— Прости, сосед, — поспешил извиниться Касум. — Все горло эта жара высушила, думал, не доберусь до своей фляжки.
Вид у него был такой виноватый, будто Солтан застал его на месте преступления.
Он не ошибся. Солтан с мрачным презрением окинул Касума взглядом и резко сказал:
— Ты меня за человека не считаешь? Что я тебе плохого сделал? Пей себе на здоровье, хоть лопни!
Вот и пойми его. Правда, лучше не связываться. Не знаешь, как и подойти к нему…
Долина Пиркалем мало–помалу замирала. Затих стрекот машин, звуки косовицы: мягкое вжиканье кос о траву, резкое — о точильные бруски. Отирая лица, все спешили укрыться в тень кустарника. Как будто обрадовавшись долгожданной тишине, отовсюду слетелись жаворонки и свиристели, запели, заиграли, но вскоре и они умолкли, видно, не выдержав зноя. Ветер ослаб. В воздухе пахло травой и потом.
Солтан, сняв с ветки карагача узелок, развязал его, достал лепешку и кусок сыра, разломил их пополам, молча протянул Касуму. Тот хотел было отказаться, но не посмел, подумав, что сосед опять разобидится. Молча они жевали нехитрый свой обед, запивая его по очереди водой из кувшина.
— Гостей принимаете, соседи? — раздался знакомый голос, и Гасан присел возле них. Касум обрадовался; сидеть молча наедине с Солтаном оказалось тяжело. Гасан — человек легкий, слово за словом, глядишь, и разговорится Солтан. Тогда бригадир сумеет улизнуть и от одного, и от другого. Но Гасан нарушил его планы, раскрыв сумку, которую принес с собой.
— Э! — сказал он укоризненно. — Что вы, как в войну, сухари жуете!
Из сумки он достал чистую тряпицу и принялся раскладывать на ней все, чем снабдила его жена: сочные куски баранины, огурцы, свежее масло в баночке, лаваш. Из термоса разлил по кружкам дымящийся чай.
Касум встал. — Куда? — спросил Гасан.
— Да я вроде бы… — начал Касум, Намереваясь сказать, что он уже наелся, что дел у него по горло, но вместо этого закончил неожиданно для себя: — …Вроде бы тоже должен свой обед принести.
— Мало тебе, что ли? — спросил Гасан, показав на свои припасы. — Пока будешь ходить — чай остынет.
— Нет, я быстро, — сказал Касум. Не хотелось ему сегодня угощаться за счет Гасана, чувствовал он, что неспроста все это.
— Ладно, — согласился Гасан. — Только я сам схожу, все–таки помоложе тебя, а, дядя Касум?
Он торопливо слил чай обратно в термос и заспешил к кустарнику, где оставляли обычно свои узелки с едой косари.
Солтан, пока соседи спорили, молча лежал на спине и, казалось, дремал. Касум тоже лег, подложив руки под голову. Но Солтан только глаза закрыл, отдыхая, а Касум, едва вытянулся на земле, как тотчас и захрапел.
Солтан, услышав переливистый храп, открыл глаза и в изумлении уставился на бригадира: не мог поверить, что человек может так быстро заснуть. Сам он ночью ворочался с боку на бок, устраивался так и этак, но сон не шел. Когда–то на фронте он мечтал выспаться, засыпал, как проваливался — в снегу, примерзая щекой к окованному прикладу автомата, в гнилой болотной воде; думал, если вернется живой, будет отсыпаться целый месяц без перерыва, днем и ночью. Но вернулся, и началась бессонница.
— Касум, ты спишь?
В ответ раздалось булькающее бормотанье.
Выражение лица у Касума во сне было одновременно детское и мудрое; отлетели прочь все заботы, которые постоянно терзали бригадира, разгладились складки. Солтан неумело улыбнулся, покачал головой:
— Эй, проснись! Ты — потный, нехорошо спать на земле, простудишься!
Касум не откликался. Солтан снял с ветки карагача свой старый пиджак, в котором ходил на работу, прикрыл им спящего бригадира, а сам сел рядом, обняв колени.
Когда–то, еще мальчишками, они забрались далеко в горы и не успели вернуться засветло. Решили заночевать в лесу. Разожгли костер, было страшновато, Касум и Осман откровенно трусили, но все–таки усталость взяла свое, они уснули, а Солтан просидел вот так же, обхватив колени, всю ночь, подбрасывая в костер сучья, хотя спать ему хотелось отчаянно. Он тогда был у них за главного, ребята его слушались, и он чувствовал свою ответственность за них;..
Жара совсем разморила Солтана. Лениво он наблюдал за ящерицей, которая ползла вверх по скале, возле которой рос карагач, за ястребом на его вершине, развернувшим крылья, лениво думал: «Сейчас схватит ее…» И точно: ястреб сложил крылья, скользнул вниз, схватил когтями ящерицу, на лету несколькими ударами клюва умертвил ее, снова сел на вершину дерева и принялся рвать добычу. Солтан поискал возле себя камень, нашел, хотел запустить в птицу, но камень был теплый, и он почему–то не стал кидать его. Солтан засыпал. Засыпал среди бела дня! Он знал, что через минуту растянется возле Касума и тоже будет спать так же сладко. Неужели подействовал на него сонный храп бригадира?
Голова Солтана склонилась на грудь, он дремал. И вдруг услышал тихое, далекое:
Лучше бы милого я не имела, Мы так в разлуке страдаем. Нет, лучше бы не было разлуки: Она для меня, как смерть…
Пели женщины, отдыхающие в кустарнике. Солтан мог поклясться, что различает среди их голосов так хорошо знакомый ему голос Сенем. Это была любимая ее баяты. Бывало, расставаясь с Солтаном, она всегда напевала грустно: «Лучше бы милого я не имела…»
Солтан мгновенно стряхнул с себя дремоту. «Издевается, что ли? — подумал гневно. — Или умом тронулась, старая?»
— Вот и я! Ох, умираю с голоду! — Гасан рысцой подбегал к ним. — Касум, вот твой обед. Касу–ум!
— Что? Где? Что случилось? — Касум вскочил как ужаленный. — Ну чего ты орешь? Такой интересный сон видел — не дал досмотреть.
«Это надо же! — поразился про себя Солтан. — Только глаза закрыл — и сразу сны…»
— Что снилось–то, дядя Касум? — игриво подмигнул Гасан. — Небось бабенка славная, больно жалеешь, что разбудили.
— Э, э, какая там бабенка. Это у тебя на уме бабенки, ты — молодой. А мне снилось, будто мой младшенький, Керим, на большого человека выучился, к себе зовет жить в город, машину за нами прислал. Выходим мы со старухой из машины, а нас с оркестром встречают…
— Все так и будет, дядя Касум! — серьезно сказал Гасан. — Насчет оркестра не уверен, а в остальном — точно. Твой Керим, что его ни спроси — соловьем заливается, лучший наш ученик. Я его своим оболтусам всегда в пример ставлю.
Приговаривая так, Гасан без дела не сидел, как будто к свадьбе готовился: раскладывал снедь, придвигая куски побольше и посочнее к Касуму. Оглянувшись по сторонам, достал из сумки бутылку.
— Нет, нет, — запротестовал Касум. — Ни к чему. Нам еще работать, да и жара…
— Ты же не знаешь, что это! — засмеялся Гасан. — Живая вода. Министерский товар. Такую только министры пьют. Кизиловая! Мне ее по великому блату достали. Полгода стояла, не трогал. А сегодня не выдержал, ради такого случая: когда еще мы, соседи, вместе соберемся!
Солтан, до сих пор безучастно сидевший в сторонке, вмешался:
— Чего ты из себя девочку строишь? Человек от души предлагает, уважение оказывает по–соседски.
«Знаю я его уважение!» — подумал Касум, но, заметив насмешливый взгляд Солтана, устремленный на учителя, понял: тот сообразил тоже, что Гасан старается не зря. И если раньше у бригадира не было уверенности, что он устоит против соблазна, то теперь он, сглотнув подступившую при виде бутылки слюну, решительно возразил:
— Не буду!
Гасан сокрушенно поцокал языком. и потянулся к бутылке, чтобы спрятать ее обратно в сумку, но Солтан опередил его:
— Я же не отказываюсь! — сказал он, перехватывая бутылку у растерявшегося учителя.
Гасан едва не стонал, глядя, как наливает себе в стакан драгоценный напиток сосед, да при этом еще ухмыляется криво, презрительно.
— Может, хватит? — не выдержал Гасан, когда стакан наполнился наполовину. — Работать не сможешь.
Солтан долил стакан до краев и лишь тогда ответил:
— Не беспокойся. Она, проклятая, меня не берет… Наджаф! — крикнул он проходившему поодаль колхознику. — Иди сюда!
Колчерукий Наджаф поспешил к нему.
— Садись! — сказал Солтан. — Вот учитель угощает по–соседски.
Он разлил оставшуюся водку в стаканы, подвинул их Гасану и Наджафу.
— За бригадира! — поспешно поднял свой стакан Гасан, боясь, что его опередят и он лишится последней возможности оказать уважение Касуму.
Солтан молча выпил, встал и, не оглядываясь, зашагал к карагачу, возле которого была воткнута в землю коса. Он взял ее и принялся за работу. Движения у него были такие резкие, что, казалось, он не косит траву, а срывает на ней все зло, накопившееся в нем.
Недаром он старался держаться подальше от людей. Стоило Солтану расслабиться, разговориться с ними, как тотчас же начинались неприятности. Словно бы сговорившись, все старались побольнее задеть его. Вот и эти… Младшенький, старшенький… С оркестром их, видишь ли, будут встречать. Сами темные делишки собирались за бутылкой решать — это он сразу сообразил, а детей своих на больших начальников учат. Был бы у Солтана сын — он бы его человеком воспитал. Большим человеком, это главное! Разве они могут? Или не хотят? Им важно, чтобы дети большими начальниками стали. Но они–то воспитают, выучат, а он — нет!
