Едва не подавившись выпитым, я всё-таки проглотила виски и прижала тыльную сторону ладони к влажным губам. По коже пробежались мурашки. Я содрогнулась, чувствуя, что в желудке вдруг стало так горячо.
— Это не поможет, — услышала я тихое и твёрдое за спиной.
Резко обернувшись, я увидела Бабая. Он держал руки за спиной. Взгляд был скрыт за стёклами изысканных солнцезащитных очков. Они смотрелись на бледном лице Бориса Аристарховича так же странно, как и их собратья, что лежали в пустынной спальне на полке.
— Жаль, — выдавила я из себя и отставила бутылку.
— Ешь. Иначе развезет, — в голосе не было и тени участия.
Я тут же затолкала себе в рот несколько ложек плова и почти не жуя, проглотила.
— Мне нужны ответы, — требовательно проговорила я, не видя ни единой причины откладывать разговор в дальний ящик.
— Вот, — Бабай небрежно бросил на кухонный островок черную папку. — Все необходимые документы и кредитки. С финансовой точки зрения ты полностью обеспечена. Но весь бизнес уже перешел в чужие руки. Сработали быстро и точно. Тебя оставили практически ни с чем.
— Мне всё равно на финансы. Кто… кто убил мою семью? — у меня начали мелко дрожать пальцы.
Ни один мускул на лице Бабая не дёрнулся. Он медленно снял очки и прищурился так, будто ему яркую лампу прямо в лицо направили.
— Имя тебе ни о чем не скажет, — Борис Аристархович расстегнул одну пуговицу на высоком воротнике черного пиджака и сел на барный табурет.
— Почему вы меня спасли? Вы знали, что… что готовится нападение? — я упрямо решила не отступаться.
— Твой отец однажды спас меня. Я был перед ним в долгу. Теперь он уплачен. Нет. Не знал.
Бабай отвечал так, что не давал мне ни единой ниточки продолжить наш разговор, поэтому мне приходилось лишь задавать всё новые и новые вопросы:
— И что теперь? Что мне делать? Те люди так и останутся безнаказанными?
— Все мы не без греха. Твой отец прекрасно понимал, на какую тропу он встает. Все мы ходим по краю, он ушел за него.
Мне было больно и страшно слушать всё это. На неподвижном, словно застывшем лице Бабая не проскользнуло ни единой эмоции. Никакого сочувствия. Разве что… Кажется, была только усталость. Тихая и неподвижная. Меня никто не собирался щадить. Но и причинять нарочно боль тоже не планировали.
— У тебя есть два варианта: можешь уйти и можешь остаться. У тебя есть деньги. Есть дом, в который можешь вернуться. Начни жизнь с чистого листа. Ты не представляешь никакой ценности, поэтому никто на твою жизнь не станет покушаться. Можешь остаться при мне. У тебя есть еще какие-нибудь родственники? — Борис Аристархович медленно поднял на меня взгляд. Немигающий и как-то будто неживой.
Я лишь отрицательно мотнула головой. В горле уже разбух новый комок слёз.
— Тогда можешь детальней рассмотреть второй вариант. Ты мне не нужна. Но твоего отца я хорошо знал и уважал. Мое покровительство может стать данью его памяти.
На секунду я подумала о том, что Бабай всё же способен испытывать какие-то эмоции и возможно даже привязанности. Но я тут же себя одёрнула. Вряд ли здесь дело в эмоциях. Пожалуй, Бабай просто посчитал, что не до конца отплатил моему отцу, а я оказалась лишь поводом раз и навсегда закрыть этот момент. Успокоить совесть.
— Я… Я не знаю, что нужно сказать, — честно ответила я, почувствовав, что к щекам прилил удушливый жар, вызванный выпитым виски.
— Ничего. — Тут же произнес Борис Аристархович. — Ты и не сможешь сейчас дать четко обдуманного ответа. Поразмышляй об этом. Времени у тебя предостаточно, — он встал с табурета и подойдя к холодильнику, достал несколько мандаринов. — На днях здесь состоится небольшой праздник, — Бабай принялся быстро чистить цитрус. — Хочешь, жмись у себя в комнате. Хочешь, можешь выйти к гостям. Здесь бывают только свои, так что опасаться нечего, — он выбросил кожуру в мусорное ведро. — Если надумаешь выйти, имей в виду, никаких слёз и соплей, понятно? — Бабай вручил одну мандарину мне, другую оставил себе.
