Хотя дело явно шло к военному разгрому, в магазине Чурина можно было увидеть такие товары, о которых в Японии успели уже забыть. Однако за год до окончания войны сотрудники русского отдела японской военной миссии в Харбине совершили на фирму Чурина налёт, произвели обыск и аресты, сам управляющий едва спасся бегством.
Новый управляющий приехал из Шанхая. Это был немец, член нацистской партии, которого поставила во главе фирмы японская военная миссия. Считалось, что это ограничит деятельность русских белоэмигрантов и поможет усилить японскую разведку в Советском Союзе.
Убуката, находившийся в то время на основной базе 731-го отряда, встретил там одного молодого русского — очень красивого юношу. Собственно, это была обычная встреча с подопытным заключённым. Но можно сказать, что Убуката встретился тогда со своей судьбой.
Этот юноша был переведён из харбинской тюрьмы, которую русские эмигранты прозвали «приютом» и которой они страшились больше, чем смерти. Это была специальная тюрьма японской военной миссии, предназначенная для советских разведчиков, тайно перешедших границу, и для русских белоэмигрантов, подозреваемых в шпионаже.
Для тех, кого переводили в 731-й отряд, всякое общение с внешним миром, в том числе и с «приютом», полностью прекращалось. Ни писем, ни передач…
Время от времени Убуката заходил в камеру к русскому юноше. И однажды тот сказал ему:
— Господин поручик, позвольте мне обратиться к вам с просьбой. У меня есть невеста. Зовут её Оля, она работает продавщицей у Чурина…
Судя по рассказу молодого человека, он тоже служил в этой фирме, там его арестовали и увезли в «приют». Незадолго до этого он был помолвлен с Олей. Просьба сводилась к тому, чтобы Убуката передал ей от него весточку. Обратился он именно к Убукате потому, что тот учился в Маньчжурии и немного знал русский язык. Молодой человек, когда работал в фирме Чурина, обслуживал японских клиентов и довольно сносно говорил по-японски. Благодаря этому между ними сразу установилась какая-то близость.
Убуката согласился выполнить просьбу русского; выбрав удобный момент, он во время служебной поездки в Харбин отыскал дом неподалёку от греко-православной церкви, где жила со своей матерью невеста русского юноши. Он решил явиться к ней прямо домой, потому что разыскивать её в универмаге, находившемся под неусыпным надзором японской секретной службы, для него, японского офицера, было делом небезопасным.
Оля считалась русской эмигранткой, но по матери она была еврейкой. Когда управляющим фирмы Чурина стал немец-нацист, над ней нависла опасность увольнения.
Увидев перед собой японского офицера, Оля сначала испугалась, но когда Убуката сказал, что пришёл по поручению её жениха, она впустила его в дом. Матери дома не было.
— Как это ни печально, но я должен вам сообщить… — начал Убуката. Он рассказал о том, что жених её заболел тяжёлой инфекционной болезнью и умер. Это известие потрясло Олю. От ужаса она не могла произнести ни слова. Убуката передал ей каштановую прядь волос.
Сжимая в руке волосы, она упала на колени и зарыдала. Это был душераздирающий плач, от рыданий содрогаюсь всё её юное тело. Казалось, скорбь тяжёлым грузом навалилась на её плечи и не давала ей разогнуться.
На самом же деле жених Оли был ещё жив. Но заключённые, попадавшие в 731-й отряд, никогда оттуда живыми не выходили. Это знал Убуката и решил, что будет лучше, если она заранее примирится с мыслью о смерти жениха и, возможно, найдёт себе нового возлюбленного.
С тех пор каждый раз, бывая в Харбине, Убуката навещал Олю. Он привозил ей сладости и всячески старался, чтобы она как можно скорее забыла своё горе.
Наступило лето. Последнее лето перед окончанием войны. Убуката стал брать с собой Олю на прогулки. Они ездили на Солнечный остров на реке Сунгари. В отпускные дни он имел право носить гражданскую одежду, в ней он чувствовал себя свободнее. Они ездили на этот остров, который словно был создан для удовольствий, купались там, катались на яхте. Вскоре они сблизились.
Когда война подошла к концу, Убуката не захотел, чтобы эти быстро промелькнувшие летние дни остались просто забавой. Воспользовавшись паникой, поднявшейся в отряде, Убуката бежал и укрылся у Оли. Её старая мать к этому времени умерла.
Выслушав рассказ приятеля, Тэрада сказал:
— Я всё понял, постараюсь вам помочь.
