мере, постарайся, чтобы это было правдоподобно. Ты ожидаешь, что мы поверим, что какая-то сука в капюшоне просто забрела в наш дом посреди ночи, не предупредив ни нас, ни даже волков о своем присутствии. Каким-то образом подогнала машину для побега к гребаным дверям и узнала код, чтобы пройти через вход. Правильно.
— Клянусь, я говорю правду, — киплю я, пытаясь оторвать спину от стола, но боль, пронзающая живот, удерживает меня на нем. — Она пробралась в мою комнату, и когда я попыталась разбудить Маркуса, она вытащила пистолет и сказала мне не делать этого. Она сказала, что хочет, чтобы я убралась отсюда, что она не хочет, чтобы я проходила через то же дерьмо, которое вы сотворили с ней. Она сказала, что вы трое принадлежите ей, так что, может быть, тебе стоит спросить себя, со сколькими сумасшедшими сучками ты трахался. В этом дерьме виновата не я, это все ты.
Леви рычит и берет меня за подбородок, заставляя снова поднять на него взгляд.
— Тебе лучше быть чертовски осторожной с тем, на что ты намекаешь, потому что это очень похоже на то, что ты обвиняешь нас в смерти нашего брата.
— Может, и так, — выплевываю я, тот же самый мстительный гнев клокочет глубоко внутри меня. — Я не знаю, кто эта сучка, но она чертовски уверена, что знает вас.
Рука Леви опускается на мое горло, его глаза враждебно сужаются.
— Что Ариана предложила тебе за то, чтобы ты убила нас?
Гребаный ад.
Я впиваюсь ногтями в его сильную руку, отчаянно пытаясь отдернуть ее, мое дыхание становится резким и неглубоким.
— Я же сказала тебе, она не имеет к этому никакого отношения, хотя я бы, черт возьми, не стала ее винить, если бы она попыталась.
— Что ж, к счастью для тебя, у нее никогда не будет шанса, — рычит Роман.
Леви отпускает меня, и я издаю веселый смешок.
— Ты думаешь, мне должно быть не все равно, что ты делаешь с этой сукой? Я ничего ей не должна, но ты причиняешь боль только себе. В конце концов, ты тот, кто впитывает каждое ее слово еще со средней школы. Расскажи мне, мне интересно, как она заманила знаменитого Романа ДеАнджелиса. Она держит тебя на поводке, как собаку? Шлепает тебя по заднице, когда ты плохо себя ведешь?
Роман протягивает ко мне руку так быстро, что я не вижу пистолета, пока он не прижимается прямо к моему виску, металл холодит мою липкую кожу.
— Нет, — говорит Леви, вскидывая руку и отводя пистолет от моей головы. — Нет, пока мы не получим ответы.
Разгоряченный взгляд Романа не отрывается от моего, и в мгновение ока он выхватывает пистолет и стреляет.
БАХ!
Я вздрагиваю, боль пронзает меня от движения, когда пуля пролетает прямо мимо моей головы, глубоко вонзаясь в стену позади меня.
— ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, С ТОБОЙ НЕ ТАК? — Я кричу, упираясь руками в его грудь, чтобы заставить его отступить, но мое тело слишком слабо, чтобы сдвинуть его хотя бы на дюйм. — Я ЖЕ СКАЗАЛА ТЕБЕ, ЧТО Я, БЛЯДЬ, ЭТОГО НЕ ДЕЛАЛА. Это сделала сучка в капюшоне. Я отказалась бежать, и она сказала, что заставит меня. Она застрелила его. Не я. Я пыталась остановить ее. Я кричала, чтобы она не делала этого. Он видел ее. Маркус видел ее, я знаю, что видел.
— НУ, МАРКУС, БЛЯДЬ, МЕРТВ, — рычит Роман, его голос звенит у меня в ушах громче, чем выстрел.
Слезы текут по моему лицу, и я оглядываюсь на Леви, отчаяние пульсирует во мне, как никогда раньше.
— Я … Я не делала этого… Почему вы просто не можете мне поверить? Я бы не причинила Маркусу такой боли. Я этого не делала. Это была не я.
Леви молча наблюдает за мной, пока слезы падают и капают мне на грудь.
— Прости, малышка, — говорит он, его глаза темнеют, как призрачные тени в самую холодную ночь, нет ни намека на сожаление в этих обсидиановых ямах пыток. — Недостаточно хорошо.
И вот так Леви кивает Роману, который поворачивается и выходит из маленькой комнаты, прихватив с собой пинцет. Я смотрю на Леви, когда дверь за Романом захлопывается, оставляя нас наедине в мертвой тишине. Я знаю, что это будет ад.
Он подходит ближе, и мое сердце колотится от страха, в ужасе от того, что он приготовил для меня. Он наклоняется и натягивает ремень обратно на мое тело, сильно затягивая его, пока дыхание не выбивается из моих легких.
— Не двигайся, малышка, — говорит он мне, скользя взглядом по моему телу. — Будет чуточку больно.
4
Дрожь охватывает мое тело, когда я слышу навязчивый звук барабанов Леви, доносящийся из глубины замка. Прошло больше двадцати четырех часов с тех пор, как он ушел отсюда, оставив меня в кровавом месиве. Он был холоден и расчетлив, используя все, что знал обо мне, используя мои собственные страхи и кошмары против меня.
То, как он связал меня, как взял нож и водил им по моей коже. Я никогда так не кричала. Ни когда они впервые похитили меня, ни когда гнались за мной по лабиринту, ни даже когда столкнулась лицом к лицу со смертью.
Леви жесток. Он безжалостен и лишен каких-либо достойных человеческих черт. Он не причинил мне такой боли, как Лукас Миллер, он не оставил меня задыхаться или истекать кровью на столе, но каким-то образом его гребаные игры разума были намного хуже всего, что я когда-либо испытывала.
Леви ДеАнджелис — псих. Он получал удовольствие от моей боли, ему нравилось, как я вздрагиваю, когда он приближался ко мне, но каждый раз, когда он встречался со мной взглядом, что-то там, глубоко внутри него, говорило ему, что он должен остановиться. Но годы безжалостных пыток со стороны его отца, внушавшего сыновьям, что сдаваться — это слабость, были тем голосом, который поддерживал его, пока он не довел дело до конца.
Остановиться — значит проявить слабость, а Леви ДеАнджелис кто угодно, только не слабак.
Так какого черта я лежу здесь в луже собственной крови, отчаянно желая простить его? В глубине души он — разбитая частичка, которой нужен луч солнца, чтобы пробиться сквозь тьму. Его барабаны дают ему освобождение от пут, но в тот момент, когда он кладет палочки обратно, путы затягиваются, и он застревает в этом безжалостном цикле.
Почему я так поступаю с собой? Пока
