— Узнаю тебя.
Равинель нежно погладил ее по голове.
— А может, Люсьен просто завидует, — пробормотал он. — Видит, какие мы дружные… Некоторым нестерпимо счастье других. В конце концов, разве мы знаем, что у нее на уме? Три года назад, когда ты заболела, она так с тобой нянчилась… Н-да… в преданности ей не откажешь. Она тебя просто спасла. Гм! Тогда казалось, что тебе конец… Но, в конце концов, спасать людей — ее профессия… и потом, может, у нее просто счастливая рука. И от тифа не всегда ведь умирают.
— Верно, но вспомни, какая она была милая… Даже велела доставить меня в Париж в машине «скорой помощи».
— Согласен! Но откуда мы знаем? Может, она уже тогда решила стать между нами? Я вот припоминаю… что она заигрывала со мной. А я-то еще удивлялся, что так часто ее встречал. Скажи, Мирей, а может, она в меня влюбилась?
Лицо Мирей впервые за этот вечер осветилось улыбкой.
— В тебя? Ну, знаешь, миленький! Вот уж придумал!
Она мелкими глотками выпила воду, отставила пустой стакан и, заметив, что Равинель побледнел и глаза у него заблестели, добавила, ища его руку:
— Не сердись, миленький! Я ведь нарочно, чтоб тебя позлить… Надо же мне с тобой сквитаться!
II
— Надеюсь, ты хоть не рассказала своему брату…
— Вот еще!.. Я бы сгорела со стыда… И потом… мне бы не успеть на поезд.
— Значит, о твоей поездке сюда никто не знает?
— Никто! Я ни перед кем не обязана отчитываться.
Равинель потянулся к графину.
Он не спеша налил полный стакан, собрал листки, разбросанные по столу: «Фирма Бланш и Люеде»… На минуту задумался.
— Но другого объяснения я не вижу. Люсьен хочет нас разлучить. Ну вспомни… Помнишь, ровно год назад, когда она проходила стажировку в Париже? Согласись, ведь она могла преспокойно устроиться в больнице или гостинице… Так нет же… поселилась именно у нас.
— Верно… Не хватало нам ее не пригласить после того, как она проявила ко мне столько внимания!
— Конечно. Но почему она вторглась к нам в доверие? Еще немного, и она бы почувствовала себя полной хозяйкой. С тобой она уже обращалась как с прислугой.
Скажешь тоже… А тобой она не вертела, как ей заблагорассудится?
Но ведь не я же готовил ей разносолы.
— Конечно, нет. Но ты печатал ей письма.
— Странная особа, — усмехнулся Равинель. — На что она могла рассчитывать, посылая подобное письмо? Могла же сообразить, что ты сразу примчишься… И прекрасно знала, что ты застанешь меня одного. И ее двуличность тут же обнаружится.
Его доводы совершенно смутили Мирей, и Равинель испытал горькое удовольствие. Он не мог ей простить, что она ставила Люсьен выше его.
— Зачем? — пробормотала Мирей. — Да, зачем?.. Ведь она добрая.
— Добрая?! Сразу видно, что ты ее не знаешь.
— Между прочим, я знаю ее не хуже, чем ты! Я видела ее на работе, в больнице, в ее стихии. А ты и понятия об этом не имеешь!.. Например, сиделки! Ты бы поглядел, как она ими помыкает!
— Ну хорошо, идем!
Она хотела встать, но ей это не удалось. Ухватившись за спинку кресла, она снова упала в него и провела по лбу ладонью.
— Что с тобой?
— Ничего! Закружилась голова.
— Ты себя довела. Не хватает еще, чтобы ты заболела… Как бы то ни было, лечить тебя будет не Люсьен.
Она зевнула, вялым движением руки откинула со лба волосы.
— Помоги мне, пожалуйста. Я пойду прилягу. Меня вдруг стало ужасно клонить ко сну.
Он взял ее под руку. Она зашаталась и едва не упала, но вовремя уцепилась за край стола.
— Бедняжечка! Довести себя до такого состояния!
Он повел ее в спальню. Ноги Мирей подгибались. Она еле тащила их по паркету и на пороге потеряла туфлю. Равинель, отдуваясь, опустил ее на кровать. Она была мертвенно-бледной и, казалось, дышала с трудом.
— Похоже… зря я…
Она говорила уже шепотом, но в глазах еще теплилась жизнь.
— Ты не собиралась повидаться на этих днях с Мартой или Жерменом? — спросил Равинель.
— Нет… Только на будущей неделе.
Он прикрыл ноги жены покрывалом. Мирей не спускала с него глаз, в них сквозила тревога.
— Фернан!
— Ну, что еще?.. Да отдыхай же.
— …стакан…
Лгать больше не стоило. Равинель хотел было отойти от кровати. Глаза умоляюще следили за ним.
— Спи! — закричал он.
Веки Мирей моргнули раз, другой. В центре зрачков светилась только точечка, потом она угасла, и глаза медленно закрылись.
