Идти пришлось долго. Раз двадцать Сергач сказал «здрасте», выкурил несколько сигарет, вновь потянулся к пачке, и тут улица закончилась. Впереди поля, за ними лес во все еще не растаявшей дымке утреннего тумана, последний дом на другой уличной стороне – ладный, с волнистой шиферной крышей, за высоким забором, возле запертых ворот стоит черная, заляпанная грязью «Волга».
– Здрасте, – поздоровался Игнат со старушкой на завалинке, напротив дома «русской Ванги». Собрался перейти на другую сторону, но старушка его окликнула, задержала:
– Сыночек! Будь здоров, сыночек. Судьбу спытать надумал, сынок?
– Да, мамаша. Решился заглянуть к «русской Ванге».
– К якой такой ванне?
– Не к «ванне», а к «Ванге», – улыбнулся Игнат. – Вангой звали знахарку в Болгарии, вроде вашей Мальцевой.
– Все село – Мальцевы, потому и зовется Мальцевка, – назидательно молвила старушка и поманила Сергача корявым высохшим пальцем. – Ходь ближе, сыночек. Ходь, ходь...
Игнат подошел.
– Че скажу, сынок, нагнись. Слышь-ка, выдешь от ей, ко мне в хату заходь, бражки продам недорого. Чистая брага, забористая, лучше магазинной.
– Спасибо, мамаша. Непьющий я.
И правда: по российским сельским меркам Сергача действительно можно было смело считать человеком практически не употребляющим.
– Эх-хе-хе, сынок, – хихикнула старуха, – опосля ведьмачки Глашки и непьющие локчут стаканами. Опосля ей каждого трясет, а брага успокоение дасть, и огурчиком соленым угощу, заходь.
– Спасибо еще раз, если захочется выпить, я...
– Захочешь, сыночек, захочешь. Подмогни встать, милый, руку дай. Пойду у хату брагу наливать. Тот, что на машине приехал, скоренько выйдет с приему, коль она его раньше не прогонит.
Придержав за локоть тяжело разгибающую спину старушку, помогая ей развернуться к калитке, Игнат спросил:
– «Волга» у ворот не хозяйская? Кто-то раньше меня к Глафире Ивановне прибыл, да, мамаша?
– Молодой барчук сызнова до ей приехал, евонная это машина. Спойду разливать бражку. Огуречик, спойду, разрежу. С ей, с соседкой Глашкой, и мне доходно, не обижаюся. Дай те боженька здоровья, сыночек...
Старуха поковыляла к ветхой калитке, шамкая беззубым ртом, благодаря «сыночка» за помощь при подъеме на слабеющие с каждой весной ноги. Не преминула еще раз похвалить бражку собственного изготовления предприимчивая старушенция. Игнат с трудом сдержал улыбку – надо же, наладила старая собственный, сопутствующий эзотерическому бизнес. Помнится, Борис Абрамыч Березовский, намыливаясь в эмиграцию, верещал, что россиянин безынициативен, мол, оттого и все его беды. Хрен в глотку, Абрамыч! Наш народ любому другому даст сто очков форы по части инициативы, смекалки и живучести.
Игнат проводил старуху, развернулся на сто восемьдесят градусов, перешел улицу. Взглянул на номера «Волги» – местные номера, здешней области. Одернул пиджак, постучался в дверь, примкнувшую к запертым воротам. За дверью тихо. Еще постучался. Опять тишина. Сергач пригладил волосы, толкнул дверь, переступил деревянный порожек, вошел в квадратный ухоженный дворик, огляделся.
Красным кирпичом вымощенная тропинка вела к резному крылечку. В дальнем конце колодец, поленница дров, сарай, слышно, не поймешь откуда, куриное кудахтанье, у ворот – собачья будка, из будки на Сергача смотрят внимательные глаза здоровенного цепного пса «дворянской», кровь с молоком, породы.
Песья морда оскалилась, пес гавкнул и глухо, равномерно зарычал, будто трансформатор включился. Игнат благоразумно попятился к выходу.
– Вы его не бойтесь, – на крылечке возник курносый мужик, одетый культурно, в брюки и в рубаху, застегнутую на все, включая верхнюю, пуговицы. – Вы к бабе Глаше приехали?
– Да, к Глафире Ивановне, – кивнул Игнат и подумал: «Ежели очень повезет, курносый решит, что я приехал первым рейсовым автобусом из Сидоринска».
– Без вещей? – спросил курносый, с любопытством разглядывая приезжего.
– Вещи там остались, – махнул рукой Сергач, не уточняя, где именно. – Можно в дом зайти или за воротами обождать?
– Проходите, в горнице подождете.
«Горницей» курносый называл помещение с лавками у стен, иконой Богородицы в «красном углу» и зашторенным окошком. В горницу Игнат попал, миновав сени – классические крестьянские сени с множеством всякой разной полезной утвари на самодельных полках, с ведром, полным колодезной воды, на табурете и с алюминиевой кружкой на сдвинутой ведерной крышке. Горница – проходная комната. Обитая дерматином пухлая дверь ведет в покои, точнее – в рабочий кабинет «русской Ванги». Дверь, не скупясь, обложили ватой и обили, надо думать, ради звукоизоляции – посторонние бытовые шумы ясновидению вряд ли способствуют. Особенно шум в горнице, выполняющей функции приемной.
