Глава 4
— О, ты переоделся уже? — спрашивает меня Ленка, едва ввалившись в квартиру.
— Переоделся.
— Высохло всё?
— Да, спасибо.
— Тогда пошли, двадцать минут осталось. Я и так с физры сбежала, чтобы отправить тебя.
— Лена, — неуверенно говорю я.
— Пошли, не тормози. Тут не холодно в подъезде у нас, не замёрзнешь.
— Лена, так когда коммунизм-то построили? Ну скажи, что тебе, жалко, что ли?
— Не скажу. Это мы построил, а не вы. Советовать — только хуже делать. А это ещё что у тебя такое? — Ленка тыкает пальцем в висящий у меня на груди солнечный значок. — Фу! Где ты взял это?
— В прошлом году мне Лотар подарил, когда я в Крым ездил. Я в пионерлагере был, а он с отцом приезжал. Отец у него по торговой части, приезжал контролировать, как зерно отгружают наши для Германии. И взял Лотара с собой. Я на пляже с ним познакомился.
— И он подарил тебе эту гадость? Выброси немедленно!
— Это не гадость. Лотар говорил, что это очень хороший знак — символ добра, Солнца и плодородия.
— Чушь!
— Ничего не чушь! Я сам читал про это в нашей библиотеке.
— Ну, может он и был таким. А потом стал… у нас его называют… не скажу, как называют. Не нужно тебе этого знать. Побежали в подвал!
— У вас его называют «свастика», Лена.
— Чего? А ты откуда знаешь?
— Я не только это знаю.
— И что ещё ты знаешь?
— Много чего. Вот, я даже на бумажку выписал. Извини, твои карандаши взял. Я знаю, например, что случится 22 июня 1941 года. Знаю, что Гитлер отравится 30 апреля 1945 года. И теперь знаю ещё, почему ты советовала мне бежать из Ленинграда не позднее середины июня следующего года. Вчера я считал такой твой совет девчачьей глупостью, но теперь я так не считаю.
— Бля, — Ленка роняет из рук свой рюкзачок и медленно сползает спиной по дверному косяку. Сидя на корточках и привалившись спиной к двери, она подняла на меня свои глаза и поражённо спросила: — Откуда??
— Она в кухне вместе с кастрюлями лежала.
— Чёрт! Я виновата, нужно было лучше прятать. Поленилась. А что за музыка там?
— Твой телевизор, который на столе, показывает Змея-Горыныча и играет музыку.
— Ты чего, комп врубить смог?!
— Я не питекантроп, я человек. Там всё просто было.
— А пароль? Ведь пароль на вход стоял!
Я пожал плечами и развёл руками.
— Ну, я и дура! Ведь читала, читала, что слово «пароль» нельзя назначать паролем. Думала, это такой старый и избитый косяк, что на него никто не поведётся. Ни один идиот не сможет предположить, что на свете ещё такие дуры остались, кто «пароль» на самом деле назначает паролем. Да, такое никто не предположит. Кроме питекантропа.
— Я не питекантроп.
— Извини. Слушай, а ты там ничего больше не открывал? По папкам мне на столе не лазил?
— По каким папкам?
— Ну… по каким-нибудь, — Лена отчего-то смутилась и даже слегка покраснела. — Не лазил?
— У тебя там нет никаких папок. И вообще, я только карандаши взял и листок из старой тетрадки вырвал. Тетрадка старая, кажется, ты её под черновики используешь. А папок не было.
— Да я не про эти папки. На рабочем столе папки с файлами.
— Лен, у тебя в комнате всего один стол. И папок на нём нет.
— А, ну да. А картинки на экране… всё нормально, ничего странного?
— Там сначала твоё лицо было, а потом почему-то Змей-Горыныч прилетел.
— Это ты игрушку запустил.
— А чего она такая страшная?
— Страшная? Это ты страшного не видел. Было бы больше времени, я бы вступительный ролик показала тебе. Вот там страшно! Значит, не видел ничего?
— Нет.
— Вот и славно, — сказала Лена и буркнула под нос, что кое-куда дополнительный пароль поставит сегодня же. А то вдруг ещё кто так войдёт без спроса.
— А что за картинки-то?
— Да ерунда, забей, проехали.
— Чего забить?
— Проехали, говорю. Не видел, вот и славно, тебе там всё равно смотреть не на что.
— Почему?
— Потому что ты парень. Парни такое не смотрят. Если они нормальные, конечно.
— ?
— Всё, мы опаздываем. Надевай ботинки.
— А как же, — показываю я Лене листочек с датами, выписанными из словаря.
— Что мы можем? Хочешь поиграть в прогрессора? Валяй, я не возьмусь. Напиши письмо товарищу Сталину. Он тебя в Москву выпишет, будешь в Кремле жить. Главным Аналитиком станешь. Или, что вероятнее, в палату с мягкими стенами определит. А скорее всего, до него письмо просто не дойдёт, кто-то из подчинённых Поскрёбышева посмеётся немного, да в помойку и выбросит его.
— Ты не поможешь?