Равинель провел рукой по лицу, будто смахивал налипшую паутину. Мирей уже не шевелилась. Между ее накрашенными губами показалась перламутровая полоска зубов.
Равинель вышел из спальни и, держась за стены, добрался до прихожей. У него слегка кружилась голова и в глазах неотступно стояло желтое лицо Мирей — то отчетливо, то расплывчато — оно порхало перед ним, словно гигантская бабочка.
Он мигом прошел палисадник, толкнул калитку, которую Мирей не захлопнула, и негромко позвал:
— Люсьен!
Она тут же вышла из тени.
— Иди! — сказал он. — Готово.
Она пошла к дому впереди него.
— Займись ванной!
Но он последовал за ней в спальню, по дороге поднял туфлю и положил ее на камин. Люсьен приподняла веки Мирей одно за другим.
Открылось беловатое глазное яблоко, неподвижный, словно нарисованный, зрачок. Равинель стоял как зачарованный, не в силах отвернуться. Он чувствовал, что каждое движение Люсьен врезается в его память, отпечатывается в ней как отвратительная татуировка. Он когда-то читал в журналах сообщения и статьи о детекторе лжи. А вдруг полиция… Равинель вздрогнул, сцепил пальцы, потом сам испугался своего умоляющего жеста и заложил руки за спину. Люсьен внимательно следила за пульсом Мирей. Ее длинные нервные пальцы бегали по белому запястью, словно жадный зверек искал артерию, чтобы вонзиться, впиться в нее. Вот пальцы остановились… И Люсьен приказала:
— В ванну… Скорей!
Она проговорила это сухим профессиональным голосом; точно так она обычно объявляла роковые диагнозы, но точно так она и успокаивала Равинеля в те минуты, когда он жаловался на боли в сердце. Он поплелся в ванную комнату, открыл кран, и с грохотом хлынула вода. Он опасливо прикрутил кран.
— Ну, что там? — крикнула Люсьен. — В чем дело?
Равинель молчал, и она сама подошла к ванной.
— Шум, — буркнул он. — Мы ее разбудим.
Не удостоив его ответом, Люсьен открыла до отказа кран с холодной водой, потом с горячей и вернулась в спальню. Ванна медленно наполнялась. Зеленоватая, пузыристая вода. Легкий нар собирался в круглые капельки, бежавшие по белым эмалевым стенкам ванны, по стене, по стеклянной полочке над умывальником. В запотевшем стекле совершенно не ясно, смутно до неузнаваемости, отражался Равинель. Он попробовал воду, будто речь шла о настоящей ванне, и тотчас отпрянул. В висках у него застучало. До него вдруг дошла страшная правда. До него дошло, что он собирается сделать, и его пробрала дрожь. К счастью, это скоро прошло. Сознание вины быстро рассеялось. Мирей выпила снотворное вот и все. Ванна наполнялась. Какое же тут преступление? Ничего ужасного. Он только налил в стакан воды, а потом отнес жену в постель… Что ж, ничего особенного… Мирей умерла, так сказать, по собственной вине, умерла, так сказать, из-за своей же неосторожности. Виноватых нет. Какие же могли быть враги у бедняжки Мирей? Она была слишком заурядная и… Но когда Равинель вернулся в спальню, все снова показалось ему невероятным, чудовищным сном… Он даже подумал, уж не снится ли ему все это… Нет. Это не сон. В ванну хлестала вода. Труп по-прежнему лежал на кровати, а на камине валялась женская туфля. Люсьен преспокойно рылась в сумочке Мирей.
— Послушай! — поморщился Равинель.
— Я ищу ее билет, — объяснила Люсьен. — А вдруг она взяла обратный? Нужно все предусмотреть. А где мое письмо? Ты взял у нее мое письмо?
— Да. Оно у меня в кармане.
— Сожги его… Сейчас же сожги… А то еще забудешь. Пепельница на ночном столике.
Равинель чиркнул зажигалкой, поддел уголок конверта и отпустил письмо только тогда, когда огонь лизнул ему пальцы. Бумага в пепельнице покорежилась, зашевелилась — черная, отороченная по краям красноватым кружевом.
— Она никому не сказала, куда едет?
— Никому.
— Даже Жермену?
— Даже ему.
— Подай-ка мне ее туфлю.
Он взял с камина туфлю, и к его горлу подступил комок.
Люсьен ловко надела туфлю на ногу Мирей.
— Наверное, хватит воды, — бросила она.
Равинель двигался как лунатик. Он завернул кран, и внезапная тишина оглушила его. В воде он увидел свое отражение, искаженное рябью. Лысая голова, густые кустистые рыжеватые брови и подстриженные усы под странно очерченным носом. Лицо энергичное, почти грубое. Всего лишь маска, всегда обманывавшая людей, — и долгие годы, даже самого Равинеля — всех, но только не Люсьен.
