всем отношении месту. Из года в год, изо дня в день.
— Ад? — рассмеялся я, — Задвигай эту около-религиозную хрень кому-нибудь другому. Я этой дрянью не балуюсь.
Шея Чесвика двинулась, выставляя вперед голову. Он сощурил влажные глаза и подобрался ко мне своей головой, хитро, будто что-то знает:
— Тогда почему за тобой гонятся демоны?
В воздухе повисла секундная пауза. И все же, какой он все-таки сукин сын.
— Знаешь, Чесвик, все это звучит как правда, а пахнет как дерьмо.
— К сожалению, правда очень часто пахнет именно так. Но не все так ужасно, как кажется. У тебя есть прекрасный инструмент, открывающий совсем иную дверь. Сам отгадаешь какой это инструмент, или мне подсказать?
— Поэзия.
— Маленькая радость, которая помогает прикоснуться к полной противоположности ада. Продолжим отгадки. Противоположность ада — вариантов не так много.
— Рай.
— Да! От созидания совсем другие ощущения, не так ли? — Чесвик картинно, участливо вздохнул. — Все талдычат, что противоположности притягиваются, но это полная ерунда. Такие как ты вмещают в себя и то, и другое как сосуд с двумя несмешивающимися жидкостями. Одна течет вверх, а другая вниз. И тебя разрывает изнутри, я прав? Конечно же, я прав… Когда встречаются две противоположности, случается шторм. Напряжение до предела, а потом. Вжух! — Чесвик снова отзеркалил меня, когда растопырил пальцы вокруг своей головы, — Вспышка. Взрыв. Вулкан. Ты сам мне это сказал, мне даже не пришлось ничего придумывать. Штормит так, что искры из глаз. И гадко, и сладко. Приходится жить во всем этом дерьме, но такова цена.
— Какая цена? — сузив глаза, гипнотизировал я Чесвика.
— Цена твоего дара.
Здесь становится слишком жарко.
— Какого хрена тебе от меня надо?
Оттолкнувшись спиной от дивана, Чесвик привел в движение выпуклый дряблый живот, походящий на желе. Быстро оказался рядом, пошарил в кармане брюк, достал большую замшевую коробку для колец и протянул ее мне.
— Я сторонник взаимовыгодных союзов, — сказал он мне, глядя так, будто испытывал жажду.
— Хочешь сделать мне предложение? Кажется, я уже сказал, что предпочитаю женщин.
— Твои предпочтения не пострадают, — Чесвик откинул крышку из вишневой замши, будто отдавал мне свою руку и сердце. В шелковом углублении, где по всем правилам должно было находиться кольцо, покоился прозрачный восьмигранник размером с небольшой кубик льда.
— Что это?
— Когда ценителю интересно, контрабандист становится совершенно беспомощным, — Чесвик аккуратно вынул восьмигранник, в его пальцах он сразу изменил цвет. Ледяная прозрачность уступила нежной перламутровости. — Это искусственный интеллект последнего поколения. Новейшие технологии информационного комбинирования… его сознание соткано из полуорганического волокна. Нелегального настолько, насколько это вообще возможно. Редкая, очень редкая штука. Таких буквально единицы.
— Только и всего? — усмехнулся я.
У Чесвика сверкнули глаза. Этот лихорадочный блеск был мне хорошо знаком — так глядели маньяки, убийцы и наркоманы, которые знают, что без дозы их убьет ломка.
— Чесвик, ты не только больной ублюдок, но еще и извращенец.
Он меня не слушал.
— После того, как были закачаны базовые данные о мире, сеть изолировали и замкнули. Через некоторое время была запущена программа формирования личности на базе данных психиатрических больниц. Ты там тоже есть, — Чесвика лихорадочно затрясло от удовольствия, он нетерпеливо облизнул губы липким языком. — Система уже полгода варится сама в себе, без связи с внешним миром, вообще без какого-либо общения. В этом маленьком восьмиграннике живая личность. Целая вселенная, представляешь?
— Вселенная, которую обрекли на вечное одиночество. Понимаешь, что такое для него целых полгода находиться наедине с самим собой?
— Да… да… — выдохнул горячее дыхание Чесвик, его продолжало лихорадить, — Очень хорошо понимаю…
— Полгода сходить с ума. И только потому, что кому-то показалось это забавным, — не знаю, чувствовал ли Чесвик холодность моего голоса. Кажется, я мог заморозить все вокруг.
— Интересным, — поправил меня Чесвик, — Интересным — да, но не забавным. Это совершенно разные вещи, но некоторые ошибочно записывают их в одну строку.
— Ты притащился со своим интересом ко мне и захватил с собой искусственный интеллект. Сумасшедший искусственный интеллект.
— Не больше, чем ты сам. Все же, по разуму он практически твой близнец. Никакой жести в виде шизофрении и маниакальных наклонностей. Чистая, неприкрытая депрессия и парочка очаровательных расстройств личности. Он больше творец, чем разрушитель. Если, конечно, речь не заходит о самом себе…
Кажется, я начинал понимать, к чему он клонит. Чесвик протянул свою драгоценность мне, я прикоснулся к гладким граням, липким от его пота:
— По твоим словам мы с ним находимся в другом мире, — чувствовал, как в моем взгляде отпечатались грани гладкого восьмигранника. — Ты хочешь посмотреть в замочную скважину.
— Система должна выйти из анабиоза, иначе умрет. Личности нужен собеседник. Но не обычный собеседник, а такой как ты.
— Насколько эта штука незаконна?
— Настолько, насколько возможно. Эта, как ты выразился, штука нарушила все существующие законы и еще немножко будущих.
— Почему я?
— А почему нет?
— Хочешь ставить на мне опыты, как на животном?
— Только не говори, что оскорбился.
— Нет, мне плевать.
— Но ведь приятно поговорить с тем, кто тебя понимает, — рассмеялся Чесвик. — А этот малыш именно он.
— Вердан уже заплатил за него?
— Сомневаюсь, что он располагает такой суммой без риска нарваться на проверяющие инстанции Марса, — ответил Чесвик. — Ты уже понял, что мне нужна совсем другая оплата. Запись ваших разговоров, прикосновений, быть может, даже песен… любых взаимодействий, я не особо привередлив. Только и всего… ничего того, что вам бы не понравилось. Все-таки в твоих руках живое, высокоразвитое существо. Я контрабандист, а не работорговец.
В какой-то момент мне показалось, что маленький восьмигранник на ладони потеплел, не знал, от моей кожи или от каких-то своих, неведомых процессов. Неоновые лучи прорывались сквозь стеклянную стену, падая на плоские грани, преломляясь и путаясь в перламутре. Цвета смешались в безумной пляске, стекая с граней ядовитыми кляксами.
«Это его эмоции», — невольно подумал я, хотя знал, что это штука не активирована и, скорее всего, не видит ни одного оттенка.
Интересно, он уже начал свой эксперимент? Расправив плечи, Чесвик выпрямился и затаил дыхание. Его пристальный взгляд мог прожечь в нас обоих дыру. Он походил на маленького ребенка, получившего долгожданную игрушку, или старого извращенца, раскрывающего плащ перед первым попавшимся прохожим.
— Включи его, — коротко бросил я.
В какой момент он так сильно изменился? Только что был изворотливым, словно слизень, а сейчас раз — и подставил брюшко прямо под подошву моего сапога. Люди становятся очень уязвимыми перед тем, что им дорого. Стоить сделать шаг — и ты у цели. Близость желаемого затмевает разум и притупляет чутье, сейчас Чесвик был обнажен до
