— Верно, что отец стал предателем?
— Нет, Саня, не думай так, — только и сказала она в ответ, тяжело вздохнув.
И вот однажды ночью Саня услышал в сенях шорох, приглушенный разговор, потом скрипнула входная дверь… Он соскочил с постели, бросился к окну. У калитки мать обняла отца, и он, прихрамывая, отошел к каким-то людям, стоявшим на дороге. Саня смотрел в окно до тех пор, пока отец и два его спутника не исчезли в темноте. А когда мать вернулась, Саня лежал в постели, делая вид, что спит. Мать подошла к нему, поцеловала в щеку и чуть слышно сказала:
— Нет, Санюрочка, отец твой не предатель. Нет, мальчик мой, он честный…
Саня лежал без движения, обдумывая, куда же и с кем ушел отец, скоро ли вернется домой, и, не находя ответа на эти тревожные вопросы, вновь и вновь с облегчением твердил про себя слова матери: «…отец твой не предатель, он честный…».
Утром следующего дня мать сказала детям, что отец уехал в город к коменданту. Саня понял, что это неправда, но раз мать говорит, стало быть так надо.
К вечеру отец не вернулся. Не вернулся он и на второй день, и на третий… В селе поговаривали, будто в городе старосту арестовали за невыполнение приказов коменданта; другие говорили, будто его убили наши за то, что пошел служить к немцам.
На пятые сутки после исчезновения Степана его жена, прихватив узелок с хлебом, куском сала и бутылкой молока, отправилась в город просить коменданта освободить мужа или хотя бы разрешить «передачу»…
В комендатуре, однако, ей ответили, что не имеют понятия, куда девался староста, и обещали живого или мертвого, по непременно разыскать его. Женщина ушла с облегченным сердцем; все пока шло так, как и было задумано…
Шли дни. Ячменева оккупанты, конечно, не разыскали и снова приехали в село, чтобы назначить нового старосту, а заодно для устрашения повесить одного парня, который пытался удрать из эшелона, следовавшего в Германию с «русскими рабами».
Как и в прошлый раз, всех жителей села согнали на площадь, и толстяк-комендант, ни словом не обмолвившись о Ячменеве, объявил о назначении нового старосты. Это был известный на селе мужик, хотя давно уже его здесь не видели. Был он в прошлом кулак. Его арестовали, осудили и сослали. Детей у него не было, а жена не стала ждать, куда-то уехала. О нем уже стали забывать, как вдруг, незадолго до войны, он вернулся и поселился в соседнем селе. Дом его был занят: до войны в нем размещался детский сад, а теперь жили две семьи военнослужащих. Здесь их настиг фронт, и они были вынуждены остаться.
И вот он назначен старостой, ему возвращены его участок и дом. Все были уверены, что отныне в селе наступят черные дни.
Спустя несколько дней новый староста пришел в свой дом, молча прошелся по комнатам, а уходя сказал замершим от испуга женщинам, чтобы не торопились освобождать дом, он ему не нужен. Люди не знали, что и думать. Уж не замышляет ли староста что-нибудь похуже выселения? На вид он казался грозным. Сурово, испытующе смотрел он на людей большими карими глазами. В селе его боялись, хотя он еще не сделал ничего дурного. Но что хорошего можно было ожидать от ставленника немцев, да еще репрессированного в прошлом кулака?!
Когда староста поселился в доме Степана Ячменева, своего бывшего батрака, жена Степана стала молчаливой и грустной. Ведь она помнила, как муж раскулачивал бывшего хозяина. И теперь ждала, что все это он припомнит ей… Совсем было решила переехать в другое село, но передумала: «А вдруг муж вернется, тогда как?» — и осталась.
Тем временем из города от коменданта в управу поступал приказ за приказом, и в каждом речь шла о поставках «для солдат и офицеров доблестных вооруженных сил великой германской империи». Однако староста редко отвозил в город продукты, зато каждый раз заезжал к леснику и забирал с собой приготовленный для него ведерный бочонок самогона. Люди знали, что самогон он поставляет немецкому фельдфебелю, которому надлежало следить за поставками их деревни.
Так продолжалось недолго. Гитлеровского шписа[8] за чрезмерную приверженность к спиртному отправили на фронт. Новый интендант оказался зверем, заядлым нацистом. Все же староста решил подкупить и этого, но дело обернулось не так, как он рассчитывал. Интендант осмотрел подводы, увидел прелый картофель, полсотни яиц да хилого поросенка и завопил:
— Саботаж!.. Где мясо, молоко, масло, фураж? Доложил коменданту. Тот пришел в ярость:
— Плетей!
