Однако оказалось, что смысл всей операции как раз и заключался в том, что в нашей стране нет ладана. Продукт этот на корню закуплен Спасо-Шуваловской церковью, где как раз проходили летнюю практику студенты Ново-Афонской духовной семинарии, и ладан им нужен был до зарезу. Цена была назначена Переселенским безбожная, но Епархиальное Управление утвердило расход, соответственно завысив в дальнейшем церковные требы.
Со стороны работников культа никаких неприятностей не предвиделось, но неверующий следователь ОБХСС заинтересовался этим делом.
Аркадия Матвеевича спасла лишь удивительная находчивость адвоката, который под одобрительные аплодисменты жен подсудимых сказал:
— Граждане судьи!.. Мой подзащитный привлечен по статье уголовно-процессуального кодекса за спекуляцию, которая с юридической точки зрения определяется как продажа тех или иных предметов, продуктов или материалов по цене, превышающей государственную…
Опытный адвокат сделал паузу перед эффектным концом и посмотрел в сторону народных заседателей.
— Но, кто из вас, граждане судьи, назовет мне государственную цену на ладан?..
Это было как гром среди ясного неба. Невозможность ответить на этот вопрос вынудила судей оправдать Аркадия Матвеевича Переселенского. Адвокат же после этой речи приобрел огромную популярность среди работников промысловой кооперации и торговли.
Во время процесса Переселенский дал богу клятву, что если он и на этот раз его выручит, он, раб божий, укротит в себе греховную страсть к торговым операциям и снова уйдет в тихую обитель науки.
Поэтому в описываемое нами время мы застаем Аркадия Матвеевича в городе Периферийске в качестве заместителя директора по хозяйственной части научно-исследовательского института.
Следует добавить, что операция "Ладан" настолько укрепила положение Аркадия Матвеевича, что он посчитал возможным вступить в четвертый законный брак с женщиной, у которой была золотая специальность зубного врача, пышной брюнеткой, оставившей еще в самом начале войны свой бальзаковский возраст, — Розалией Марковной Резюмэ.
Таким образом, одновременно произошли два крупных события в его жизни: последняя и окончательная женитьба и знакомство с Алексеем Федоровичем Головой.
Глава третья
В конференц-зале еще продолжались прения, когда два человека, обмахиваясь — один газетой, другой папкой, — вышли в длинный институтский коридор. Тот, что обмахивался газетой, был человек лет сорока, небольшого роста с тщательно выбритым лицом, короткими светлыми усиками и беспокойными, бегающими, как пузырек в ватерпасе, бесцветными глазами. Тот, кто обмахивался папкой, был лет на десять старше, но выглядел еще моложаво, хотя его темные глаза казались тусклыми и усталыми. Первый был Глубоко порядочный человек, второй — Глубоко равнодушный человек. Оба они работали в проектном отделе, но один не знал, чем занимается другой, поэтому они никогда не разговаривали на профессиональные темы, как, впрочем, и все другие сотрудники института.
— Не знаете, долго еще продлится эта бодяга? — спросил Глубоко равнодушный у своего спутника, останавливаясь и вынимая из кармана пачку папирос. Глубоко порядочный тоже остановился и вытер большим желтым платком вспотевший лоб.
— Не знаю… А вы разве не собираетесь выступать?
— Я?.. Упаси бог. Вы уж за нас всех постарались…
Он усмехнулся и снова пошел по коридору. Глубоко порядочный двинулся вслед за ним.
— Поймите меня правильно… Я не мог не выступить. Это был тактический шаг. Своим выступлением я хотел заставить Воронцову выйти на трибуну и признать свои ошибки. Ее упорство подводит весь коллектив… Неужели это так трудно? Мы ведь все это делаем, а у нас семьи, дети…
— К вашему сведению, я — холостяк, — ответил Глубоко равнодушный и повернул к столовой.
У столовой они предъявили пропуска (столовая имела только первую степень секретности, поэтому паспорт тут не требовали) и подсели к столику, за которым уже сидели двое мужчин — Глубоко перепуганный и Циник. На столе стояли пустые бутылки от пива и высилась большая, похожая на модель террикона, горка шелухи от раков.
— Присаживайтесь, господа! — громко сказал Циник, показывая на свободные стулья, — последний анекдот слышали?
Циник был веселым человеком, гурманом и страстным любителем анекдотов, которые он записывал в клеенчатую тетрадь, тщательно пронумеровывал, классифицировал и даже зашифровывал, если они носили явно политический характер.
Глубоко перепуганный дернулся и стал суетливо застегивать портфель.
