— Брат Кадфаэль… — выдохнул больной.
— Не шевелись, полежи спокойно минутку, — отозвался Кадфаэль, — я сбегаю за братом Эдмундом в лазарет…
— Нет, не надо! Брат, помоги мне… добраться до постели. Это пройдет… Это со мной не в первый раз… Поддержи меня и помоги выбраться отсюда! Я не хочу, чтобы меня видели…
Отвести Хумилиса в дормиторий можно было через церковь, не выходя во двор. Так было быстрее, чем добираться до лазарета, и к тому же не привлекло бы внимания, а Хумилис больше всего стремился избежать разговоров о своей персоне. Силы его были на исходе, и ему удалось подняться лишь усилием воли. Кадфаэль поддерживал его, крепко обняв рукой за талию, а Хумилис обхватил травника за шею. Незамеченными они прошли через церковь, где царили сумрак и прохлада, и медленно поднялись по лестнице.
Оказавшись наконец в своей келье, брат Хумилис рухнул на постель и безропотно подчинился заботам Кадфаэля. Сняв с больного рясу, Кадфаэль увидел, что сквозь полотняные подштанники выступило пятно крови, смешанной с гноем, которое тянулось от левого бедра к паху.
— Рана загноилась, и ее прорвало, — раздался спокойный голос Хумилиса. — Это все из-за долгой поездки верхом… Прости, брат, я понимаю, что это зловоние…
— Мне все-таки придется привести Эдмунда, — прервал его Кадфаэль. Он развязал тесемки и поднял рубаху, намереваясь осмотреть рану. — Попечитель лазарета должен знать об этом.
— Хорошо… Но больше никому ни слова. Зачем тревожить остальных?
— Кроме, конечно, брата Фиделиса? Он-то, наверное, знает?
— Да, он знает! — отозвался Хумилис, и лицо его озарила слабая улыбка. — Его нечего опасаться — даже если бы он мог что-то разболтать, то все равно не стал бы этого делать. А все мои хвори и болячки для него не тайна. Но не тревожь его сейчас, пусть отдохнет до окончания вечерни.
Убедившись, что брату Хумилису полегчало и с лица его исчезла гримаса боли, Кадфаэль оставил его лежащим на спине с закрытыми глазами и поспешил вниз, чтобы до вечерни успеть найти брата Эдмунда и привести его к больному.
Возле садовой ограды стояли корзины, доверху наполненные сливами. Их уберут отсюда, когда служба закончится, а сейчас вся братия уже на подходе к церкви. Это и кстати! Пусть-ка Фиделис убедится в том, что и кое-кто другой может позаботиться о его господине. Глядишь, паренек и проникнется доверием к тем, кто помог Хумилису в трудную минуту.
— Я так и знал, что скоро ему потребуется наша помощь, — заявил Эдмунд, торопливо поднимаясь по главной лестнице. — Старые раны, в них, видно, все дело… Я смекаю, тут от тебя будет больше толку, чем от меня, — ты ведь сам бывалый вояка.
Колокол, созывавший к вечерне, смолк. Когда братья подходили к ложу больного, до них донеслись первые звуки начавшейся службы. Хумилис медленно приоткрыл тяжелые веки и улыбнулся.
— Братья, простите, что причиняю вам беспокойство…
Хумилис снова закрыл глаза, предоставив врачевателям делать с ним все, что они считают нужным. Они осторожно сняли с него белье, и взору их предстала страшная рана. Частично зарубцевавшийся шрам тянулся от бедра, где рубец был глубоким, почти до кости, потом проходил через живот и заканчивался глубоко в паху. В нижней части рана наполовину затянулась, от нее осталась лишь бледная борозда, но выше, на животе, края ее разошлись и воспалились — побагровевшие, они сочились гноем и кровью.
