Жанна рывком вскидывает голову, но тут же придает себе безразличный вид. Справедливости ради следует признать, что она действительно привлекательна. В этом чуточку бледном лице с вздернутым изящным носиком и капризно изогнутыми губами есть своя прелесть.
— Я искал вас в связи с Мариновым, — говорю я как можно галантней. — С ним — вы, наверное, уже знаете — произошла вчера неприятность.
— Я слышала, что он умер.
— Вот именно. И так как я со своей стороны слышал, что между вами существовала, может быть, чисто духовная близость, я позволил себе…
Тут мне приходится прервать на полуслове — к нам, что бывает редко в этих местах, подходит официантка.
— Что вам заказать? — спрашиваю Жанну.
— Ничего.
— Но все-таки…
— Чашку кофе, — сдается она с досадой.
— Чашку кофе и рюмку коньяка.
Затем возвращаюсь к нашей теме.
— Я говорил, что позволил себе отнять у вас сегодня немного времени, так как узнал, что между вами существовала близость.
— Зря теряете собственное время, — хмуро бросает Жанна. — Никакой близости — ни духовной, ни иной — между мной и Мариновым не существовало.
— Но он был явно неравнодушен к вам, — осмеливаюсь я напомнить факты.
— Я тоже к тысяче вещей неравнодушна, но неравнодушие — это одно, а реальность — совсем другое. Маринов хотел жениться на мне, но — вы сами знаете — для этого нужно согласие двоих.
— И все же, чтобы такой практичный человек мог питать известную надежду, он должен был рассчитывать на что-то.
— Рассчитывал на мою тетку. Я ему так и заявила:-«Раз ты договорился с теткой — женись на ней и не порти мне больше пейзажа!»
— Со старшими так не говорят.
— Я привыкла говорить, что думаю.
— Это мы сейчас установим.
К нашему столику подходит пара. Это уже не полунесовершеннолетние, а просто несовершеннолетние, особенно девушка. Тем не менее они держатся с самоуверенностью светских людей. У парня — дымящаяся сигарета в зубах и горьковато-пресыщенное выражение человека подземного мира. Подземного мира Чикаго, например.
Они выдвигают свободные стулья, собираясь без церемоний расположиться за нашим столиком.
— Занято! — отрубаю я.
— Ничего, мы сядем, где не занято, — снисходительно смотрит на меня потусторонний человек и морщится, потому что папиросный дым попадает ему в глаза.
— Что, получили? — торжествующим шепотом спрашивает меня Жанна.
Я только собираюсь доказать, что нет, как рядом с нами вырастает фигура еще одного пришельца. Он гораздо старше тех двоих — ему уже, может быть, все двадцать. Роста не ахти какого, но телосложение хорошее. Физиономия тоже не уродливая: если б на наглые масляные глаза…
— Эй, ты, представитель низших классов! — обращается он к малолетнему. — Ступай, пока тебя не нашлепала мамка. И смотри не забудь по дороге отвести девочку в детский сад.
Для вящей убедительности он кулаком подталкивает незадачливого кавалера.
— Как вы смеете… — возмущается кавалер, оглядываясь по сторонам.
Но помощи ждать неоткуда. Дым в зале настолько плотный, что вряд ли кто замечает что-либо вокруг.
— Давай сматывайся, пока цел! — настаивает старший и нетерпеливо тянет молоденькую даму за рукав. Девушка вынуждена встать. Повернув к столику возмущенные, но не очень героические лица, малолетние отступают.
Победитель небрежно опускается на стул и тут только замечает мое присутствие. Губы его складываются в недоуменно-презрительную гримасу.
— Познакомьтесь, — спешит вмешаться Жанна. — Тома Симеонов. Мы зовем его просто Том.
— Петр Антонов, — сообщаю я. — Можете звать меня просто Пепи.
— Охота еще знакомиться со всякими, — лениво рычит Том.
Потом поворачивается к Жанне.
— Где ты откопала этого старика?
— Товарищ…
Я трогаю Жанну за локоть. Она умолкает. Но Том, хотя он и под мухой, успевает уловить этот жест и истолковывает его по-своему.
— А, уж и локотки начинаем пожимать…
И неожиданно дает мне под столом сильный пинок ногой. Ботинок у парня не только острый, но и твердый.
— Я случайно вас не задел? — осведомляется он со сладчайшей улыбкой.
— Ничего, со всяким случается, — наступаю я ему на ботинок всей тяжестью.
Том от боли меняется в лице. Он пытается освободить ногу и, когда ему это удается, цедит сквозь зубы:
— Не прикидывайся чурбаном. Выйдем, поговорим!
