Она говорила, слегка подергивая головой (это у нее всегда было), быстро и таким тоном, как будто мы с ней виделись не далее как вчера. Вблизи я разглядел: нет, сильно постарела, конечно, постарела. Да ведь и лет ей сейчас много, пожалуй. Мы успели сказать всего несколько слов, когда на тракте вдруг раздался грохот.
Тетя Зина встрепенулась и, снова прикрыв ладонью глаза, стала смотреть на ворота. Я оглянулся и увидел, как с мягкой дороги, расплескивая воду, на тракт въехала водовозная бочка. Тащила ее понурая клячонка, а впереди, задом едва касаясь бочки, мостился старик-водовоз. Бочка загремела по тракту дальше, в ограду не заехала.
“Куда это он? — заволновалась тетя Зина. — Куда он, черт полосатый?”
Я хотел возобновить разговор, но из этого мало что выходило. Бочка с водой не шла у нее из головы. Я сказал ей, что, дескать, я пока пошел, что буду еще здесь и, стало быть, еще увидимся. И направился в школу. Тетя Зина успела мне сказать, что там сейчас идут последние экзамены…»
Нас не удивляет, что в своих коротких воспоминаниях Анастасия Прокопьевна сообщила только самое главное. Уже взрослому сыну она сказала как-то: «Матери всегда должны быть строги к своим детям и к их способностям должны относиться критически». Что же она сочла необходимым сказать о Саше?
«Рос он спокойным ребенком, очень любознательным, впечатлительным. С нами жила бабушка, моя мама, на руках которой с ранних лет рос Саша. Она, как и всех детей, нежно его любила. Он ее также очень любил. Много сказок и былей слышал от нее, много книг она ему прочитала.
В школьные годы много читал — библиотека осталась у нас от моих родителей. Любил Пушкина, Лермонтова, Чехова, увлекался Есениным. В детские годы Гайдар был его любимым писателем. Повесть “Голубая чашка” Саша мог пересказать наизусть.
Он как-то увлекался многим: и музыкой, и спортом, участвовал в драмкружке. Хорошо играл на гитаре, пел немножко. Любил классическую музыку, особенно Бетховена, Моцарта, Чайковского. Был бессменным членом школьной редколлегии. Хорошо рисовал.
Он как будто спешил все ухватить, торопился… Участвовал в турпоходах: то на велосипедах, то на лодках. Я иногда очень беспокоилась за участие в этих походах. Любовь к путешествиям сохранилась на всю его короткую жизнь…»
А дополнения к этому рассказу найдем мы в воспоминаниях Сашиных ровесников и педагогов. Клавдия Николаевна Токтонова, которая несколько лет была классным руководителем у мальчика и преподавала ему литературу, рассказывала:
«Думаю, что на моих глазах происходило становление его личности. Большое место в формировании его характера, на мой взгляд, принадлежало семье. Это была удивительная семья, по-настоящему интеллигентная, где благородство отношений ценилось превыше всего.
Анастасия Прокопьевна работала многие годы завучем[10]. И нас, молодых, она учила не только профессиональным навыкам и педагогическому мастерству, но и урокам жизни.
В те далекие пятидесятые годы жили мы материально плоховато. Особых развлечений не было… Верховая езда, тайга, катание на лодках, а зимой на лыжах, самостоятельные вечера, долгие споры о литературе в потемневших классах при освещении пламенем топившейся печки, дрова для которой ребята запасали сами, — вот круг их занятий и интересов.
Вспоминаю уроки литературы… Никогда не забуду уроки, посвященные чтению и разбору пьесы Горького “На дне”. Идет чтение по ролям. Саша читает слова Актера. Описать невозможно, надо слышать самому. Это была тонкая душа, душа художника и артиста.
Точным, образным, емким языком он обладал еще в школьные годы. Рассказывает о смешном — не улыбнется сам, только в глубине темных глаз лукавинка. Так он и на уроках отвечал — коротко, сдержанно и точно. А классные газеты, оформленные его рукой! Поражали чутье к краскам, культура оформления…
Был он любимцем класса, к его слову прислушивались, а говорил он кратко, без лишних слов. Часто уходил в себя, как будто обдумывал всё то, что скажет вслух спустя годы».
Сверстники Саши рассказывали о нем по-своему, так, как они запомнили его детской памятью: «Очень любил литературу — записала на страничке для Кутуликского музея одноклассница Вампилова Тоня Проскурякова. — Даже приносил на уроки художественные книги и читал их во время уроков. Положит на колени и читает. Отбирали книги, его наказывали».
По этому поводу Галина Валентиновна заметила с юмором:
«Историчка, молодая учительница, жаловалась бывало: Вампилов сядет боком, книга на скамейке посторонняя — читает. Учительница делает замечание, а он ей: “Подождите, я сейчас дочитаю и буду вас слушать!”».