Сгорбившись, елозя по лавке, с нетерпением ожидал приема смешливый малый лет около двадцати. Ожидающий носил на пальце золотой перстень-печатку, на шее золотую цепочку, на плечах кожаную куртку, на чреслах штаны в обтяжку, на стопах тупорылые сверкающие ботинки. Метко торгующая брагой старушка обозвала его «барчуком». Для барина годами не вышел – форменный барчук, и физиономия подходящая, ишь, лыбится, аж глаза заплыли, сплошные щеки вместо рожицы.
– За ним будете, – указал на веселого барчука провожатый.
Игнат скромно присел на краешек лавки – колени вместе, руки на коленях, – спросил, потупившись:
– Я извиняюсь, а сколько стоит поговорить с бабкой... с Глафирой Ивановной?
– Она сама скажет, сколько. – Курносый Петр (или Павел?) шагнул к звуконепроницаемой двери.
– Я извиняюсь, а если у меня денег не хватит?
Барчук хохотнул, курносый взялся за дверную ручку, улыбнулся покровительственно:
– Боитесь переплатить? Не бойтесь, лишнего баба Глаша не возьмет.
– Лишних денег не бывает, – вздохнул Игнат, поправляя галстук.
Барчук прыснул в кулак, курносый нахмурился и произнес торжественно:
– Баба Глаша глянет на тебя и сразу узнает, сколько в твоих карманах денег. Лишнего, повторяю, не возьмет. На стакан браги, не бойся, останется.
Барчук заржал во все горло, курносый взглянул на него строго, потянул дверную ручку. Скрипнули петли, образовалась темная щель, но дверь, за которой царила мрачная чернота, курносый распорядитель так и не отворил – во дворе громко гавкнул пес.
«В нашем полку прибыло – загорелая матрона, что сошла с первого рейсового автобуса, подоспела», – догадался Сергач.
Курносый прикрыл дверь в святая святых и ушел встречать вновь прибывшую. А смешливый барчук повернулся к Игнату щекастой физией и вроде как бы попросил прощения за смешливость:
– На меня хохотунчик напал, хы-хы-ы, меня... когда волнительно... хо... всегда ржач забирает, хы-ы-ы-хы-ы...
– Когда волнуешься, ржать начинаешь, да?
– Ыгы, гы-гы-ы... – Барчука сотрясали веселые конвульсии.
– Интересная нервная реакция на стресс. Ты, парень, женатый?
– Не-а, ха-а...
– Будешь жениться, смотри, не описайся в загсе со смеху.
– Ых-ы-хы, кончай прикалываться, без тебя хр-р-реново...
Барчук безуспешно боролся с «хохотунчиком», а в горницу вошла, сопровождаемая курносым, южная дама. Покосилась на невольника веселья, перекрестилась на икону, села на лавку. Место выбрала подальше и от давящегося смехом паренька, и от показушно серьезного Игната Кирилловича.
Распорядитель спешно прошмыгнул за главную в этом доме дверь, спустя секунды воротился, поманил барчука пальчиком. Тем же жестом, что манила Сергача торговка брагой. Мученик «хохотунчика», повинуясь, вскочил шустро и исчез вместе с курносым распорядителем за пухлой дерматиновой дверью.
Загорелая дама сделалась пунцовой. В отличие от барчука, она нервничала стандартно – с повышением артериального давления, потливостью и перестуком зубов.
«Еще бы! – подумал Игнат. – Паломница проделала длиннющий путь к Великой Прорицательнице, лучшей психологической самоподготовки к чуду трудно придумать. Она жаждет откровений и получит их с избытком. Любое туманное высказывание «русской Ванги» мадамочка вмиг растолкует применительно к своим конкретным проблемам. Чем туманнее и витиеватее выскажется баба Глаша, тем более конкретный ответ, совет или пророчество отыщет для себя страждущая. Знаю, как это делается, сам на такие штуки мастак. Поглядим, каким, интересно, образом бабка «Ванга» станет охмурять меня, тертого да умелого. Со мною примитивные психологические фокусы не пройдут...»
Размышления Сергача прервал скрип открывающейся заветной двери. Минуту, не более, барчук общался с ясновидящей. Вышел растерянный, по-прежнему нервно хихикающий. Следом курносый, подтолкнув парня в спину, молча указал невротику-весельчаку на выход к крыльцу.
– Выгнала меня бабка-то, хы... – сообщил барчук, глядя на Сергача.
«И неудивительно», – подумал Сергач. Он по личному опыту знал, сколь неблагодарное это занятие – прорицать молодым глупышам-пересмешникам. «Не сочла нужным Глафира Мальцева вникать в особенности твоей замученной щекоткой нервной системы, парень, и я ее понимаю. На фига тебя, барчука, успокаивать, фигли тебя настраивать на серьезный лад, ежели в горнице ждут приема вполне готовенькие взрослые клиенты. Лишний отказ – он тоже работает на имидж, и болгарка Вангелия Дмитрова некоторым отказывала без всякого стеснения, якобы не желая сообщать дурные пророчества. Интересно, он все-таки кто, этот курносый? Петр или Павел? Они что, в пересменку, что ли, работают?» Тут заскрежетала отворяющаяся дверь в дерматиновом мундире.