Старосту стали избивать, а он твердит одно, будто люди не слушаются его распоряжений и нет у него ни солдат, ни оружия, чтобы заставить их выполнять поставки…
— … Дают что попало и то с руганью, а я здесь страдаю! — жалобно говорил он. — Вы уж, сделайте милость, помогите, тогда увидите, на что я способен!..
Комендант поверил старосте. Ведь человек он подходящий, в прошлом кулак, сидел у большевиков в тюрьме… Может, и в самом деле без оружия тяжело ему управлять. Комендант что-то сказал переводчику, тот поспешил довести до сведения старосты:
— Госпотин коментант сказаль — корошо. Госпотин старост не полючайт немецки зольдат… Госпотин старост полючайт оружие на село. Госпотин коментант путет посмотреть, как госпотин старост выполняйт поставка…
В заключение комендант сделал выразительный жест рукой вокруг шеи и закатил глаза. Староста понял, что немец грозит повесить его, если и на этот раз он не выполнит приказ.
В тот же день староста вернулся в село и привез восемь старых французских винтовок, два нагана и немного патронов, чтобы в помощь себе вооружить «надежных людей», как он сказал коменданту. А через несколько дней, оправившись от побоев, он распорядился собрать всех на площади.
Молча сходились крестьяне к управе. Они знали о том, что старосту в комендатуре избили, и теперь ожидали, что и он начнет зверствовать.
Легкий мороз пощипывал уши, в воздухе лениво кружились снежинки. Стоя на крыльце, обнажив взлохмаченную седую голову, староста объявил, что немцам он больше не слуга, поставки собирать у населения и откармливать оккупантов не будет.
— Вы все знаете, в прошлом я был кулак. Было… В тюрьме сидел — и это знаете. Но сидел, скажу вам, за дело! За какое? Руку я на Родину поднял. Вот что! Теперь немцы хотят, чтобы я пошел им служить! Нет, хватит. Знайте, граждане, я русский человек и второй раз руку на Родину не подыму! Это вы тоже знайте…
В тот вечер староста и еще семь человек, закинув за спину французские винтовки, ушли из села.
Узнали об этом немцы, и в непокорное село заявились солдаты. На этот раз привезли откуда-то нового старосту и десять полицейских. Назначение старосты состоялось уже без церемонии на площади. Для устрашения крестьян каратели расстреляли семьи военнослужащих, жившие в доме бывшего кулака. В селе воцарился произвол: полицейские уводили скот, забирали продукты, одежду.
В дом к Ячменевым явился сам комендант. Он допытывался, куда девался хозяин, угрожал жене Ячменева и наконец ударил ее хлыстом по лицу. Багровая полоса мгновенно выступила на щеке, а разгневанный гитлеровец, брезгливо сплюнув, ушел, пригрозив виселицей. Все это Саня узнал, когда вернулся с дальнего огорода, куда мать его послала при появлении немцев.
К полудню в город отправился обоз с награбленными продуктами и вещами. Его сопровождали солдаты во главе с комендантом. А коров, овец и коз полицейские гнали гуртом.
Но до города каратели не дошли. В нескольких километрах от села на них напали партизаны, и к вечеру стадо и груженые подводы вернулись в село. Вернувшиеся возницы, которые были взяты со своими подводами, рассказали, что партизаны поубивали всех карателей, не ушел от них ни комендант, ни староста.
Саня слушал эти рассказы, радовался, что партизаны отомстили извергу коменданту за издевательства над его матерью, и нетерпеливо ждал, не подтвердят ли старики возницы его догадку, что отец стал партизаном. Но, отвечая на вопросы односельчан, старики сказали, что не приметили среди партизан своих.
Недели две в селе было тихо. Правда, до местных жителей дошел слух, будто в окрестных селах немцы проводят облавы, прочесывают леса. А однажды донеслась перестрелка, которая длилась довольно долго, потом опять воцарилось спокойствие.
Но как-то в полдень каратели вновь нагрянули. На площади солдаты принялись устанавливать высокий столб. Чего-то там мастерили. Всем стало ясно — строят виселицу. Потом опять народ согнали на площадь. Вскоре подъехал грузовик с солдатами. Машина остановилась под виселицей. Последовала команда, и стоявшие в кузове машины солдаты спрыгнули на землю. Борта грузовика опустились, на открытой площадке остался человек в разодранной рубахе. Руки у него были связаны, лицо в кровавых подтеках и ссадинах, но он стоял с гордо поднятой седой головой.
По толпе мгновенно прокатился глухой шумок. Жители признали своего бывшего старосту. Оказывается, это он возглавлял вооруженных людей, которые напали на обоз и перебили немцев вместе с комендантом. Но несколько дней спустя этот небольшой партизанский отряд был обнаружен карателями и окружен. В неравном бою командир был ранен и взят в плен. Теперь гитлеровцы привезли его, чтобы публично казнить.