«Очень хорошо писал сочинения, — продолжала Проскурякова, — всегда его сочинения зачитывала классу Клавдия Николаевна как примерные, как надо писать. А правила не учил, только и читал. Портфель не носил, а за рубаху положит книги и тетрадь и идет на урок. На вечерах он всегда читал стихи, много заучивал наизусть…»
«В те годы, — напоминал учитель психологии Александр Филиппович Сомов, — интерес к учебе у детей был очень большой. Взять, к примеру, ребят из того же школьного двора: братья Морозовы, Шагаловы, Саша Колченов, Саша Вампилов. Все они, да и товарищи их (которые почти постоянно были в нашем дворе), отличались желанием учиться и способностями к чему-то: тот увлекался радио, тот музыкой, все прилично рисовали, любили петь, ну и представления придумывали, роли распределяли. В этом последнем, как я сейчас помню, Вампилов Саша играл не последнюю роль. Показывать — это было его страстью».
«Тогда все мы увлекались, — подтверждала Вероника Морозова. — Помню, под руководством учителей приготовили спектакль по мотивам поэмы Пушкина “Цыганы”. Саша Вампилов исполнил роль старого цыгана. Он же был музыкальным оформителем этого спектакля».
Впрочем, о страсти лицедействовать есть свидетельства и самого Александра. В 15 лет он начал переписываться со своим бывшим одноклассником Геной Белобородовым, который после окончания семилетки уехал из Кутулика.
Сохранилось семь посланий Саши к своему другу, очень непосредственных, искренних, эмоциональных — пожалуй, любое определение, которым отличаются произведения журналиста, прозаика, драматурга Вампилова, приложимо и к этим письмам. Выберем из них те строки, в которых речь идет об увлечении автора сценой.
«Да, я записался в драмкружок и играл в довольно просторном отрывке из “Молодой гвардии” роль Сергея Тюленина. Играл, по словам зрителей, хорошо. Сейчас будем готовить “Побег” или еще что-то, где мне хотят дать порядочную роль. Брать ли?»
В следующих письмах:
«Приветствую, Гена, твою работу на сценической ниве. Приветствую! Хорошее, брат, дело… Говоришь, играл Горностаева. Вы взялись за крупную вещь. Но мы поскромнее. Ставили “Двадцать лет спустя”… Вообще мне сцена нравится. Чувствую интерес и еще кое-что».
«5 ноября у нас в клубе (был) школьный вечер. Торжественная часть и художественная самодеятельность. Гвоздь последней — школьный драматический кружок со своей первой работой, пьесой Михаила Светлова “Двадцать лет спустя”. Прочти обязательно, хоть, может, уже читал. Готовились спешно, но не плохо. Играл роль комсомольца Васи Направо. Имел возможность взять роль Сашки Налево, но почему-то не взял. Итак, вечером 5 ноября играл на кутуликской сцене. Играю вроде уж не так (для нас) плохо. Говорят, хорошо…»
Но, пожалуй, наибольшую сродненность с душой кутуликского мальчишки приобрела музыка. Гитара, о которой мы упоминали выше, — прадедушкина, потемневшая от времени, стала не просто спутницей Саши на школьных вечерах, в дальних поездках и ближних походах — она стала на многие часы его собеседницей, выразительницей его дум и настроений. «Когда ездили в колхоз на уборку урожая, копать картофель, убирать овощи, — записала Проскурякова, — он всегда брал гитару, играл и пел, мы любили его слушать».
Как-то после гибели Александра Валентиновича в одной школе подошла ко мне учительница. Девочкой она жила в Кутулике в том же школьном бараке, что и Вампиловы, через стенку от них. С улыбкой она вспомнила о Саше:
— Гитару мучил — каждый день! Однажды говорю ему: «Мешаешь мне готовить уроки». А он так дружелюбно: «Да? Ну потерпи. Вот освою инструмент — научу тебя». Как тут обидишься?
Здесь я позволю себе перенестись в первые студенческие дни, прошедшие у нас на уборке урожая как раз в родном районе Вампилова, — в эти дни знакомства друг с другом нас, еще почти школьников, всякую свободную минуту сводила в кружок именно Сашина гитара. Есенинские стихи, которые вечерами читал наизусть Вампилов, дополнялись песнями на стихи поэта. Ни до, ни после этого, вплоть до сегодняшнего дня, не слышал я исполняемых тогда мелодий на стихи великого лирика: «В том краю, где желтая крапива…», «Грубым дается радость…», «Устал я жить в родном краю…». Мне кажется, музыку к этим стихам подобрал сам Вампилов. Все наши «посиделки» начинались с них; Саша исполнял их как давно и твердо заученные. Меланхолия и намеренная грубоватость стихотворений нравились нам; мы (в том числе и девчата) распевали их «со слезой в голосе» и в любой час, то небольшой группой, то общим хором. Многократно печаталась фотография, на которой изображены Саша с гитарой, я с мандолиной и еще четверо наших друзей, устроившихся на штабеле бревен у старой деревенской постройки, — с кислыми минами мы как раз и тянем одну из этих печальных песен.