Я лишь кивнула, пытаясь в своем разорванном от горя сознании, уместить всю услышанную, только что информацию.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Неважно, что ты выберешь. Важно только одно — быстро подняться, когда ударили. Иначе, если замешкаешься, уже никогда не встанешь, — Бабай на секунду остановил свой взгляд на моем лице.
Я затаила дыхание. Его голос и пугал, и одновременно успокаивал. Это было противоестественное сочетание. Как если бы нож, вонзившийся в грудь, или пуля, попавшая в сердце, не убивали, а наоборот — исцеляли.
— Мои родители… их похороны. Я… Могу? — слова наотрез отказывались складываться в логическое полное предложение.
— Пока нет, — отрезал Бабай. — Ты не имеешь ценности, но лучше переждать и не светиться там, где не нужно. Покойники нас не ждут, — он отправил в рот дольку мандарина и развернувшись, твёрдым шагом направился к выходу из кухни.
Передо мной возник нелегкий выбор. И каков будет мой окончательный ответ, я пока еще не знала.
Глава 7
Я могла бы остаться в своей комнате. Как ранее сказал Бабай — жаться в ней. Но я себе запретила это. Всё самое страшное уже случилось со мной, и, если я стану убегать от реальности легче или спокойней вряд ли станет. Меня выбросило в совершенно новый мир. Он может растоптать. А может и помочь на обломках и пепле сожженной старой жизни построить новую. Пока еще я туманно понимала, чего именно хочу и куда важно стремиться. Пожалуй, всё стоило решать постепенно.
Я оплакала свою потерю. Никто не помешал мне этого сделать. На миг я даже подумала, что меня нарочно на несколько дней оставили одну. Так проще — когда никто не утешает и не говорит пустых слов. Они меня всегда лишь еще больше расстраивали. Но качнув головой, я отмела от себя такое предположение. Вряд ли Бабай стал бы беспокоиться о моем душевном состоянии. Он совсем непохож на человека, который так легко готов проникнуться чужими слезами и горем.
Так сложились обстоятельства, что теперь ближе Бориса Аристарховича у меня людей больше не осталось. Ни друзей, ни родственников. Никого. Эта бездушная и жестокая аксиома пускала по моим измученным нервам болезненные импульсы. Подсознательно я уже понимала, что меня еще будет очень и очень долго вот так невыносимо «бить» каждый раз, когда мысленно стану возвращаться к своей утрате. Но об этом никто не должен знать.
Детальней изучив свой новый гардероб, я выбрала минималистичное платье насыщенного красного цвета. Мой выбор был продиктован желанием «запечатать» свою боль внутри себя. Никакой показушности, в первую очередь, перед самой собой. Траур — это не про одежду, это про состояние души.
К тому же я находилась на чужой территории и никому мои сопли, как сказал Бабай, не нужны. Это было жестоко, но справедливо. И если бы Борис Аристархович разговаривал со мной в другом тоне, то я бы непременно развалилась на части и еще очень долго не смогла бы собрать себя воедино.
Праздник был организован в честь возвращения Бабая. Об этом я сначала догадалась, а затем мои догадки подтвердились, когда я краем уха услышала поздравления. Все присутствующие по очереди поздравляли Бабая с триумфальным возвращением домой.
Он лишь кивал и коротко отвечал. На губах даже не было намека хоть на какую-нибудь улыбку. У меня почему-то почти сразу же возникло ощущение, что он напряжен. Не от страха или волнения. Это было что-то другое, словно ему некомфортно в обширной комнате, наполненной людьми и ярким светом ламп.
Гостей пришло немного. Не больше десяти человек. Меня им никто не представил, да и я сама не спешила обращать на себя чье-либо внимание. Единственный вывод, который я сумела сделать, осторожно наблюдая за присутствующими — меня окружали бандиты. Всех мужчин выдавали наколки. Они оглушительно контрастировали на фоне дорогой и очевидно со вкусом подобранной одежды.
Были среди гостей и женщины. Все, естественно, старше меня. Большинство из них тоже почти не обращали на меня внимания, кроме одной. Фигуристая брюнетка, одетая в красивое шелковое платья длинною чуть ниже колена. На вид ей не больше тридцати пяти. Ухоженная и явно знающая себе цену. Женщина постоянно вилась рядом с Бабаем. Я сразу смекнула, что между ними что-то есть.
