– Не пойду!
– Пойдешь! Пойдешь как миленькая! – мать ударила ее еще раз, потащила за собой чуть не волоком.
– Не пойду! – Валерка вырвалась и отскочила.
– Я сама пойду! К нему пойду! К жене!
– Стой! Мама! – Валерка вцепилась в мать. – Мам, пожалуйста, не ходи! Не надо, мам! Ну, хочешь, меня бей!
Мать оттолкнула ее, сгоряча замешкалась с замком.
– Мама! – отчаянно крикнула Валерка. – Если пойдешь, я… я жить не буду, так и знай! – она затравленно оглянулась, бросилась в ванную, вывернула бритву из отцовского станка и выбежала в коридор.
Мать уже открыла дверь.
– Мам! – Валерка задрала рукав, выпрямила вниз руку со сжатым кулаком. – Мам, посмотри!
Мать на мгновение обернулась, и Валерка, глядя ей в глаза, медленно провела бритвой по венам. Фонтаном ударила кровь, полилась с пальцев на пол. Мать охнула, схватилась за сердце и села у двери.
– Ты этого хочешь, да? – дрожащими губами выговорила Валерка.
– Ты… с ума сошла… – Николаев обхватил ее руку выше локтя.
– Подожди! Обещай, что она никуда не пойдет!
– Конечно, конечно… – Николаев беспомощно огляделся: мать, закрыв глаза ладонью, сидела у открытой двери, дед ни жив ни мертв сжался в своем углу. – Дед, скорую! Да быстрей! Дверь закрой! И валидол! Стой, жгут какой-нибудь! Да что ж такое! С ума все посходили?…
Скорая неслась по пустынному Садовому кольцу. Врач курил в кабине рядом с водителем. В тряском салоне Валерка придерживала на весу перетянутую жгутом руку.
Николаев сидел рядом, бессильно опустив плечи, смотрел в пол. Пожилая фельдшерица откинулась на своем сиденье, вытянув ноги, глубоко засунув руки в карманы плаща, накинутого на белый халат.
– Идиоты, – сказала она. – Целый этаж идиотов… Одному отец на магнитофон не дал – из окна сиганул. Лежит, позвоночник сломал… С жиру бесятся… Чего не живется-то? – обернулась она к Валерке. – Мы на карточки жили. С голоду качает, а вечером на танцы бежишь. Весело жили, не то, что вы… Я честно скажу: я бы таких и не вытаскивала. Не хочешь – не живи! Или плати за койку!.. Страна всеобщей занятости: один вены режет, другой шьет – двое при деле…
Валерка смотрела в окно.
В Склифе ее сразу провели в операционную, заставили раздеться и уложили на стол под яркими лампами.
– Глубоко порезала, – сказал хирург, молоденький парнишка в зеленом пижонском колпачке.
– Так получилось. Извините. – Валерка отчаянно трусила, облизывала пересохшие губы, блуждала широко распахнутыми глазами по операционной, стараясь не смотреть на жутко поблескивающий инструмент.
– Давайте блокаду, – негромко велел хирург сестре. – Зачем резала-то?
– Да черепам надо было объяснить кое-что…
– А по-другому нельзя было?
Валерка цокнула языком:
– По-другому не понимают.
– Ну теперь терпи. Больно будет, – хирург подошел к столу.
– Ха, напугали… ежа голым задом… – дрожащим голосом сказала Валерка и крепко зажмурилась.
Андрей ждал в сквере около детского музыкального театра, напротив университета, – у него было окно между лекциями. Николаева он узнал сразу: отец и дочь были на одно лицо, только то, что казалось милым у Валерки – густые хмурые брови, крупная нижняя губа, широкий, выступающий вперед подбородок, – у отца смотрелось грубо и жестко.
Андрей бросил сигарету и поднялся со скамьи. Николаев подошел, остановился напротив.
– Вы – Андрей?…
– Олегович, – подсказал Андрей.
Николаев кивнул.
– А вас?
– Алексей Николаевич.
– Очень приятно, – сказал Андрей. – Хотя и не надеюсь на взаимность.
Руки они, естественно, друг другу не подали.
Ситуация была на редкость дурацкая для обоих. Андрей нервничал, но держался с достоинством. Николаев исподволь, с каким-то болезненным, неприязненным интересом разглядывал любовника дочери.
– Только я вас прошу… как договаривались… Чтоб Валерка не знала…
– Да, конечно, – торопливо кивнул Андрей. – Как она?
– Лежит пока. Крови много ушло… Ну и психиатры там… разговоры всякие…
– Это обязательно при суицидном состоянии.
– Ну да.
Они неловко помолчали. Был яркий солнечный день, сквозь плотную завесу выхлопных газов пробивались весенние запахи – оттаявшей земли и набухших почек.
Родители вели празднично одетых детей в театр – замысловатый дворец из бетона. По другую сторону проспекта высилась каменная громада университета.
– Вы не волнуйтесь, – сказал Николаев. – Я не за тем пришел… И жена никуда не пойдет… Я просто… понять хочу… – он развел руками, не зная, как объяснить.
