Жермена зашла на почту и позвонила домой. Жозефина, которой в тот знаменательный вечер приказано было отвечать Озирису, что она не видела, как мадам уходила, рассказала ей о бешенстве бедняги. О его розысках, мольбах, проклятиях. Он разбил зеркало, а потом плакал, ибо был суеверен. Все воскресенье караулил телефонные звонки, подъезжающие автомобили, метался по комнате. Наконец, уже вечером, заявил с нарочитым спокойствием:
-- Жозефина, вернется мадам или нет -- я ее покидаю. Можете передать ей это от меня. Соберите мои веши. Остальное предоставляю ей. Пусть распорядится всем этим, как хочет.
-- Уф! -- выдохнула Жермена. -- Скатертью дорожка. Она знала, что красивая девушка никогда не остается намели.
Лома ее ждала сестра.
-- Ведь предупреждала я тебя, что этим кончится, -- воскликнула Лут. --Нестор не желает больше тебя видеть. Когда заговаривают о тебе, он плюется.
Ну и пусть плюется, -- отвечала Жермена. -- Я с ним задыхаюсь. Мы с Жаком ездили в деревню. От Нестора пахнет затхлостью.
Как ты собираешься жить?
Не беспокойся, детка. К тому же Нестор -- сущая липучка. Очень удивлюсь, если он не попытается вернуться.
Вернулся Озирис так скоро, что столкнулся с уходившей Луг. Жермена, успевшая прилечь, заставила его дожидаться в прихожей.
Войдя, он остановился, отвесил поклон и опустился на стул в изножье кровати.
-- Дорогая Жермена... -- начал он.
-- Это что, тронная речь?
Он приосанился.
Дорогая Жермена, между нами все кончено, кончено. Я написал тебе письмо, в котором разрываю наши отношения. Но, зная твое небрежное обращение с письмами, я пришел прочесть его тебе.
Знаете ли вы, -- сказала она, -- что вы более чем смешны?
Возможно, -- не отступался Нестор, -- но вы все же выслушаете мое письмо.
И достал его из кармана.
Я не стану слушать.
Станете.
Нет.
Да.
Нет.
Ладно. Все равно я его прочту.
Она заткнула уши и затянула песенку. Озирис голосом человека, привыкшего выкрикивать биржевой курс, начал:
-- Безумная моя бедняжка...
Жермена прыснула.
-- Мадам смеется, следовательно, мадам слышит, -- заметил Нестор. --Итак, я продолжаю.
На этот раз Жермена запела во весь голос, и чтение стало невозможным. Нестор положил письмо на колено.
-- Хорошо, -- сказал он, -- я умолкаю.
Она убрала руки от ушей.
Но только, -- он угрожающе поднял палец, -- предупреждаю тебя: если ты не дашь мне читать, я уйду. И ты меня больше не увидишь. Ни-ког-да.
Так ведь этим письмом ты и так разрываешь отношения.
Разрыв разрыву рознь, -- промямлил этот человек, гениальный в цифрах, то есть в поэзии, и беспросветно тупой в любви, в которой никакой поэзии нет. -- Я хотел разойтись по-хорошему, как положено, а ты меня гонишь.
Ладно бы я требовал от тебя отчета...
Я не обязана перед тобой отчитываться, -- закричала Жермена, выведенная из себя этой комедией, -- ну а если уж ты так хочешь, что ж, отчитаюсь. Да, я тебя обманывала. Да, у меня есть любовник. Да, я сплю с Жаком. -- И при каждом "да" она дергала себя за косу, как за шнур звонка.
Ну, знаешь ли! -- С этими словами Озирис встал и, отступив на шаг, прищурился на нее, как портретист.
И обвинил Жермену в том, что она навлекает его подозрения на смирного, услужливого мальчика, чтобы он, Озирис, гонялся за ним, пока она будет принимать своего настоящего любовника. Он добавил, что его не проведешь; да, он богат, и многие норовят от него поживиться, но быть богатым -- это профессия, нелегкая профессия, которая учит разбираться в людях.
Жермена таяла от восхищения. Хоть в театре остались такого рода персонажи, до сих пор она не верила, что они существуют в жизни.
Нестор, вы неподражаемы, -- сказала она. -- Я правда сплю с Жаком. Да вот (в дверь позвонили), это наверняка он. Я жду его к завтраку. Спрячьтесь и сами во всем удостоверьтесь.
Она хотела порвать окончательно.
Ага, "спрячьтесь", -- фыркнул Нестор. -- Больно уж просто. У вас на все есть уловки, изобразить можно что угодно. Я остаюсь здесь.
И едва хлопнула входная дверь и из прихожей донесся голос Жака, крикнул:
-- Жак, мой мальчик, представляете, что выдумала Жермена?
Жак вошел.
-- Она говорит, что вы с ней спите!
Соприкасаясь с Жерменой, Жак заражался ее хитростями. Он с первого взгляда сориентировался в ситуации, понял, что его любовница, обессиленная усталостью, раскололась.
