Позднее, уже во время учебы, Саша сочинил романс на есенинское стихотворение «Вечером синим, вечером лунным…». В отличие от упомянутых песен, по правде сказать, простоватых, мелодия этого романса была оригинальной, самобытной. Под аккомпанемент студенческого оркестра, в котором мы играли, Сашино сочинение часто исполнял в университетских концертах один из наших сверстников. Но большее впечатление романс производил, когда его пел сам Вампилов, под свою гитару.
Из тишины рождались чуть слышные грустные звуки, Саша начинал элегически:
Вечером синим, вечером луннымБыл я когда-то красивым и юным.
Потом переборы гитары убыстрялись, и, когда звуки уже походили на лавину, летящую под крутой склон, Саша безысходно выдыхал:
Неудержимо, неповторимоВсе пролетело… далече… мимо…
Опять струны успокаивались, голос вновь становился спокойно-горьким, лишь во второй строке поднимаясь к давней, полузабытой радости:
Сердце остыло, и выцвели очи…Синее счастье! Лунные ночи! —
чтобы в следующее мгновение с прежней обреченностью закончить под катящуюся и затихающую вдалеке лавину звуков:
Неудержимо… неповторимо…Все пролетело… далече… мимо…
Довольно подробно о музыкальных пристрастиях Александра Вампилова написал наш университетский однокурсник Игорь Петров. Его, любителя музыки и в студенческие годы — руководителя вузовского оркестра, в первые же дни общения с Сашей поразило, как хорошо, даже мастерски, освоил он подростком игру на гитаре, какие сложные произведения отечественных и зарубежных, неизвестных нашему мальчишескому кругу композиторов он исполнял. Вот строки из воспоминаний И. Петрова:
«Обычно сдержанный, немногословный, особенно в случайных компаниях, умеющий короткой фразой, репликой или просто легкой иронической улыбкой сказать гораздо больше своих разговорчивых собеседников, он внутренне и внешне изменялся, когда брал в руки гитару. Преображался, когда машинально перебирал струны легким касанием пальцев, пробуя аккорды и искусно извлекая флажолеты, питая к ним слабость. В какой-то момент появлялась музыкальная тема. Иногда он пел. Голос, баритон, был глуховатый, негромкий, но чрезвычайно выразительный, исполнение — ровное, без каких-либо динамических контрастов.
Репертуар его пьес составляли в основном переложения для гитары, издававшиеся в популярной “Библиотеке гитариста” и других массовых изданиях. Но особое место в этом репертуаре занимала испанская музыка. Именно от Вампилова довелось мне впервые услышать пьесы и имена малоизвестных у нас в те годы музыкантов и исполнителей, таких как Э. Гранадос, И. Альбенис, М. де Фалья, П. Сарасате, Ф. Таррега, А. Сеговия, М.-Л. Анидо.
В восприятии музыки А. Вампиловым существовала явная избирательность и какая-то тайная закономерность — в силу тех же, наверное, причин, что мешают исследователям приоткрыть тайну его драматургии, а театрам — создавать спектакли, адекватные его пьесам. Вероятно, это удел больших художников. Так, например, он боготворил Моцарта, причем воспринимал его в целом, как художественное явление. Слушал и знал “Свадьбу Фигаро”, “Дон Жуана” (часто напевал “Арию с шампанским”, “Мальчик резвый…”, арию Лепорелло, сцену Церлины и Дон Жуана), симфонии — соль-минорные (двадцать пятую и сороковую), “Юпитер” (сорок первую), двадцать первый фортепианный концерт, некоторые из скрипичных и фортепианных сонат и, конечно же, “Реквием”. Слушал сосредоточенно, редко комментировал услышанное, ограничиваясь краткими репликами.
Другое дело — Бетховен. Отдельные его произведения вызывали эмоциональное возбуждение, вообще не характерное для Вампилова. Главное место среди бетховенских опусов, без всякого сомнения, занимала девятая скрипичная соната (“Крейцерова”). По собственному признанию Вампилова, соната сразу же потрясла его своей страстностью, силой темперамента.
Из фортепианных сонат Бетховена Вампилов выделял восьмую (“Патетическую”) и четырнадцатую (“Лунную”), из фортепианных концертов — третий (все пять концертов вышли тогда в блестящем исполнении Э. Гилельса с оркестрами К. Кондрашина и К. Зандерлинга. Играл на гитаре популярную пьесу “К Элизе” и выразительно аккомпанировал “Шотландскую застольную”.
Из отечественных композиторов, чьи произведения любил Вампилов, первым, бесспорно, был Михаил Иванович Глинка. Долгие годы творчество основоположника русской национальной музыки было чуть ли не главным объектом официальной пропаганды, а после пресловутого постановления сороковых годов — чуть ли не канонизировано. Казалось, это могло стать помехой в отношениях к нему Вампилова, который вообще не принимал официоза, тем более если это касалось творчества.
