Жанна пожала плечами.
– Ты не мертвая, Люба, ты – одинокая. Скоро ты встретишь своего мужчину и все образуется.
Люба встает и направляется к дверям.
– А знаешь в чем прикол? Не хочу… ничего не хочу… устала хотеть…
Хлопнула дверь, и Жанна вдруг поняла, что во всем виноват грунт. Загрунтовать холст – это настоящее искусство, коим Жанна, к сожалению, не владеет, и значит надо идти к Ленечке Дефуру, предварительно забежав в магазин за курицей и красным вином. «Ленечка накормит, – повторяла Жанна, выходя на улицу, – Ленечка поможет».
Жанна шла по своему любимому городу к своему лучшему другу, и в этот момент позвонил Бехтерев и обломал весь кайф. Жанна конечно не поверила, что он сейчас повесится, но проведать его стоило.
Бехтерев сидел на кухне с бутылкой «Абсолюта» в обнимку. Для приличия Жанна поинтересовалась, ужинал ли ее Сереженька, настрогала бутербродов из того, что нашла в холодильнике, и уселась на против с беззаботным видом. Бехтерев одарил ее нежным взглядом и заплакал. Жанна погладила его по блестящей лысинке и поняла, что до закрытия метро вырваться из этого дурдома ей не удастся.
– Жанночка, я такой счастливый мужчина! – Бехтерев улыбался и хмурился одновременно. – У меня есть женщина. Ты, Жанночка! И тебя люблю.
Жанна кивнула, равнодушно укусив бутерброд, размышляя пить или не пить водку.
– Тебя все любят, – продолжал Бехтерев с нескрываемым презрением. – потому что ты женщина, а меня – никто, – и он снова заплакал, широко раскрывая глаза, чтобы слезки выглядели выразительнее.
– Ну что ты, Сереженька, – Жанна-таки налила себе рюмочку, – мы все тебя любим, – и выпила.
– Всем от меня что-то надо, – продолжает Бехтерев, шмыгая носом, – И ты, Жанночка, любишь меня только из-за моих денег.
Жанна улыбнулась и сказала, что она и без денег будет любить своего Сереженьку, потому что он самый лучший муж, актер и человек. Бехтерев злобно выслушал этот монолог, понимая, что Жанна имеет право на иронию.
– Какие же вы все пидарасы! – наконец не выдержал он и горестно опрокинул рюмку.
– Сереженька, пидарасы не мы-с, а вы-с, – ответила Жанна с достоинством.
Бехтерев презрительно сморщился.
– Я, Жанночка, педераст. Пе-де-раст! Не путай педераста с пидарасом. Педерасты любят! А пидарасы только трахают. Всех! Во все щели!
– Знаешь, Сереженька, мне от этого не легче.
– Да, я педераст, – взбеленился Бехтерев и стукнул кулачком по столу, – и горжусь этим! Да, я люблю мальчиков. Мальчиков, а не жопы. Все настоящие мужики любят мальчиков… И ты, Жанночка, тоже.
Жанна даже растерялась от такой наглости, а Бехтерев довольный и повеселевший, скушал бутербродик и хорошо поставленным голосом продолжает:
– Кстати, про жопу. Со мной ведь такая история приключилась, Жанночка, та-а-ка-а-я! Додин на днях поставил вопрос, или я бросаю пить, или ухожу из театра. А как я брошу пить, я же Бехтерев! И тем же вечером я напился в жопу, естественно. Но как всегда Бехтереву не хватило, и я поперся за догонкой… в магазинчик… тут не далеко… Иду я, значит, пьяный в жопу Бехтерев по набережной, а ко мне мент подкатывает и автоматиком в морду тычет: где твои, пля, документы? Я говорю, какие документы, мент? Я-те не хрен собачий, а Бехтерев! Бех-те-е-рев!! А мент за свое: без бумажки ты какашка. И я, Жанночка, не стерпел такого отношения к заслуженному артисту и говорю, иди ты, мент позорный, куда шел, а если еще раз мне попадешься, я трахну тебя во все твои дырки. Ты бы видела его глаза, Жанночка! Он испугался! – Бехтерев загадочно улыбался, высматривая что-то над головой Жанны. – А потом меня, Бехтерева, посадили в каталажку… с блядями. – Бехтерев всхлипнул. – Они трогали меня за жопу… – И Бехтерев заплакал, изредка утирая глазки кулачками.
Жанна сверлила Бехтерева ненавидящим взглядом, понимая, что сейчас он в своей роли, и даже не осознает, что смертельно оскорбил ее.