— Саш, у меня окно всегда в одно и то же время открывается, всегда! Мне что, ходить и каждый день очередному товарищу Сталину письмо отправлять? В надежде, что хоть кто-то из них к предупреждениям прислушается? Причём я даже не узнаю, помогло ли письмо или нет.
— Но…
— Я ничего не могу сделать, прости. Спасай себя и своих близких. Теперь ты знаешь, что в твоём городе будет следующей зимой. Прости.
— Можно, я словарь с собой возьму?
— Нельзя!! Сашка, не дури, нельзя! Там ведь не только про войну, там до чёрта технической информации. Одна только статья о Бомбе чего стоит? А если ты потеряешь, или у тебя его украдут или просто отнимут, а? И твой словарь через неделю окажется на столе у Гитлера или у Черчилля? Ты понимаешь, ЧТО будет? А так, твой листочек дурацкий… да фиг с ним. Это ты знаешь, что там правда, а для всех остальных он просто какие-то фантазии мальчишеские.
— Я понял тебя, Лен. Хорошо, я готов. Но я не сдамся, я пионер. И просто трусливо бежать в тыл… нет, так я не могу.
— Всё равно пойдёшь к товарищу Сталину?
— Если понадобится, то пойду, пойду!
— Хм… Ну, удаче тебе. Правда, желаю тебе удачи, она тебе потребуется. Зашнуровался? Пошли…
Десять минут спустя я вместе с Леной (она в школьной форме была своей, только часы сняла с руки) поднялись из подвала Мишки Кривошеева, я толкнул дверь и мы вышли на улицу. Ленка переодеться не успела в своё платье старинное, а школьная форма её выглядела весьма… необычно в июле 1940 года. Но Ленка сказала, что просто проводит меня и сразу же вернётся обратно, никто не успеет остановить её, а в следующий заход к нам тут будет уже новый мир, в котором я уже совсем не буду помнить её.
Даже жалко расставаться с этой девчонкой. И всё равно она мне, нет, не мне, нам помогла. Теперь я не остановлюсь, и действительно дойду до товарища Сталина! Как угодно, но дойду! Клянусь, что дойду!
Я…
— Бля-я…
— Шёпотом сказала рядом со мной Ленка.
— Ты чего? — удивлённо поворачиваюсь к ней я.
— Дождь. Тут дождь!!
— И что? Мы в Ленинграде, а не в Ташкенте. Это нормально.
— Ты не понял. В Ленинграде 10 июля 1940 года дождя не было. Я уже раз десять к вам лазила. Дождя не было до самого вечера, точно не было! Оно сдвинулось!
— Кто сдвинулось?
— Да время же! Это не 10 июля.
— Лен, а у нас вчера с утра дождь был. Ну, 9 июля…
Глава 5
Тут я неожиданно понял, что нахожусь в неизвестной мне части города. Да, каменные четырёх-пяти этажные дома, но это не наша улица. И воздух как-то неуловимо отличается от ленинградского, не такой он. Обернувшись, я понял, что и дверь, из которой мы только что вышли, вовсе не является дверью подъезда, в котором Кривошеев живёт. Похожа, да. Но не такая.
На улице довольно многолюдно, мимо нас с Леной в обоих направлениях спешат какие-то люди. Сколько времени — не пойму, небо тучами затянуто.
— Ленка, — шепчу я, наклонившись к девчонке, — Лен, это не Ленинград.
— Как не Ленинград? А что это?
— Не знаю. Ты ведь проход открывала. Как он у тебя работает-то?
— Да бес его знает, сама не разобралась. Я когда первый раз нашла его, то незадолго перед этим книжку про Блокаду причитала. У меня на ключах брелок такой красивый был, в виде шарика разноцветного. А цепочка оборвалась, когда я ключи из кармана доставала. Вообще, я в магазин ходила, домой вернулась, достала ключи, тут брелок и оторвался. Но он же круглый, вот и скатился по ступеням вниз. Я за ним, поднять. А сама всё про книжку думаю, как, думаю, они там пережили всё это. Ну, и тут передо мной прямо на стене проход. Да ты сам только что видел, какой он. Я пролезла в него (да, вот такая я любопытная), а там уже 10 июля 1940 года, город Ленинград. Потом уже в другие дни ходила, и всегда было одно и то же. Подвал дома в Ленинграде-1940. Правда, подвалы разные были.
— А сейчас куда открыла.
— Не знаю, я торопилась, времени оставалось мало.
— Про что думала, когда вниз шли?
— Не помню.
— Балда.
Мимо нас по улице проехал автомобиль неизвестной мне марки. Потом, увлечённо разговаривая между собой, по тротуару прошли двое иностранцев. Кажется, говорили по-немецки, но я не вслушивался специально. А потом… потом я увидел привинченную к дому напротив табличку с названием улицы. И написано там было не что иное, как: «Friedrichstraße». Ленка же пихает меня в бок локтем, и кивком головы показывает на компанию из трёх мальчишек лет четырнадцати, что неспешно приближались к нам. На левом рукаве каждого из них была алая повязка со свастикой…
