«Вы сказали, война не кончена...»
«Фактически она уже закончена».
Снова пауза, тишина, офицер, это видно по его глазам, по тому, как он постукивает ладонью по обтянутому сероголубой тканью колену, собирается приступить к главной теме.
Как он её разыскал?
«О, это не представляло большого труда. У нас есть списки».
«Позвольте всё-таки... Чему я обязана честью?..»
«Вы хотите сказать, честью моего посещения? Чувствуется прекрасное старое воспитание. Но я полагал, что вы и сами догадались, с какой целью я разыскал вас».
«Keine Ahnung»[17].
«Вы последняя оставшаяся в живых наследница старого рода. Ваш муж погиб...»
«Жених...» — пробормотала она.
«Прошу прощения. Ваш жених погиб от рук большевиков».
«Откуда это известно?»
«Нам всё известно. Вы бывшая владелица этого дома».
«Мы здесь не жили...»
«Да, это был доходный дом. Семья жила... позвольте, где же находился особняк родителей? Ах да, вспомнил: на улице Поваров».
«На Поварской. Он сгорел».
«Ваш дом сгорел, имущество разграблено, мужчины расстреляны, вы сами чудом уцелели. И вот на склоне лет, одинокая, бесправная, в вечном страхе за свою жизнь, вы ютитесь в этой комнатушке, в квартире, где некогда жила одна семья, как и в других квартирах, а теперь её заселил всякий сброд... Не достаточно ли всего этого?»
Анна Яковлевна молчала. Умолк и офицер.
Он взглянул на часы, хлопнул себя по колену.
«Всё это теперь миновало, как дурной сон. В ближайшие недели будет заключено перемирие, Россия становится союзником рейха, состав будущего русского правительства уже известен. Но я полагаю, — впрочем, вопрос этот, как вы догадываетесь, уже согласован... — я полагаю, что дожидаться, когда новый порядок будет окончательно установлен, нет необходимости. Я предлагаю вам, баронесса, вернуться в Германию. Я не могу представить себе, чтó могло бы вас удерживать здесь, в этой злополучной стране, после всех бед, выпавших на вашу долю...»
Анна Яковлевна по-прежнему безмолвствует. Лицо капитана приняло непроницаемо-каменное выражение. Офицер сидит, прямой, неподвижный, с задранным подбородком, хрустальные глаза устремлены на хозяйку, но как будто не видят её.
Это что, приказ, прошептала она.
Он усмехнулся.
«Это не может быть приказом. Это приглашение. Вы немецкая дворянка, немецкая кровь течёт в ваших жилах. Вам будет немедленно предоставлено германское подданство, назначена пенсия».
«А если я откажусь?»
«В самом деле? (Подняв брови). Das ist doch nicht Ihr Ernst»[18].
«Вы увезёте меня насильно?»
Капитан вздохнул. Сумашедшая, подумал он. Ничего не поделаешь, возраст. Или до такой степени запугана, что...
«Конечно, нет. Никто не заставляет вас уезжать против вашей воли. Как я уже сказал, это приглашение. Как немка...»
«Mein Herr, — промолвила Анна Яковлевна, — я русская».
«Вы имеете в виду, — он показал подбородком на икону, — православное вероисповедание? В Германии русская церковь не преследуется, напротив. Мы видим в ней союзницу в борьбе за освобождение России от еврейско-большевистского ига».
«Я русская, я прожила здесь всю жизнь. И здесь умру. Воля ваша, но я никуда не поеду».
Гость склонил голову набок, с любопытством разглядывал Анну Яковлевну; внезапно грохнуло за окном, задребезжали стёкла.
«Виноват, — отрывисто сказал капитан. — Я должен идти».
Он коротко кивнул, надел фуражку. Хлопнула парадная дверь. Анна Яковлевна сидела не двигаясь и ждала следующего взрыва. Немного погодя снова тенькнул коридорный звонок; оккупант возвратился. Или?..
IX Диспут
27 ноября 1941 (продолжение)
«Как! вы в городе?»
«Увы, — отвечал, входя, доктор Каценеленбоген. — Я должен был уехать с внучкой, но мы потеряли друг друга в толпе, вы же знаете, что творилось».
«Я ничего не знаю».
«Ваше счастье. Это был какой-то ужас. Вдруг пронёсся слух, что немцы якобы уже в Химках. На вокзалах столпотворение. Одним словом, мы разминулись, а это был последний поезд».
«А ваша, э...?»
«Домработница? — Доктор пожал плечами. — Сбежала куда-то».
«Значит, вы теперь один».
«Один. Но, слава Богу, отогнали фрицев; я слышал, что из Сибири прибыло подкрепление».
«Из Сибири?»
«Или с Дальнего Востока. Свежие силы. Я думаю, в ближайшие дни наступит перелом».
«Дорогой мой... — сказала Анна Яковлевна, — я должна вас огорчить. У меня другие сведения. Но, ради Бога, раздевайтесь. Садитесь... Сейчас я сделаю чай».