— Я пойду…
— Ну, чего испугались?.. Анекдот с клубничкой, а за это пока не сажают. — Циник смачно захохотал. — Тоже не выдержали? — обратился он к подошедшим — Забавно все-таки… Этот болван директор несет какую-то жеребятину и все аплодируют… Маразм!
— А вы… Вы разве не аплодировали? — спросил Глубоко перепуганный, и нижняя губа у него чуть-чуть дернулась.
— Аплодировал! — весело ответил Циник. — Я всегда аплодирую, а про себя думаю: "Ах ты, сукин сын, дурак такой!.." — и он снова с удовольствием захохотал.
— Какое это имеет значение, аплодировали вы или не аплодировали? — заметил Глубоко равнодушный и глубоко затянулся дымом. — Что от этого изменится?
— Вы все-таки не очень орите!..
Глубоко перепуганный жестом указал на сидящего за угловым столиком человека, который с аппетитом уплетал пахучий флотский борщ.
Но Циник развеселился еще пуще прежнего:
— Да вы что?! Это же Василий! Директорский водитель. Могила! Самый верный человек в институте… — И, обращаясь к Глубоко порядочному, он спросил: — Ну как вам нравится эта проработка Воронцовой?
Глубоко порядочный, который старался видеть в людях прежде всего положительное начало, в особенности, если эти люди занимали руководящие должности, пожал плечами.
— Кстати, вы знаете, этот прохвост уже написал научную работу, — продолжал Циник.
— Вполне возможно, — заметил Глубоко равнодушный.
— В пятницу будем обсуждать на ученом совете. Кандидатскую захотел… Ай, подлец! Ай, Аракчеев!
— К сожалению, в пятницу я не смогу присутствовать, — небрежно заметил Глубоко перепуганный.
— Сможете! — твердо сказал Циник и, подмигнув остальным, объяснил: — Сначала побоитесь прийти, а потом побоитесь не прийти. Вас ждет, между прочим, истинное наслаждение: безграмотно, антинаучно, тупо!.. Ай, сукин сын! Ай, демагог!.. Я уж и рецензию написал.
— И что же вы… поругали? — спросил Глубоко перепуганный, заикаясь и подергиваясь.
— Похвалил! — бодро ответил Циник и опять захохотал. — А, если бы не я, так другой… Маразм…
И лукаво поглядывая на остальных, подмигивая и содрогаясь от смеха, он стал разливать пиво.
…Алексей Федорович Голова был доволен своим сегодняшним докладом, в котором ему, несомненно, удалось глубоко вскрыть, решительно ударить и со всей прямотой сказать. Доклад недаром переписывался два раза. Когда заместитель директора по хозяйственной части, исполнявший также обязанности референта, Аркадий Матвеевич Переселенский принес отпечатанный на машинке первый вариант, Голова, прочитав, вернул его обратно, сделав в верхнем левом углу начальной страницы косую надпись красным карандашом: "Написано не в моем стиле. А. Голова".
Прошел только год с тех пор, как Алексей Федорович был назначен на этот ответственный пост, а уже наука стала почти его родной стихией. Очень скоро Алексей Федорович легко оперировал такими словами, как "научный поиск", "творческий метод", "экспериментальные данные", "теоретические выводы", "практические результаты". Прибавляя к этим словам требование бороться с идеалистической философией, можно было сделать любой научный доклад. В первые месяцы, правда, все было гораздо сложнее. Референт, работавший до Переселенского, был человеком старой формации, он уже на второй день знакомства сказал Голове, что надо говорить не "кажный сотрудник", а "каждый сотрудник", и не "хотит", а "хочет". К счастью, вскоре прибыло распоряжение главка о необходимости выделить двух сотрудников для изучения атмосферного электричества в горах Алтая. Борец за чистоту русского языка был отправлен в горы, а Алексей Федорович произнес ставшую широко известной фразу: "Хоть он и не хотит, а поедет!", утвердив таким образом право и на самобытность русского языка, и на директорскую непреклонность.
Сначала все шло хорошо. Алексей Федорович чувствовал, что постепенно вокруг него образуется круг верных друзей и соратников, на которых можно опереться в работе.
И вдруг появилась Воронцова.
Собственно говоря, она не появилась. Голова знал, что в одной из лабораторий работает над важной проблемой профессор Воронцова Валентина Сергеевна, 1912 года рождения, женского пола, русская, имеет научные труды, за границей не была, партийных взысканий не имеет. Конфликт начался в тот день, когда Алексей Федорович, знакомясь с работниками института, вызвал профессора Воронцову к себе.
