Одна из моих чаек наконец-то поступает разумно: хватает спорный кусок и улетает. Другая не пытается ее преследовать и растерянно тычет клювом в песок.
На Галапагосских остробах живет и другая птица — ночная цапля. Ночная цапля производит на свет одновременно трех птенцов, а потом ждет, кто из них окажется самым сильным. Примерно через неделю такой птенец начинает драться с остальными, пытается выкинуть их из гнезда. В конце концов он добивается своего, более слабые птенцы падают на землю и умирают.
Цапля-мать сидит возле гнезда и наблюдает за ходом борьбы, за тем, как один ее птенец избавляется от двух других. Она смотрит на борьбу своих отпрысков и не становится между ними.
Джон Клиавотер был математиком. Эти слова звучат вполне безобидно, но, что касается Хоуп, для нее в них заключалась и его притягательная сила, и источник всех его безмерных проблем. Она знала, что он не был особенно хорош собой, но, надо сказать, ее никогда не тянуло к красивым мужчинам. В мужской красоте есть что-то легковесное и поверхностное, думала она. Эта красота была слишком заурядным явлением, поэтому серьезной ценности не представляла. Куда бы Хоуп ни отправилась, везде ей попадались мужчины с различными типами внешности, какую принято считать привлекательной: они обслуживали ее в магазинах, ели в ресторанах, возводили строительные леса, носили деловые костюмы в офисах, униформу в аэропортах… Она считала, что мужчин с хорошей внешностью куда больше, чем женщина. Красивую женщину найти несравнимо труднее.
Клиавотер был среднего роста, но казался слегка приземистым. Когда они встретились, в нем было несколько фунтов лишнего веса, и это только усиливало производимое им впечатление прочности и непроницаемости. Его жесткие, черные, зачесанные назад волосы спереди уже начинали редеть. Одевался он исключительно консервативно и просто: коричневый спортивного покроя пиджак и темно-серые фланелевые брюки, полушерстяные рубашки и однотонные вязаные галстуки, но на нем это выглядело абсолютно уместным, думала она. В том, как он носил одежду, была элегантная небрежность и безотчетное достоинство, и его добротные, сильно поношенные, хорошо сидящие вещи игнорировали лощеность и моду с грубоватым, мужественным щегольством, которое казалось ей куда более привлекательным, чем самые современные изыски хорошего вкуса.
У него был длинный прямой нос и блестящие бледно-голубые глаза. Никто из ее знакомых не докуривал сигарету до фильтра быстрее, чем он. Его откинутые назад волосы, неутомимость и состояние постоянной спешки возбуждали и раскрепощали ее. В его присутствии ее собственные возможности казались ей почти безграничными. Он был равнодушен к преходящим причудам этого мира, к его бахвальству и блеску. Вкусы у него, как у большинства людей, были одновременно банальные и непредсказуемые, но, казалось, они сложились самостоятельно, по своим внутренним законам, без влияний извне. Она считала его самодостаточность и наивную самоуверенность завидными качествами.
Но имелась и обратная сторона медали. Именно в силу самодостаточности он мало задумывался над тем, что она любит, а что — нет. Когда они делали что-то, чего хотелось ей, она всегда чувствовала, что с его стороны это просто акт вежливости, как бы настойчиво он ни утверждал обратное. И его полная погруженность в работу, в занятие вещами запредельно, головокружительно абстрактными, исключала, насколько она могла судить, из его мира всех, кроме горстки людей из каких-то дальних университетов и исследовательских центров.
Она наконец-то встретила его в июне, на факультетской вечеринке в честь окончания семестра. Она только что забрала из машинописного бюро рукопись своей диссертации и теперь из-за странной радости, которую вызвал у нее вид этой стопки бумаги, выпила слишком много. Оказавшись, наконец, лицом к лицу с Клиавотером, она стала пристально и недвусмысленно его разглядывать. Борода у него была густая и неухоженная, вид — усталый. Он пил красное вино из наполненной до краев полупинтовой стеклянной кружки.
— Ну и кто же вы по профессии? — спросил он ее без всякого энтузиазма в голосе.
— Я думала, вы скажете что-нибудь более интересное.
— О'кей. Вы пролили вино себе на блузку.
— Это не пятно. Это брошь.
Он слегка наклонился, чтобы разглядеть гагатовую камею, приколотую у нее слева, над самой грудью.
— Да, конечно, — проговорил он. — Мне следовало прихватить очки.
— Вы что, американец?
— Нет, нет. Простите, взять с собой очки. Так правильно? Я провел четыре года в Калтехе. Речь от этого лучше не становится.
Она окинула его взглядом. Он был одет как учитель начальной школы в тридцатые годы.
— Видно, что вы жили в Калифорнии. Пастельная гамма.
Вид у него стал оторопевший, он внезапно растерялся, будто сказанное прозвучало для него как незнакомый сленг. Он не мог поверить, что речь идет об его одежде, сообразила она.
— А… Вы имеете в виду то, что на мне, так ведь?
— Последним писком haute couture это не назовешь.
— Сожалею, но одежда меня не интересует. В результате дальнейших расспросов она выяснила, что он покупает носильные вещи раз в пять лет, причем, как правило, всего по дюжине — ботинок, пиджаков, брюк. Он перекрутил пиджачный рукав, чтобы продемонстрировать ей дырку на локте.
— Видите? Ему почти десять лет. В Калифорнии не особенно нужны пиджаки.
— Так что же вы носили в своей Калифорнии?
— Боже правый! — Он рассмеялся. Потом ответил почти вежливо. — Хм… Не знаю. Пиджаков я не носил.
— А на пляж ходили? На солнышко?
— Я же был на работе. Не в отпуске. И с какой стати мне идти на пляж?
— А развлечения?
— Послушайте! Мне тридцать пять лет. Времени в моем распоряжении осталось мало, и оно быстро уходит.
В ответ она залилась безудержным хохотом, так как из-за количества выпитого плохо владела собой. Тогда он стал смеяться над тем, как она смеется над ним. Прошло немного времени, и она поняла, что слова эти были сказаны абсолютно серьезно.
К концу вечеринки он попросил ее о следующей встрече. Он признался, что порой ему случается и развлекаться, и пить, в основном, «когда он готовится сменить область исследований», именно так он и сказал. Ей повезло, добавил он без тени снисхождения в голосе, что она застала его как раз в такой период.
Они переспали примерно через неделю после знакомства, у нее на квартире, в Южном Кенсингтоне. Он в это время жил в гостинице «Оксфорд энд Кембридж Клаб» и вяло занимался поисками чего-нибудь поблизости от Импириал-Колледж, чтобы можно было ходить туда на работу пешком. На следующий день он пришел к ней вечером и остался ночевать, и через день тоже. Это продолжалось недели две, потом она предложила ему поселиться у нее, пока он что-нибудь для себя не подыщет. Это представлялось разумным. Он все еще жил у нее, когда в сентябре, через три месяца и пять дней после первой встречи, он попросил ее выйти за него замуж.
Со дня их свадьбы прошло восемь недель, и Хоуп заметила первые перемены. Лето было позади, стояла глубокая осень. В холодный морозный вечер она пришла домой и откупорила бутылку красного.
— Джонни, пить будешь? — окликнула она мужа. Он вышел в кухню.
— Нет, спасибо, — сказал он. — Я завязал.
— Завязал — с чем?
— Со спиртным.
— С каких пор?
— С этих.
Он распахнул холодильник. Хоуп показалось, что там стоит не меньше полудюжины бутылок с молоком. Он налил себе стакан. Посмотрел на нее и ухмыльнулся. По-видимому, настроение у него было необычайно приподнятое.
— Мне нужно набраться сил.
— Что-то случилось?
— Я наконец на это вышел, — сказал он. — Знаю, чем буду заниматься дальше. — Он покрутил рукой в воздухе. — Это поразительная вещь… С таким потенциалом. Потрясающе.
Она обрадовалась за него. Или, во всяком случае, сказала себе, что обрадовалась.
— Отлично. И что же это? Ты мне расскажешь?
— Турбулентность, — ответил он. — Турбулентность.
ИГРА С НУЛЕВОЙ СУММОЙ
Турбулентность — новая страсть Джона Клиавотера. Хоуп знала, что его прежняя страсть, его старая многолетняя любовь называется теорией игр. Четыре года в Калтехе он занимался теорией игр: теорией рациональных конфликтов. Джон Клиавотер кое-что рассказывал ей о своей работе в Калтехе. Он начал с двусторонней игры — игры двух партнеров с нулевой суммой, как он ее называл. Игра с нулевой суммой — это игра, в которой победа одного участника неизбежно означает проигрыш другого. «Как в браке», — сказала Хоуп. «Нет, — сказал Джон. — Брак — игра с ненулевой суммой. И в нем участвуют эмоции. Проигрыш одного участника не всегда означает победу второго». Кроме того, Джон сказал, что существует и другой дополнительный фактор: его в основном интересуют игры с полной информацией, то есть игры, в которых нет секретов. В таких играх сказал он, всегда существует оптимальная стратегия. Именно этим он и интересовался — поиском оптимальной стратегии. Шахматы — игра с полной информацией, крестики-нолики — тоже. Игры с полной информацией могут быть бесконечно сложными и сравнительно примитивными. Основное условие — в них не должно быть секретов. Покер — двусторонняя игра с нулевой суммой и неполной информацией. «Так же, как брак», — сказала Хоуп. Но Джон с ней снова не согласился.