— Я заказал рюмку коньяка, но, чтобы вас не задерживать…
Мы одновременно встаем. Мне, как старику, предоставляется честь идти к выходу первым. Бросив беглый взгляд через плечо, я убеждаюсь, что и Жанна, отстав на несколько шагов, движется за нами следом.
Ночная улица почти пуста. Дождь льет как из ведра. Не успеваю я это констатировать, как ощущаю удар в затылок. Разворачиваюсь и, взяв в железные клещи шею парня, тащу его, как мешок, в соседний подъезд. Продолжая сжимать ему шею, я прислоняю его к стене.
— Слушай, ты, маленький подонок! Я сказал «чтобы вас не задерживать», но имел в виду обратное…
— Том, не глупи, прошу тебя! — кричит появившаяся в подъезде Жанна. — Товарищ Антонов из милиции…
Том, делавший тщетные попытки высвободиться из моих объятий, тут же перестал трепыхаться. Я убираю руки.
— Позже не могла сообщить? — бурчит он, потирая шею.
Затем поворачивается ко мне.
— Что же вы молчали, что из милиции? И даже если из милиции, это не значит, что вы можете хватать за локоть мою невесту.
— Ты кем работаешь? — спрашиваю я, не прислушиваясь к его вяканью.
— Я не работаю. Учусь.
— Чему? Сомнительно, чтобы твоей специальности обучали в университете. Ну, как бы то ни было, все это мы установим в отделении…
— Пожалуйста, не задерживайте меня, — хнычет, как мальчишка, Том.
— Чего ты так испугался — справки? Или, может, она не первая? Может, десятая или пятнадцатая?
— Простите, прошу вас, — повторяет он.
— А ты к тому же еще и подлец. В спину норовишь ударить. Сейчас я вижу, что у тебя к тому же ни капли человеческого достоинства.
— Какое тут достоинство, — лепечет Том. — Против силы не попрешь.
— А против кого? Против детей? Или под столом, ногой? Да ладно, убирайся! Но не строй никаких иллюзий: я тебе дал отсрочку.
Он поворачивается и покорно, не взглянув на свою невесту, плетется назад, к «Варшаве». Жанна, готовая последовать за ним, нерешительно смотрит на меня.
— Вы останетесь, — говорю. — С вами я еще побеседую.
— Как у вас быстро испортились манеры…
— Манеры зависят от обстоятельств. С такими типами, как ваш жених, поневоле забудешь о хорошем тоне.
— Пока он мне еще не жених. Но это не исключено.
Обмениваясь подобными любезными репликами, мы, не сговариваясь, машинально двигаемся вниз по улице.
— Что вас связывает с этим типом? Вместе, что ли, занимаетесь?
— И это имеет отношение к делу?
— Это имеет отношение к вам. А возможно, и к делу.
— По-моему, каждый хозяин своих вкусов.
— Можно сделаться их рабом. Когда вы в последний раз были у Маринова?
— Никогда я не была у Маринова, то есть никогда одна.
— А вообще?
— Раза два заходила с тетей. Послушать, как было бы разумно зажить своим домом, наконец.
— А что это тете так приспичило выдать вас замуж?
— Очень просто — хотела устроить мою судьбу. А это был человек с деньгами. Не то, что прежде, конечно, но все-таки… От брата из-за границы получал, дачу недавно продал…
— Кроме суммы, полученной за дачу, — он положил ее на книжку, — других денег у него не нашли.
— Не знаю. Деньги у него всегда водились. Может, успели обобрать.
— Кто, по-вашему, мог это сделать?
— Не задумывалась. Да и вряд ли бы надумала. Я не инспектор из милиции.
Девушка останавливается и поворачивается ко мне.
— А куда мы, в сущности, идем?
— Вот вопрос, который нам следовало бы почаще задавать себе.
— Я спрашиваю в самом прямом смысле.
— Откуда мне знать? По-моему, к вам… Но, может, вы хотите вернуться в «Варшаву»?
— Да нет. Поздно. Пора домой.
Мы двигаемся дальше.
— Вы всегда так рано возвращаетесь?
— Как ни странно, да.
— А где вы были вчера?
— Вашим вопросам нет конца. И к чему вам такие подробности?
— Эта подробность мне нужна. А еще она нужнее вам. Вы не слыхали слова «алиби»?
Жанна вскидывает на меня глаза и тут же опускает: на тротуаре лужи.
— Алиби, насколько мне известно, бывает необходимо человеку, которого в чем-то подозревают, — медленно говорит она.
— Ну, что ж, пусть будет так. Где же вы были вчера вечером? Вы, конечно, уже придумали ответ?
— Ночевала у подруги.
— Когда вы говорите, по возможности называйте фамилии и адреса, — терпеливо объясняю я. — Формализм, но ничего не поделаешь.
