– Мне кажется, здесь вообще уже никто не живет, – ответил Феликс. – Все выглядит таким заброшенным… Посмотри, какая высокая трава! Здесь уже целую вечность не косили траву и не подрезали кустарник и деревья.
Ветки хлестали их по лицам и путались в волосах, когда они, спотыкаясь, пробирались по едва заметной тропинке к дому. Ребекка вынуждена была признать, что здесь и в самом деле вряд ли кто-то жил. Дом выглядел таким же неухоженным, как и сад: от стен отваливалась штукатурка, в окнах на втором этаже уже частично не было стекол. Входная дверь в дом косо висела в дверной раме, как и ворота в сад.
– В него много пришлось бы вложить, – пробормотал Феликс.
Ребекка с ужасом взглянула на него.
– Ты что, на самом деле думаешь, что мы…
– Нет-нет, – сказал он, и они пошли вокруг дома.
И вдруг все изменилось. И свет, и небо, и весь день. Перед ними далеко вперед расстилался сад – огромная, казалось бы, бесконечная лужайка, которая в конце переходила в утес, а за утесом сверкало море, голубое и бесконечное. Оно отражало лучи солнца, светящего с безоблачного неба, и одним махом разогнало гнетущее впечатление мрачности, охватившее их незадолго до этого.
Оба они стояли, потрясенные этим зрелищем и ощущениями, которые оно вызвало.
– Это… – начал Феликс, очарованный видом, и Ребекка завершила его фразу:
– Невероятно. Это невероятно красиво.
Они прошли через весь сад до самого утеса. Склон горы здесь круто и обрывисто падал в море, а внизу бурлил морской прибой, с силой швырявший на камни белую пену волн. Песок маленькой бухты между водой и утесом светло поблескивал.
– Здесь можно было бы купаться, – заметил Феликс.
– Туда не спустишься, – возразила Ребекка.
– Да нет, туда можно спуститься! Проложить тропинку…
– Но все равно морской прибой здесь слишком сильный.
– Не всегда. Не каждый день.
Они взглянули назад, на дом. На эту сторону когда-то выходила небольшая веранда под крышей. Там стояли дряхлый шезлонг и немного подсохшая бугенвиллея[2], плетущаяся вверх по столбу и покрывавшая весь навес.
– Сидеть там и смотреть на море…
– Вечером при закате солнца…
– Слушать морской прибой…
– Смотреть на небо…
– И слушать крик чаек…
Они взялись за руки и медленно пошли через сад к дому. К своему дому.
Двумя неделями позже они купили его.
* * *
В это утро Ребекка сделала один маленький круг по саду и выкурила при этом одну сигарету, а затем отправилась на кухню и приготовила себе чай. Она пила его очень горячим, подслащенным медом, из керамического бокала, на котором были нарисованы две толстые черные кошки с хвостами, переплетенными в форме сердца. Цвет бокала был желтым. У Ребекки имелся такой же бокал, только красный, а желтый принадлежал Феликсу, и она пользовалась только им. Друзья подарили им эти бокалы к десятилетию их свадьбы, и они взяли их с собой в дом на Кап. Эта пара бокалов очень подходила к остальному интерьеру дома.
Феликс во время отпуска всегда любил плотно позавтракать, поэтому Ребекка в семь утра накрыла стол в гостиной – со свежевыпеченным багетом, маслом и различными сортами мармелада. Она поставила тарелки на его и на свое место, села за стол, уставившись на хлеб, масло и мармелад, и поняла, что опять не сможет ничего съесть. По утрам это было хуже всего. День растягивался перед ней во всю свою длину, обещая бесконечные, пустые, одинокие часы, чередовавшиеся друг за другом. Вечер же был так далек… А там и момент, когда она могла принять свое снотворное, отправиться в постель и на несколько часов провалиться в забытье.
И в этот момент, в этот ежедневно повторяющийся момент безутешного одиночества и тошнотворного страха перед днем, Ребекка подумала: «Я больше не хочу. Я больше не хочу жить. Лучше уже не будет, а я не могу больше переносить эти утренние часы».
Она подумала об этом с полным спокойствием, чувствуя в тот момент, как ее страх отходит на второй план, а ощущение одиночества утрачивает остроту – теперь оно стало предсказуемым.