– Меня, Бехтерева, бляди трогали за жопу! – вдруг проорал Бехтерев. – Ты понимаешь? – Жанна усмехнулась, и Бехтерев обмяк, хлопнул рюмашку и продолжал. – Я сопротивлялся, но их было много. Они трогали меня за жопу, они трясли передо мной своими сиськами, они целовали меня… А утром пришел полковник, и отымел без вазелина всех причастных к этому делу. Передо мной долго извинялся, но я уже не тот Бехтерев. У меня через час спектакль, а я не знаю кто я теперь: педераст или пидарас? И я пошел домой… и напился. В театре, ясен хрен, переполох: где Бехтерев, где этот мудак? Помрежки домой ко мне заявились, а я в ванной прячусь. И Мишенька, мой мальчик, мой ангелочек, отмазал Бехтерева, сказал, что я в ментовке. И так он убедительно сказал, что все поверили. И полковник, оказался моим поклонником, справку написал, что не виноват Бехтерев. А на следующий день я пришел чист как стеклышко. И Додин бежит ко мне навстречу, ручку пожимает: я все знаю, говорит, известного актера средь бела дня в кутузку сажают! Это ж какое безобразие творится в нашем демократическом государстве! Вы, Сергей Станиславович, поберегите себя ради нашего «му-дэ-тэ», – и Бехтерев кротким взглядом слизывает с лица Жанны отблески своего актерского дарования, Жанна в ответ рукоплещет всей своей зрительской наружностью, понимая, что Бехтерев решил отомстить всему миру за свое ничтожество и в этом его нельзя осуждать.
– Береги себя, Сереженька, – говорит она, вставая из-за стола, – а я пойду. Поздно уже.
Бехтерев схватил Жанну за руку, и в глаза заглядывает:
– А мы ведь, Жанночка, на гастрольку уезжаем. По Европе. Бехтерев подарочки купит. Тебе, Жанночка, шубку норковую. Ты ведь хочешь шубку? А мальчику нашему – шмоточки… дорогие, красивые, модные.
Жанна с брезгливой гримасой освободилась от захвата, посмотрела Бехтереву прямо в глаза:
– А Майклу?
Бехтерев скривился:
– Шарфик шелковый, чтобы удавился. Шучу, Жанночка. И Майклу твоему что-нибудь привезу, Бехтерев – добрый. А вот Майкл твой – мутный! Ненавижу таких. А ты его еще на премьеру притащила. Все меня поздравляют, а он стоит в сторонке и смотрит на меня. Не улыбается, не хмурится, смотрит и молчит. Молчит и смотрит. Как моя совесть.
– Поздравляю, Сереженька, теперь у тебя, есть совесть!
Бехтерев не оценил шутку и, уткнувшись взглядом в бутылку «Абсолюта», раздраженно продолжает:
– Может, он голубой? Он так смотрит, словно трахнуть меня хочет. Ты представляешь, Жанночка? И он так на моего Мишеньку похож. Жанночка, признайся, он твой внебрачный сын?
Жанна поняла, что на метро уже не успеет, а до Ленечки можно и пешком добраться, тем более что выяснить отношения с Бехтеревым просто необходимо, иначе он на шею тебе сядет и никогда уже не слезет.
– Ну что ты говоришь, Сереженька, – усаживается на свое место, наливает себе водки и хватает бутербродик, – я ведь знаю, сколько раз рожала, – и лихо опрокидывает рюмку в рот, – два раза.
Бехтерев уронил голову на стол и сурово посмотрел на жующую Жанну сквозь бутылку:
– Ни хрена ты не знаешь.
Жанна презрительно улыбнулась и сказала, что беременна она была шесть раз, причем от разных мужчин, два раза делала аборт, а в остальных случаях у нее случился выкидыш, а Майкл, – Жанна это говорит как профессиональный художник-портретист, вовсе не похож ни на Мишку, ни на нее, Жанну, ни на кого из ее мужчин.
– Он вообще не похож ни на кого. Я дважды писала его портрет и утверждаю это со всей ответственностью.
Бехтерев одарил Жанну не менее презрительной улыбкой:
– А иногда я хочу его трахнуть.
Жанна хлопнула ладошкой по столу.
– Черт бы вас подрал, извращенцев! Сереженька, я так устала. Избавь меня от этих подробностей. Я не хочу вникать, кто кого из вас хочет трахнуть. Это так отвратительно для любой женщины.
А Бехтерев уже плачет и жалуется:
– Я такой несчастный, Жанночка! Никто меня не любит, все меня презирают. Даже ты. Только Мишенька, мой мальчик, мой ангелочек, меня любит. Но он уйдет от меня, я знаю. Улетит… Я этого не переживу… Я повешусь, Жанночка.
Жанна морщится и блеет:
– Ничего, Сереженька, найдешь себе другого Майкла. У тебя ведь много знакомых мальчиков.
Бехтерев вскочил и замахнулся на Жанну:
– Ты ничего не понимаешь, дура! Я люблю Мишку! А мальчиков я трахаю. Это разные вещи, понимаешь?
Жанна убийственно улыбалась:
– Не понимаю.
– Мальчиков – в жопу трахают. А Майклов – любят. Чего ж тут непонятного?
– Непонятно как ты можешь говорить о любви к моему сыну.
Бехтерев сверкнул глазами:
– А ты тоже своего Майкла трахаешь.
– Я Майкла не трахаю. Я – женщина. Женщины не делают этого.
– Все делают, – Бехтерев рухнул на стул и недвусмысленно ухватился за горлышко бутылки. – Все трахают. И ты не женщина, Жанночка.
Жанна подставляет свой бокал и снисходительно интересуется:
