— Хочешь, я охранять буду? — самоотверженно предложил Антон. — Хоть весь день!
— И всю ночь? И снова день? — грустно проговорила Надя. — Ладно, пусть так остается. Может, к вечеру Гусь будет другим человеком.
Гена вышел на балкон. И остановился, с изумлением глядя на маленький шахматный столик, который выставили сюда за ненадобностью и который еще вчера вечаром был покрыт пылью. Сейчас столик был чисто вытерт, на нем лежал лист белой бумаги, прижатый камешком. На бумаге — очень красивый цветок. А под цветком — открытка. С нее прямо Гене в глаза, загадочно улыбаясь, загадочно смотрела «Незнакомка» Крамского. Гена повертел открытку. На ней ничего не было написано. Незнакомка не спускала с Гены прекрасных глаз. Зимний Петербург за ее спиной был окутан дымкой. Как, впрочем, и то обстоятельство, как она тут очутилась. Мама этого сделать не могла. Папа, естественно, тоже. Гусь? Стал бы Гусь заниматься таким утонченным издевательством, для которого просто не было повода — Гена никогда в жизни ни в кого не был влюблен, если, конечно, не считать Татку Замочкину в средней группе детского сада. Незнакомка также ни на кого не походила из всех девчонок, которых только знал Гена. Значит, намекать таким образом тоже было не на кого.
Гена спрятал открытку за пазуху, бумажку со стола сбросил с балкона и принялся рассматривать цветок. На длинном стебле несколько нежных сиреневых колокольчиков. В цветке должен был таиться какой-то намек, и к тому же такой цветок Гена где-то уже видел, только не мог припомнить, где именно. Мама еще была дома, и Гена осторожно прошел в комнату и так же осторожно воткнул цветок в букет, который мама вчера купила после работы. Он постоял какое-то время тихо, потом сказал:
— Очень хороший букет…
— Ты заметил? — удивилась мама. — Ты что-то раньше не замечал!
Она вошла из кухни и встала рядом — любоваться.
— Прелесть! — сказала мама, вздохнув. — Ничто так не согревает сердце, как цветы.
— А это что такое? — Гена показал на цветок, который сам только что воткнул.
— Ах, — сказала мама, — его вчера не было!
— Расцвел за ночь… — сказал он. — А ты не скажешь, как он называется?
— Наперстянка.
И Гена вспомнил — он видел этот цветок в книжке о Циолковском. Наперстянка — это ее любил Циолковский! Он так и сказал маме:
— Это любимый цветок Циолковского!
— Ну что ты! — сказала мама. — Я никогда не видела у него наперстянку!
— Мама имела в виду своего зубного врача, тоже Циолковского.
— Да нет же! Это я говорю про того, который ракеты изобрел!
— А-а-а… — протянула мама, погладила цветок легким движением и снова ушла на кухню.
«Живая ракета Земля — Воздух!» — вспомнил Гена одну из строчек, написанных в прошлое утро на балконной двери. Он окончательно-запутался и в очень смущенном состоянии отправился к Антону Филимонову, прихватив с собой открытку.
Антон ел свою любимую манную кашу и читал книжку. Бабушка, напевая, что-то шила и смотрела заодно утреннюю передачу по телевизору.
— Привет! — сказал Гена и протянул Антону открытку.
Антон посмотрел на нее, как на пустое место, и спросил:
— Ты что, коллекционированием занялся?
— Хорошенькое дело! — воскликнул Гена. — Тут что-то непонятное творится, а ты… Я, знаешь, говорить тебе не хотел… знаешь, как-то так было… но мне недавно какой-то дурак всю балконную дверь исписал разными восклицательными предложениями, а сегодня вот это подсунули…
Антон положил ложку каши в рот, прожевал, отодвинул книжку в сторону и сказал:
— Слава пришла… Со всеми знаменитостями так поступают… разные почитатели… То-то я тебя не узнаю… какой-то ты не такой стал.
— Какой — не такой? — ошарашенно спросил Гена.
— Ну, не такой… стал о себе много думать…
Это когда я о себе стал думать?
А что, нет, что ли? Вот спортплощадку не хочешь расширять. — Антон все это говорил вперемежку с кашей, какими-то чужими словами и с чужим выражением лица. — Как будто другие не люди…
— Да я же вообще! — крикнул Гена. — Вообще! Я же просто так! Я думал… Да я хоть сейчас… Честное слово!
— Тише, — сказала бабушка из комнаты. — Тут такая песня, а вы кричите…
— Я не буду кричать, — сказал Гена. — Я вообще уйду!