– Вы поймите меня правильно, – заговорил Андрей. – Постарайтесь поставить себя на мое место. Встречаю я девушку… У меня жена искусствовед, смотрит спектакли по всей стране. Полгода в командировках как минимум. Я живой человек, в конце концов… Ну вот представьте, – неожиданно разозлился Андрей. – Стоит такая лахудра, извините… накрашена так, что лица не видно, – откуда я знаю, сколько ей лет?… Я пригласил, так, мимоходом. Она пошла – ночью к незнакомому взрослому мужчине. Что я, по-вашему, должен был подумать?… И потом – я ведь не маньяк, не насильник… Я был просто потрясен, когда понял, что она девочка… после всего этого.
Николаев молча слушал, глядя в сторону, болезненно морщась.
– Она действительно сама пошла? – спросил он.
– Я взрослый человек! Смешно было бы мне валить на девчонку. Но это была ее инициатива… Она решила, а я… как кролик для эксперимента, честное слово!
Николаев тоскливо смотрел на детей, торжественно идущих в театр, переполненных ожиданием чуда.
– Вы встречались потом?
– Она приходила ко мне на лекцию, – Андрей кивнул через плечо на университет.
– А что вы читаете? – поднял голову Николаев.
– Литературу начала века.
– А как можно… ну, ознакомиться?
– Возьмите хрестоматию – в любой библиотеке.
Николаев покивал и снова опустил голову.
– Не понимаю я чего-то… – сказал он. – Мы ведь тоже не подарок были. Клеши тридцать сантиметров, с лампочками, батарейка в кармане. Да вы помните! Старухи вслед плевались. Патлы у меня были – вот досюда…
– Нет, нас стригли, – улыбнулся Андрей. – Весь класс с урока снимут – и в парикмахерскую строем…
– Ну да. Твист рубали – учителям назло…
– Битлы только начинали.
Ну да! Но ведь не так, как они сейчас, – Николаев помолчал. – Она ведь меня просто не видит. Не так, чтобы изображает чего-то, а будто нет меня. В стену насквозь смотрит…
– А я со своим парнем нормально живу, – пожал плечами Андрей. – Хотя… честно говоря, иногда случайно взгляд поймаешь – страшновато становится…
– Я ведь не про то, что мы вот хорошие, а они плохие. Просто не понимаю я… И с ней, и вообще… Не пойму, что происходит. Жили-жили, и вдруг все кувырком полетело, все через голову. – Николаев мучился от своего косноязычия, никак не мог найти верные слова. – Я один раз за угонщиком шел, разогнался километров до ста, не заметил, что асфальт впереди разобран, ремонт, – влетел на булыжники: трясет, голова чуть не отлетает, руль из рук рвет. И не поймешь: то ли по тормозам бить, то ли газу дать, чтоб быстрее проскочить… – Он уныло замолчал. – Авария какая-то…
Андрей сочувственно кивал, не очень понимая, о чем речь, но готовый поддержать разговор.
– Ладно, – сказал Николаев. – Извините, что оторвал… Только Валерке не говорите.
– Вы не волнуйтесь. Больше ничего не будет – это я вам гарантирую, – заверил Андрей.
– Да теперь-то что, – Николаев махнул рукой и, сутулясь, пошел прочь.
Валерка неторопливо подходила к школе, жевала резинку, небрежно закинув сумку за плечо. Рукава формы были закатаны, левый локоть перетянут тугой повязкой.
Вчера ее наконец выпустили из больницы, взяв честное-пречестное слово, что она больше никогда так делать не будет. Валерка пообещала. Ей до смерти надоел психиатр с серьезной рожей и дурацкими вопросами, соседки по палате, истеричные плаксивые девки. С ними было скучно. Каждый день в больницу со всей Москвы свозили суицидников, неудавшихся самоубийц, «таблеточников», «висельников», «парашютистов», быстро откачивали и распихивали в переполненные палаты. Первое время они лежали, отвернувшись к стене, потом начинали взахлеб, не слушая друг друга, рассказывать свои трагедии. Восьмиклассница, которую бросил мальчик, узнав, что она беременна, попыталась по второму разу перепилить вены какой-то железкой. Больше в палате никого не было, вставать было лень, и Валерка запустила в нее яблоком…
На крыльце школы Валерка столкнулась с Леной.
– Привет, – робко сказала та.
Валерка молча прошла мимо.
– Валера… Ну, Валер… – Лена догнала ее. – Я все объясню… Я не виновата, честное слово… Валера! – Она заступила дорогу.
Валерка остановилась, равнодушно глядя в лицо подруге.
– Ну, послушай, пожалуйста. – В глазах у Лены уже копились слезы – Я тогда… Я тебе про него говорила, из двенадцатой школы… Почему – тебе можно, а мне нельзя?… А мать… – Слезы покатились по щекам. – Ты же знаешь, она меня насквозь… Сразу, как я вошла… Они меня под лампу ставят и сами сидят, как на допросе… а я подумать не успеваю… – Лена торопливо, двумя руками вытирала слезы. – Честное слово, сама не знаю, как я про тебя… Я ее просила не ходить…