“Визитной карточкой” Глинки, вершиной его лирики Вампилов считал “Вальс-фантазию” — маленькую “поэму о вальсе”, жемчужину элегического жанра и вместе с тем эталонного (наряду с “Камаринской”) произведения в истории русского симфонизма. Саня недурно играл фрагменты из него, а при прослушивании выделял — то фразой, то выразительным жестом — изящный эпизод, дважды повторяющийся перед последним, заключительным проведением основной темы вальса. Таким же местом в “Арагонской хоте” была первая тема побочной партии (с форшлагами), проводимая кларнетом, затем гобоем.
Особо следует остановиться на испанских увертюрах Глинки, которым Вампилов отдавал предпочтение, сравнивая их с той же “Камаринской” или с музыкой к “Князю Холмскому”. Вообще “испанская тема” — загадка Вампилова. Действительно, “откуда у парня испанская грусть”? Скорее всего, ее истоки — в ранней юности, когда впервые в его руках ожила гитара, а нотные строки самоучителя и популярных сборников, где печатались пьесы испанских авторов, превращались в колоритные мелодии и причудливые ритмы. Первый акт творчества не только приносит радость, но и формирует пристрастия…
Романсы Глинки занимали ведущее место в репертуаре Вампилова. Среди них — и с испанским колоритом (“В крови горит огонь желанья…”, “Я здесь, Инезилья…”, “Ночной зефир”), но самыми-самыми были все-таки вокальные миниатюры в стиле русской романтической элегии, одухотворенной поэзией Пушкина и его современников.
Пожалуй, ни один из романсов Вампилов не исполнял с такой душевностью и вместе с тем пронзительностью скрытого, внешне сдержанного чувства, как элегию “Сомнение”. Всех, кто присутствовал при этом, завораживала магия слитых воедино поэтического слова и музыки:
Уймитесь, волнения страсти,Засни, безнадежное сердце…
Перед “Сомнением” меркли даже такие шедевры, как “Не искушай…” и “Я помню чудное мгновенье…”.
А после паузы — вдруг грациозный, как бы летящий ритм прелестной пушкинской “Адели”. Романс Саня исполнял на одном дыхании:
Играй, Адель,Не знай печали,Харит и ЛельТебя венчалиИ колыбель твою качали…
Легкую, акварельную миниатюру сменяют печальные и тревожные такты вступления к “Элегии” М. Яковлева на слова А. Дельвига, романсу, наполненному глубоким философским содержанием:
Когда, душа, просилась тыПогибнуть иль любить,Когда желанья и мечтыК тебе теснились жить,Когда еще ты не пил слезИз чаши бытия,Зачем тогда в венке из розК теням не отбыл я?..
Десятки романсов и песен исполнял Вампилов, когда был “в ударе”. Удивляло, как он мог разучить и запомнить такое количество произведений: “Я вас любил…” (А. Шереметьев), “Утро туманное…” (В. Абаза), “Не пробуждай воспоминаний…”, “Гори, гори, моя звезда…” (П. Булахов), “Выхожу один я на дорогу…” (Е. Шашина), из шаляпинского репертуара — “О, если б мог выразить в звуке…”, “Очи черные”… И все это — еще в школьные годы!»
Мы еще вернемся к запискам Игоря Петрова, но и приведенные строки позволяют согласиться с выводом автора: «Музыкальная одаренность Вампилова, чувство гармонии и, особенно в произведениях крупных форм, его предпочтения тому или иному автору в какой-то мере должны были оказать влияние и на литературное творчество. Думается, что мои заметки о “музыкальной биографии” писателя помогут хотя бы чуточку приоткрыть тайну его души, внести лепту в разгадку театра Вампилова».
* * *
Студенческие товарищи Вампилова, ежегодно выезжавшие в сентябре на уборку урожая в его родной район, убеждались и в том, что Саша хорошо знает отчие места. В каком бы селе мы ни оказались, всюду он бывал — то работал на местных полях еще школьником, то приезжал на здешнее озеро купаться и рыбачить, то колесил тут со сверстниками на велосипеде. Желание увидеть самому дальнюю речку, заповедный таежный или степной уголок, глухоманный поселок, побывать там, где Макар телят не пас, — не затихало в его душе. Стоило упомянуть при нем о богатой рыбалке в какой-нибудь малодоступной бухточке или о тишайшем зимовье, куда охотник заглядывает раз в год и где вокруг много ягод и кедровых орехов, его глаза загорались. На озере Аляты он еще мальцом учился плавать и ловил окуней. В дальнем совхозе «Иванический» и еще в полдюжине колхозов бывал со школьной концертной бригадой. В окрестности сел, связанных с райцентром разбитой проселочной дорогой, забирался, потому что там сохранялась нетронутой грибница.