И он на самом деле ушел. Он ушел, очень этому удивляясь, — ему казалось, что сейчас это был не он и Антон тоже был не Антон. И вообще все происходило как во сне. «Это что же? — с ужасом подумал Гена. — Это со всеми, что ли, так?» Или он на самом деле не заметил, как стал совсем не такой? Ведь все вон с каким уважением к нему относятся, а он… а он только и знает, что торчит на стадионе. Нет, сказал себе Гена, с этим надо кончать. Надо быть достойным надежд и доверия. Он. сегодня же пойдет к Наде и скажет, что на спортплощадке он готов стать главной рабочей силой.
9
Надя сидела на диване и очень придирчиво рассматривала все платья, которые Лена доставала из шкафа. Она доставала, прикладывала их к себе, но Надя каждый раз говорила:
— Нет!
Одно было слишком легкомысленным, другое делало ее совсем девчонкой, чуть ли не первоклашкой, в третьем можно было ходить только зимой, у четвертого был дикий цвет… Лена достала последнее, с золотисто-красной вышивкой.
— Ты понимаешь, важно, чтоб у Гуся не получилось каких-либо сравнений! Вот он сравнит тебя, например, с воробьем, раз ты в том, сером в крапинку — и считай, что ничего не вышло! Он тебя просмеет, и только!
— А при чем тут Гусь? — удивилась Лена. — Я же не из-за Гуся…
— Ты-то не из-за Гуся, но Гусь из-за тебя… Если ты ему тоже Не понравишься, так он тебе и пойдет доминошников уговаривать.
— А ты сама с Гусем разговаривай!
— Как же, послушается он меня! — Надя вдруг впилась глазами в платье, на которое Лена почему-то не обратила внимания. — Вот всех побеждающее платье! И молчи! И не возражай!
И Лена приложила к себе белое. И как сразу все изменилось: не было Лены, не было платья, было что-то единое, воздушное, легкое. И сразу стало заметно, какие у нее темные крылатые брови, и какие яркие глаза, и как хорошо лежат волосы, поднятые ленточкой. Надя склоняла голову то направо, то налево, любуясь. Сказала:
— Офелия! Убийство на улице Данте! Гусь примет все наши условия!
Лена вышла из подъезда, и все, кто видел ее, замерли: Антон, читающий в шезлонге на балконе, — глаза его наполнились страданием. Гена, переживавший разные противоречивые чувства, вдруг обо всем забыл. И Гусь, стоящий у окна в новой бешеного цвета рубахе, которую ему, наверное, только что подарил его дядя, пришедший, конечно, из заграничного плавания, Ванюша, с лицом Оцеолы и быстрым взглядом самбиста. И даже Капитончик, сам с собой игравший в баскетбол на спортплощадке, как будто весь сломался и стал походить на палочника — есть такое насекомое, как будто состоящее из палочек, такое неуклюжее, длинное и тонкое.
Лена проплыла под конвоем Нади до окна Гуся и, к изумлению всего двора, сказал чарующим голосом:
— Георгий, спустись — на минутку.
У Филимонова сделалось такое лицо, как будто ему в научных целях стали отпиливать руку. Гусь не сразу закрыл рот от удивления.
— Это ты мне?
Из-под его руки вынырнул Женька и спросил:
— Это там… чего?
— Брысь! — сказал Гусь, не спуская с Лены глаз.
— Я тебя на улице подожду… — нежно сказала Лена.
— Конечно, конечно… — оторопело сказал Гусь.
Из дверей подъезда он вышел важно. У него, оказывается, не только рубаха была новая, но и брюки сиреневого цвета, и туфли с тупыми носками. С заднего кармана брюк на весь двор кусок коричневой кожи сообщал, что выпустила их фирма «Райфл». Расклешенные брючины позванивали, подшитые металлическими молниями… Лена ждала его под платаном.
— Ну, чего тебе? — Гусь потупил взор.
— Иди сюда… — сказала Лена. — Не правда ли, какой прекрасный день…
Гусь оглянулся по сторонам. День был действительно прекрасный.
— Ничего… — сказал Гусь. — Вполне.
— Ты знаешь… — сказала Лена. — Я давно хотела с тобой поговорить… Почему бы тебе не заняться спортом?
Гусь удивился:
— Чем?
— Спортом! Вон какие у тебя перспективные ноги! Гусь с интересом посмотрел на свои ноги. Словно увидел их впервые.
— А какой мне хозрасчет бегать и прыгать? — усмехнулся он. — Я человек занятой…
— Ну, а если… — Лена посмотрела прямо в глаза Гусю, и он взгляд ее не выдержал. — Если я тебя очень попрошу?
Гусь совершенно по-дурацки себя почувствовал, стал смотреть куда-то через собственное плечо.
— Да я не знаю… И вообще, ты знаешь, я боюсь качки… а тут прыгать надо…
— Мы бы тебя Главным хранителем олимпийского огня сделали! — принялась уговаривать Лена.
— Дымовым, значит?
— Лично для меня, значит… — Лена сделала вид, что оговорилась. — Для всех нас! Для всего двора, что ли, не можешь?