Ребекка снова убрала со стола и похозяйничала на кухне, а потом прошла в спальню и накрыла кровать покрывалом. Спальня находилась на втором этаже дома, и из окна оттуда открывался великолепный вид на море. Белые гардины раздувались на утреннем ветру. На комоде стояла фотография в серебряной рамке, на которой были изображены они с Феликсом в день их свадьбы – оба сияющие, влюбленные и вне себя от счастья. Вокруг них все было занесено снегом: они поженились в январе, а в ночь перед свадьбой выпал свежий снег. Многие приглашенные гости, живущие в других городах, не явились, потому что не рискнули поехать в такую непогоду. Так что, в конечном итоге, торжество получилось довольно интимным, и они оба в высшей степени наслаждались им.
Ребекка повесила несколько футболок, наброшенных на стул, в шкаф. Именно потому, что Феликс так сильно любил этот дом, ей хотелось оставить его после себя убранным и ухоженным. Сейчас она нальет много горячей воды и уберется в доме, чтобы все блестело и приятно пахло: окна, полы, все полки и шкафы, керамическая плитка и смеситель в ванной. Чтобы все сияло и блестело, когда она навсегда распрощается с домом.
Ребекка вкалывала все дообеденное время, не обращая внимания на то, что пот ручьями тек по ее телу. Было уже больше половины второго, когда она вылила последнее ведро с грязной водой и с легким стоном распрямила ноющую спину.
Белые половицы блестели на солнце, и в Ребекке разлилось давно не испытываемое, почти забытое чувство внутреннего покоя, почти что своего рода удовольствие. У нее появилась наконец цель, и вокруг нее все было в порядке.
Она прошла в ванную, взяла из шкафчика таблетки, отнесла их вниз и положила упаковку на кухонный стол. Теперь она еще раз пройдет по всему дому и саду, посмотрит, всё ли там хорошо, а потом проглотит эти штуки и, быть может, еще пару снотворных таблеток вместе с ними и два или три стакана виски – и затем все останется позади.
И как раз когда она обнаружила в гостиной полную пепельницу, которую ей обязательно нужно было опорожнить, зазвонил телефон.
Ребекка испуганно вздрогнула от этого неожиданного звука в тишине и в первое мгновение даже не смогла определить, откуда доносился этот звук. Она стояла как вкопанная, а потом до нее дошло, что это телефон и что ей нужно решить, брать ли трубку.
После своего полного отстранения от всех и всего из своей прошлой жизни, после своего радикального разрыва со всеми людьми, которые когда-то были частью ее жизни, она действительно так редко принимала звонки, что почти забыла о существовании черного аппарата в гостиной. Последний раз он звонил четыре недели назад, да и то ошиблись номером.
«Может быть, на этот раз тоже кто-то не туда попал, – подумала женщина, – так что можно не реагировать».
Телефон замолк. Ребекка глубоко вздохнула и взяла пепельницу. Телефон зазвонил вновь.
Должно быть, что-то важное. Хотя она не могла себе представить, чтобы что-то еще могло иметь значение. Все связи она обрубила. Люди забыли ее. Счета от управления финансов она всегда пунктуально оплачивала, так же, как и счета за энерго- и водоснабжение.
Или нет? Связан ли этот звонок с подобным вопросом? Что-нибудь, что она забыла выполнить?
Женщина нерешительно взяла трубку и представилась тихим голосом:
– Ребекка Брандт.
Но в следующий момент от всей души пожелала, чтобы эти слова не были произнесены.
3
Он испортил весь ее план. У нее, конечно же, оставалось еще много времени. Раньше чем через два с половиной часа он не приехал бы и тогда мог бы с удовольствием обнаружить ее труп. В конце концов, ей должно было быть все равно, кто и когда ее обнаружит, хотя с эстетической точки зрения, конечно, лучше бы это произошло именно так, через такое короткое время. Иначе ей придется пролежать здесь остаток жаркого лета и гнить – и неизвестно, когда вообще кто-нибудь споткнется об нее.
Ребекка стояла около кухонного стола, уставившись на таблетки, и спрашивала себя, что же изменилось. Почему она больше не в состоянии сделать то, что еще несколько минут назад наполняло ее внутренним спокойствием и хладнокровием, которого она уже давно не испытывала? Звонок телефона. Голос, который она уже давно не слышала, но который все еще был для нее родным. Радостный смех.
Черт побери! Она сжала правую руку в кулак и со всей силы ударила по столу. Острая боль пронзила ее суставы, но ей казалось, что она не относится к ней, что все это происходит в другом месте, далеко от нее. Этот тип потревожил ее одиночество – вот в чем дело. Своим звонком он разорвал кокон, в котором она замкнулась, нарушил ее пребывание наедине с собой, потребовавшее абсолютного отмежевания от всего мира, чтобы она смогла достичь того пункта, к которому пришла сегодня утром, немного погодя после подъема: позволить себе прервать свою жизнь.
