нибудь яркую метафору, снизить темп презентации или сделать паузу, чтобы слушатели смогли лучше понять наши слова. Если слушать себя, когда говоришь, можно следить за ритмом речи, знать, когда нужно поднять голос, чтобы звуковым курсивом выделить мысль или фразу. Если слушаешь, знаешь, когда приближается кульминационный момент, который нужно подчеркнуть волнением и силой голоса. Кроме того, если слушаешь, то знаешь, когда нужно закончить речь.
Должен сказать, что большинство из нас в разговорах с друзьями, присяжными, советом директоров не слушают себя. Они связаны привычками старых идей и завязли в колее предсказуемых мыслей. Не слушая себя, они не обращают внимания на новые образы и спонтанные идеи. Эти люди живут с затычками, вбитыми в самые глубины ума — в «третье ухо», — поэтому проникнуть в ум и сорваться с уст не разрешается ничему, что не было бы прочитано, досконально продумано или выучено наизусть. Их публичные выступления напоминают прием гостей с выставленной на столы вчерашней пиццей, оставшейся от корпоративной вечеринки.
Я вижу, что выступающие читают заготовленные речи, и большинство из них не справляются с этой задачей. Как бы они ни старались быть убедительными, они не могут докричаться до «третьего уха» аудитории, хотя именно оно лучше слышит то, что прозвучало в «третьем ухе» говорящего. Двери к слушателям открывает естественность, поскольку все естественное является искренним и должно быть услышано как искреннее. А искренние, правдивые слова, как известно, убеждают лучше всего. Они склоняют слушателей на нашу сторону, заставляют принять наш образ мыслей. Побеждает искренность, продукт естественности.
Я не спорю с тем, что можно написать искреннюю, продуманную фразу, а потом прочитать ее вслух. Между прочим, я стараюсь писать честно. Но искренность не только в словах. Как мы видели, она выражается сочетанием звуков и ритмом голоса. Если послушать, как кто-то произнесет: «Джордж, берегись! Крыша рушится!», а другой прочитает вслух: «Когда крыша начала рушиться, он криком предупредил Джорджа», — сразу становится ясно, кто произведет более глубокое впечатление.
Если мы привязаны к своим заметкам или, хуже того, заморожены в словах заученной наизусть речи, теряются звуки, язык и окончательный драматический эффект. Послушайте телеведущего, читающего вечерние новости: на застывшее лицо приклеена безмятежная улыбка, губы произносят слова, глаза не отрываются от бегущей за кадром строки. Мелодичным голосом он рассказывает об убийствах, изнасилованиях и невыразимых ужасах, а иногда даже о радостных событиях. Нас это не трогает. Мы слышим о тысячах убитых и покалеченных. Реакции нет. Мы продолжаем есть чипсы. На экране могут течь потоки крови, лежать на солнце вздувшиеся трупы, однако телеведущие передают нам только омертвевшие звуки заранее написанных слов.
Но давайте представим на этой сцене репортера с микрофоном в руке. Он смотрит на разруху и опустошение, говорит не по сценарию, и мы реагируем соответствующим образом. Телевидение научилось ставить перед камерами печальных матерей, разгневанных граждан, которые только что были ограблены или обмануты. Потрясенный прохожий, ставший свидетелем страшного случая, не читает с бумажки и не запоминает то, что должен сказать. Эти люди доводят до нас яркое, волнующее послание. Нас трогает внутренний голос, который они слышат в себе и передают нам.
Недавно меня пригласили выступить на городском митинге в защиту мира. У меня не было времени подготовиться и организовать свои мысли перед речью. Более того, толпа в несколько тысяч человек, ждущих более или менее разумных слов, немного пугает. Когда я вышел на трибуну, мое сердце стучало как сумасшедшее. На меня уставились тысячи глаз. Толпа неожиданно затихла. Даже собаки, что-то почувствовавшие — бог знает что, — прекратили лаять, а дети прекратили плакать. Наступил ужасный момент молчания, когда люди ждали моих слов.
На ум ничего не приходило. Там было пусто. Я посмотрел на толпу и сознательно освободил внутренний голос. Как только я начал прислушиваться к нему, то услышал: «Такие люди могут жить только в свободной стране». И я начал речь именно с этих слов. Я сказал:
— Вы смотрите на меня, ожидая, что я скажу, в надежде, что мои слова будут достойны вас. Я хотел рассказать вам, какими вы мне кажетесь. Вы похожи на людей, живущих в свободной стране. — Слова подсказывал внутренний голос. — Я вижу тысячи прекрасных, самых разных людей. Вижу молодых, которые продолжат эту битву после того, как мы уйдем. Вижу рабочих и служащих, матерей и детей. Вижу стариков — но ни одного старше меня. Вы все прекрасны. И я хочу сказать, что мы выиграем эту битву.
Ненависть не сможет уничтожить красоту. Война, которая является высшим террором, кровь невинных на тротуарах, гниющие трупы детей на улицах, обожженные останки матерей, на которые слетаются мухи, не могут принести мир. Нельзя остановить террор, терроризируя людей. Нельзя остановить ненависть ненавистью. Нельзя остановить убийство убийствами. Нельзя принести мир, разжигая войну. Разрывы бомб в мирных деревнях, руки и ноги, оторванные от тел, не являются посланцами любви и мира.
Это были не заранее подготовленные слова, они срывались с губ, когда был освобожден внутренний голос.
Я говорил еще минут десять. Я прислушивался к себе и понимал, что близится кульминация. Внутренний голос также советовал мне остановиться, чтобы опять воцарилась мертвая тишина, которая позволит мне сосредоточиться на толпе, а ей — на мне. Потом я озвучил вопрос, который задал внутренний голос:
— Сколько детей должны мы убить, чтобы уничтожить одного злодея? Давайте я буду считать, а когда будет достаточно, дайте мне знать. Одного? Двух? Сорок? Семьсот? Десять тысяч?
