И все же, подумал Бентон, версия относительно особенностей организма может оказаться верной. Надо выяснить, чем горожане обладают и чем не обладают, что делают и чего не делают, и ответ может прийти сам собой. Однако, напомнил он себе, искомый неуловимый фактор должен быть отличительным признаком городской жизни.
Вечером он отправился на работу, сославшись на обилие писанины, и принялся бороться с собой. Сидя за столом и ничего не делая, уставившись в озерцо света, которое расплескала по столешнице настольная лампа, он старался все обдумать.
Он пытался забыть это глупое дело, но ничего не получилось. Возможно, ему не удалось забыть о нем потому, что дело было вовсе не глупое, потому, что он с самого начала знал об этом, где-то в сокровенной глубине души понимал, что опасность серьезнее, чем он позволяет себе верить — и так же хорошо понимал, что если он хочет быть честным со своими пациентами, то не должен даже пытаться игнорировать ее. «Впрочем, — спросил он себя, — как ради моего же собственного душевного спокойствия я могу делать что-либо иное, если не игнорировать ее? У меня нет подготовки…» Бентон не был исследователем. Слишком долго он был усердным провинциальным доктором, употребляя все свои силы и знания на упорное сражение с болезнями и смертью в этом крошечном уголке страны. У него нет для исследования ни инструментов, ни способностей, ни времени — ни, если уж на то пошло, горячей беспристрастности и твердой цели.
Но, сколь бы скудны ни были его средства, его долг перед городом — хотя бы сделать попытку. Вот ведь в чем беда — это его долг перед городом! Всю свою жизнь он положил на то, чтобы всем тем, чем он был и чем надеялся стать, расплатиться за то доверие, с которым они смотрели на него. Они были в долгу перед ним и тем самым повергали его в еще больший долг перед ними. Они ходят к нему и говорят с ним, исцеленные от половины своих недугов — и что прикажешь делать с такой верой? Они считали, что ему известны все ответы, и он не мог сказать им, как мало он знает на самом деле. Их вера в его непогрешимость зачастую была последним оставшимся им прибежищем. Они верили, они доверяли ему и тем самым порождали в нем чувство вины, когда он вынужден был, в силу своего несовершенства, предавать эту веру и это доверие.
Он порылся в ящике стола и вытащил свои заметки и данные доктора Смита. Внимательно просмотрел их в надежде, что более тщательное изучение может дать ему ключ. Но его не было.
Может, это гормоны? Какое-нибудь гормональное нарушение? Однако, будь это так, должна существовать какая-то причина, которая вызвала это нарушение. Он уже не впервые думал о гормонах, поскольку нарушение выработки инсулина объяснило бы симптомы диабета; но вся беда в том, напомнил он себе, что это не диабет. Возможно, гликоген? Но здесь загвоздка была в том, что никто не знал наверняка, что именно делает гликоген, хотя существовали предположения, что он повышает уровень глюкозы в крови и тем самым подавляет аппетит. Гипоталамус? — продолжал перебирать он. Или стероидные гормоны? Нет, ни то ни другое невозможно.
Расстройства личности? Вполне правдоподобно в том, что касается ожирения и раздражительности, но определенно не объясняет ни один из остальных симптомов. Да и в любом случае расстройства личности — тема скользкая, без опыта в психиатрии тут не справишься.
Ферменты? Витамины? Микроэлементы?
Он неверно подходит к проблеме, сказал себе Бентон. Не с той стороны. Чтобы разгадать этот синдром, нужно искать общий фактор, который может быть причиной, а затем пытаться определить, какое влияние этот фактор оказывает. Впрочем, если все же применять такой подход, ферменты могут оказаться наиболее перспективным вариантом из всех. Ферменты по сути своей катализаторы, ускоряющие биохимические реакции в организме. Нет, биохимические реакции могут возникать и без каталитического действия ферментов, но будут при этом столь медленными, что организм просто не сможет функционировать.
Он сидел неподвижно и рылся в памяти в поисках всего, что знал о ферментах. Для него стало неожиданностью, что он, на протяжении стольких лет не вспоминавший о ферментах, так много помнил о них. Причина крылась в том, что, вместо того чтобы думать непосредственно о ферментах, он вдруг поймал себя на том, что вспоминает профессора Уолтера Кокса, старину Железного Кокса, чудака, против всякой логики любимого всеми студентами, который, читая лекцию, расхаживал туда-сюда, покачиваясь и втянув голову в тощие нахохленные плечи, и молотил по воздуху сжатым кулаком, чтобы придать значительности своим словам. Наверное, Кокс давно уже умер, подумал он, поскольку все это происходило больше тридцати лет назад, а профессор и тогда уже был далеко не молод.
Тридцать — не тридцать, а все слова ясно всплыли в его памяти. «Ферменты, — рассказывал Кокс, яростно колошматя воздух, — состоят из апоферментов и коферментов, между которыми существует слабая связь. Обычно кофермент — это витамин и еще одна органическая молекула, связанные друг с другом. А сейчас, господа, я попрошу вас сосредоточиться на одном коферменте, так называемом коферменте А, который непосредственно участвует в двух биохимических циклах: жирнокислотном цикле и цикле лимонной кислоты…»
Бентон сгорбился в своем кресле, потрясенный тем, что обнаружилось в глубинах его памяти, что он смог выудить из прошлого, отделенного от этого дня более чем тридцатью годами, мгновение, восстановленное до мельчайших подробностей — воспоминание не только о человеке, но и о словах, которые он говорил, о косых лучах солнца, пробивающихся сквозь закрытые жалюзи, о запахе меловой пыли в воздухе, что он слышал эти слова, быть может, более отчетливо, чем тогда.
Может быть, это знак? Может, его подсознание проникло в память и выхватило из ее мрака этот бессвязный обрывок, чтобы сказать ему то, что не в силах был сказать рассудок?
Зазвонил телефон, и лишь на третьем звонке Бентон понял, откуда исходит звук. Словно во сне он снял трубку.
— Слушаю, — сказал он. — Доктор Бентон.
— С тобой ничего не случилось? — спросила Харриет.
— Нет, а что со мной могло случиться?
— Ты знаешь, сколько сейчас времени?
— Нет. Я не смотрел на часы.
— Уже два, — сказала Харриет. — Я начала беспокоиться.
— Прости, милая, — отозвался он. — Я уже иду.
5
Поздней осенью у него в приемной появился Эзра Пайк — не потому, что заболел, просто он заколол одну из своих свиней и привез Бентону целый мешок домашней колбасы. Миссис Пайк славилась на всю долину как великая мастерица ее делать. Каждую осень, как наступало время забивать скотину, Пайк появлялся с мешком домашней колбасы для старого дока.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