-- Полно, г-н Озирис, успокойтесь, -- сказал он. -- Вы
же знаете, какая Жермена злючка. Она дразнит вас, потому что любит.
Жак, эта чистая душа, так чисто сработал, что Нестор остался с ними завтракать и распечатал коробку сигар.
Царицы Египта! Не ваши ли это маленькие мумии с золотыми поясками покоятся в богато разукрашенной коробке?
Озирис ел, курил, хохотал, потом ушел на биржу.
Жермена дулась, корила Жака за его хитрость.
Значит, ты не хочешь, чтоб я была только твоей?
Я не хочу быть виновником такого серьезного шага,
которым ты когда-нибудь меня попрекнешь.
Ферма, парное молоко, свежие яйца остались где-то далеко-далеко.
Когда Лазарь приступил к брату с расспросами, Нестор похлопал его по плечу.
-- Жермена оригиналка, -- сказал он, -- в этом ее прелесть. За ней не поспеть. Взяла и поехала к себе на ферму: стосковалась по коровам. Нашему брату, биржевым дельцам, этого не понять. Лут -- та попроще, как бы это сказать... нет в ней того огонька, изюминки. Хотя, конечно, у нее есть свои достоинства. Нет, я с Жерменой не расстанусь.
Этот эпизод теперь виделся Озирису как очередное приобщение к тесному кругу посвященных. Пересуды, анонимные письма вызывали у него улыбку превосходства, словно он знал некую тайну, в силу которой Жермена могла давать сколько угодно поводов для сплетен, но это лишь украшало ее богатого покровителя.
Эта довольно туманная тайна состояла в нестандартности его любовницы --в ее любви к природе, в увлечении собаководством.
Его спрашивали: "А где Жермена?" Он отвечал: "Я предоставляю ей полную свободу. Ее увлечения -- не мое дело".
Лут была потрясена. Не обладая столь гениальной легкостью, она вынуждена была признать, что сестра показала класс.
VII
В таком виде все и оставалось: грязное белье, сигаретные пачки, старые расчески в номере гостиницы. Жаку не было нужды страдать от этого беспорядка. Он его уже не замечал. Он смотрел глазами своей любовницы, которая только так и жила с самого детства.
Скоро беспорядок пополнился новым элементом.
Вот уже три недели Жермена получала дурные вести об отце. Она его не любила и оставляла письма без ответа.
-- Видишь ли, -- говорила Луиза, -- выходить в свет вечерами -- наша профессия.
Но Жермена, считая себя более "приличной", смотрела на Луизу немного свысока, и ей представлялось, что лучше скрывать болезнь старика Рато, чтобы не стеснять своей свободы. Она даже себя почти уверила, что мать преувеличивает серьезность положения и волнуется по пустякам.
Однажды вечером, когда она переодевалась, чтобы пойти на какой-то спектакль с Жаком и Озирисом, Жак обнаружил под телефоном плохо спрятанную телеграмму: "Отец умирает срочно приезжай целую". Жермена спрятала ее, чтоб не отменять похода в театр. Жак молча указал ей на телеграмму.
-- Брось, -- сказала она, подкрашивая губы. Потом
подвигала ртом, растирая помаду. -- Поеду завтра.
Рато скончался у себя на ферме в одиннадцать вечера, во время антракта.
Последние две недели г-жа Рато читала ему "Дом купальщика", где Иглезиаса расплющивает механический потолок. У Рато эта глава перепуталась с действительностью. Он вообразил себя Иглезиасом и, в самом деле задавленный потолком своей комнаты, распластавшись на полу, свернув голову набок, чтоб оказаться как можно ниже, умер на глазах у перепуганной жены.
Рато завещал жене все, что получил от дочери, и выражал желание быть похороненным в семейном склепе на Пер-Лашез Озирис нанял в похоронном бюро фургон-катафалк.
Луг была в ссоре с матерью.
Поскольку Жермена отказывалась ехать на ферму за покойником одна, Жак выпросил на улице Эстрапад внеочередной отпуск. Нестор должен был дать им свой автомобиль, более приспособленный для трудных дорог, чем лимузин. Фургон выехал на полдня раньше.
Эта поездка на ферму не шла ни в какое сравнение с той. У шофера было зеркальце, заменявшее ему глаза на затылке. Приходилось следить за собой.
Жермена продумывала возвращение. Мать она любила. Она возьмет ее в Париж недели на две. Этажом ниже своей квартиры она снимала еще три комнаты, служившие мебельным складом. Она распорядилась вынести часть мебели в бельевую, а часть использовать для обустройства этих комнат. У г-жи Рато будет свой уголок.
Дочь рассчитывала, строила планы и была искренне растрогана.
Неспособная притворяться, кроме как перед Нестором, она не пролила ни единой слезы об отце-пьянице, побои которого были ей слишком памятны. Она радовалась освобождению матери.