Он почувствовал, что просто обязан помочь скрыться Убукате и Оле, которых судьба свела в столь необычное время. Вместе с Убукатой он отправился на квартиру к Оле. Когда Тэрада увидел её, ему ещё сильнее захотелось им помочь — она была на четвёртом месяце беременности. Было очевидно, что долго они оставаться здесь не смогут.
Многие русские эмигранты получили советское гражданство. Тех же, кто сотрудничал с японцами и маньчжурскими властями, предавал своих соотечественников, интернировали и вместе с японскими военнослужащими Квантунской армии отправляли в Сибирь.
И тут Тэраде вспомнилось одно обстоятельство. В Мукдене начиналась эпидемия чумы, и в харбинский Комитет помощи беженцам приезжал оттуда представитель вербовать людей для борьбы с эпидемией. Если им втроём удастся добраться до Мукдена, где у Тэрады много знакомых и друзей, там-то уж они как-нибудь выпутаются.
Через несколько дней группа сотрудников противоэпидемического отделения, получив разрешение советских военных властей, погрузилась я санитарный вагон в эшелоне, направлявшемся в Мукден. В составе этой группы были Тэрада, Убуката и Оля, одетая в белый халат и ехавшая под видом медсестры. Из Мукдена Убуката с Олей вскоре перебрались в Дальний. Дело было в том, что у Убуката появилась возможность устроиться судовым врачом на санитарный транспорт, который должен был отплыть из Дальнего в Японию раньше, чем пароход с репатриируемыми японцами. Тэрада оставался в Мукдене. Здесь он под руководством бывшего профессора Мукденского университета вёл работу по борьбе с эпидемическими заболеваниями, в том числе и с чумой. Однако спустя некоторое время он был пойман как скрывавшийся японский офицер и отправлен в Сибирь.
В Дальнем, родив дочку, жена Убукаты заболела родильной горячкой. Ни сульфамидных препаратов, ни антибиотиков тут не было, и она умерла. Убуката с новорождённой в санитарном транспорте отправился на родину. Об этом Тэрада узнал лишь впоследствии, когда из Сибири вернулся в Японию.
Тэрада закончил свой рассказ, Кохияма сказал:
— Когда думаешь об Эмме, начинаешь понимать, что такое превратности судьбы. Но согласитесь, что вся эта романтическая история вашего приятеля отнюдь не похожа на чистую любовь.
— Почему?
— Очень просто. Ведь тот молодой человек был ещё жив, а он обманул девушку, сказав ей, что её жених умер. И я не верю, что он сделал это в её интересах. Скорее, он преследовал собственные интересы. Он сам добивался этой девушки, и это ему удалось.
Когда Кохияма подумал о том, что всё-таки Эмма воспитана Убукатой, ему стало как-то неловко за свои слова. И всё же он не мог подавить в себе желание возражать Тэраде.
— Нет, вы не правы, — ответил Тэрада. — Как же можно говорить, что Убуката решил просто позабавиться? Ведь он так и остался вдовцом, больше не женился и воспитывал дочь.
— Всё это, конечно, хорошо, но у меня, Тэрада-сан, такое чувство, что вы что-то приукрашиваете.
СУМАСШЕДШАЯ НОЧЬ
1
Третьи сутки пребывания в изоляторе. День выдался пасмурный, ветреный, холодный, и никто не выходил даже на прогулку во двор.
Кохияма сидел в гостиной и листал случайно оказавшуюся под рукой медицинскую книгу.
Среди газетных корреспондентов встречается тип людей, которых можно было бы отнести к своего рода «пассивным нигилистам». Они нелегко сближаются с людьми, их мало привлекают события повседневной жизни, но зато они проявляют исключительную активность, загораются, как только речь заходит о необычных происшествиях и сенсациях.
К такому типу людей принадлежал, по-видимому, и Кохияма. Свою внутреннюю, растущую с каждым днём неудовлетворённость он заполнял интересом к разного рода необычным явлениям внешнего мира. Здесь, вероятно, сказывалась склонность современного человека в той или иной мере жить самообманом, всё больше возрастающая по мере развития радио, телевидения и других средств массовой информации.
Однако когда Кохияма оказывался вовлечённым в действительно серьёзные события и становился их участником, он чувствовал желание бороться не за страх, а за совесть, как бы наверстать упущенное. Его юные годы совпали с периодом, когда мощная волна выступлений против так называемого японо-американского пакта безопасности, встретив ожесточённое сопротивление, резко пошла на убыль. И Кохияма стал сомневаться в том, во что раньше так верил. Нельзя сказать, чтобы ему была чужда бравада; происшествие, в которое он был вовлечён, начинало казаться ему событием более серьёзным, чем прежняя борьба против договора безопасности.