«О! — сказал доктор Каценеленбоген, потирая ладони. — Горячего чайку было бы недурно. А у вас, похоже, вся квартира эвакуировалась?»
Она вернулась из кухни с чайником. Осторожно спросила, не попадался ли ему кто-нибудь навстречу в переулке.
«Город вымер».
«Доктор. К великому сожалению, у меня другие новости. Но я вижу, вы совершенно замёрзли».
«Продрог. Какие же новости?»
«Тут осталось немножко варенья. Ещё чашечку?.. Вы говорите, подкрепление. Друг мой... — Шёпотом, вперившись в доктора глазами, полными слёз: — Они в городе!»
«Кто?»
«Немцы!»
«Как! Что? Кто? Не понимаю».
«Да, — простонала она. — Я только что узнала».
Доктор Каценеленбоген воззрился на неё, подняв густейшие брови. «Да, да», — шептала Анна Яковлевна.
«Дорогая моя, успокойтесь. Всё будет хорошо».
«Доктор... мы погибли. Всё пропало».
Доктор Каценеленбоген вытянул из жилетного кармана крохотный флакон, схватил чашку, накапал. «Вот, — сказал он. — Выпейте... Этого не может быть и никогда не будет, это противоречит здравому смыслу».
«Господи, какой там здравый смысл...»
«Я своими глазами видел, как наши бойцы прошагали по Садовой, как шла кавалерия. Своими глазами».
«Друг мой, вы грезите, мы оба грезим...»
И тут опять, как набат, теньканье в коридоре.
«Это, наверное, он», — прошептала Анна Яковлевна.
«Кто — он?»
Анна Яковлевна, стиснув ладони, обвела глазами комнату, милый, дорогой, бормотала она, вам надо... Длинный раздражённый звонок потряс квартиру, ещё один, и ещё.
«Вам надо спрятаться, идите в уборную, запритесь там... Это немец, он уже был здесь... Кто там?» — спросила она, величественно плывя к парадной двери, послышался чёткий ответ, она вынула из гнезда дверную цепочку и отвернула защёлку английского замка.
Офицер в шинели с собачьим воротником прошагал мимо сундука и вступил в комнату.
Увидев чашки:
«Sie haben Besuch»[19].
«Только что ушли».
«А я решил зайти к вам ещё раз. Может быть, вы передумали».
Он снял фуражку, расстегнул шинель, уселся, не дожидаясь приглашения.
«К сожалению, мне нечем вас угостить. Может быть, чаю?» — сказала она холодно.
«Благодарю. Вы не ответили...»
«Видите ли, mein Herr...» — и осеклась. Оба услышали торжественные шаги — появился, держа на руке щегольское пальто, с величественной миной, доктор Каценеленбоген.
«Доктор, — пролепетала Анна Яковлевна, — позвольте вам представить... э...»
«Капитан Вернике. Я знал, что тут кто-то есть... Herr Doktor spricht deutsch?»
«Да, — сказал врач, — я говорю по-немецки».
«Приятно встретить культурного человека. Где вы научились языку, если позволите спросить?»
«Доктор, присядьте... вот тут можно...»
«Я учился в Гейдельберге. Это было давно».
«Как я понял, вы медик?»
Большой, грузный доктор Каценеленбоген, облачённый в костюм-тройку из английского коверкота, в широком галстуке и с цепочкой от часов на огромном животе, с опаской косился на стул, сопел, мрачно поглядывал из-под бровей.
«Для всех нас это новость... Мир сошёл с ума», — промолвила хозяйка.
«То, что мир сошёл с ума, что время сорвалось с оси, это знал ещё принц Гамлет, — возразил Вернике, — для вас это новость?.. Ах да, вы имеете в виду поражение Советов. Но, по здравом размышлении, это не должно удивлять. А вот вы меня, действительно, удивляете тем, что ни о чём не слыхали. Кстати, Наполеон тоже был в Москве».
«Да, но чем это кончилось», — сказал врач.
«Доктор, может быть, всё-таки вы присядете», — сказала Анна Яковлевна.
«Отлично знаем, — сказал Вернике, — как это началось и чем кончилось. Это были другие времена...»
«И другие завоеватели, хотите вы сказать?»
Стул затрещал под доктором, однако уцелел. Наступила пауза, мужчины вглядывались друг в друга. Наконец, капитан произнёс:
«Я счастлив, что я увидел столицу царей, наследницу Византии. Эти башни, эти купола древних соборов. Счастлив, что имею возможность побывать в образованном кругу, где можно обменяться мнениями, так сказать, неофициально».
Гость умолк, ожидая ответа, и продолжал:
«Кстати, не лишено некоторой парадоксальности, что представителем русской интеллигенции в данном случае оказался, гм... Вы, если моё предположение правильно, иудей? Впрочем, оставим это. Хочу заметить, что население встречало немецкие войска с энтузиазмом».