Годфрид Мареско вернулся из Крестового похода живым, но был искалечен, как видно, без надежды на исцеление. «Боже мой, — подумал Кадфаэль, — даже к несчастным прокаженным с изуродованными лицами и скрюченными пальцами, призреваемым в богадельне Святого Жиля, судьба была менее сурова». По характеру раны он понял, что побудило прославленного воина уйти в монастырь. Древний род Мареско пресекся, ибо не могло быть побегов от этого благородного древа. Годфрид не мог стать мужем, но мужество его заслуживало восхищения.
Глава третья
Брат Эдмунд побежал в лазарет за чистым бельем и теплой водой, а Кадфаэль устремился в свой сарайчик за необходимыми снадобьями, бальзамами и мазями. Он решил, что завтра обязательно нарвет свежей, сочной буковицы, чистеца и болотного вереска, целебные свойства которых сильнее, чем у отваров, которые он заготовил про запас. Но на первый случай сгодится и то, что есть под рукой. Еще надо будет набрать вербейника, крестовника лугового и папоротника, который змеиным языком кличут, — эти травы очищают и вяжут, нет ничего лучше для заживления старых загноившихся ран.
Слава Богу, ходить за этим добром далеко не надо, растет под каждым кустом на лужайках вдоль берегов Меола.
Кадфаэль и Эдмунд тщательно очистили открытую рану тряпицей, смоченной отваром чистеца и буковицы, и, удалив гной, смазали ее бальзамом из тех же трав с добавлением полевого шалфея и алзины. Сверху они наложили чистую льняную повязку и туго перебинтовали рану. Принес Кадфаэль и средство, унимающее боль, — вино, в которое был добавлен сироп, вываренный из травы святого Иоанна, и чуть-чуть макового отвара. Брат Хумилис лежал неподвижно, предоставив целителям делать свое дело.
— Завтра, — пообещал Кадфаэль, — я соберу побольше таких же трав и разотру их в кашицу. Это здорово помогает, получше всяких отваров. Заживет твоя рана. А часто ли с тобой такое происходит, с тех пор как ты был ранен?
— Нет, не часто, но если перетружусь, бывает, — с трудом вымолвил Хумилис посиневшими губами.
— Значит, тебе нельзя переутомляться. А рана твоя уже затягивалась прежде, заживет и на сей раз. Чистец, брат, не зря в народе заживихой прозвали. Теперь отдыхай. Тебе придется полежать здесь денька два-три, пока рана совсем не закроется, а если вздумаешь встать да ходить раньше времени, может опять открыться — тогда хлопот не оберешься.
— По правилам его бы надо поместить в лазарет, — вмешался брат Эдмунд, — пусть лежит там сколько угодно — никто его не побеспокоит.
— Так-то оно так, — согласился Кадфаэль, — да только мы его уже перевязали и уложили, и чем меньше он будет двигаться — тем лучше. Как ты себя сейчас чувствуешь, брат?
— Получше, — отозвался Хумилис, и на лице его появилась слабая улыбка.
— Болит уже не так сильно?
— Да почти совсем не болит, — через силу ответил больной, с трудом подняв веки. — Вечерня, должно быть, уже кончилась. Не надо, чтобы брат Фиделис тревожился, куда это я подевался. Пусть приходит сюда — он и не такое видел.
— Я схожу за ним, — вызвался Кадфаэль и без промедления отправился разыскивать юношу. Восхищаясь стойкостью Хумилиса, он понимал, что как лекарь сделал для него сегодня все, что мог, и теперь больному лучше побыть в обществе друга.
Брат Эдмунд семенил следом за Кадфаэлем по лестнице и возбужденно говорил:
— Как ты думаешь, это можно вылечить? Чудо, что он вообще жив остался! Ты когда-нибудь видел, чтобы человек выжил после того, как его чуть ли не напополам разрубили?
— Такое случалось, — ответил Кадфаэль, — хотя и нечасто. А подлечить его можно, рана должна закрыться. Но он должен беречься, иначе она снова откроется.
Монахи ни словом не обмолвились о необходимости сохранить случившееся в тайне — это подразумевалось само собой. Годфрид Мареско не желал, чтобы знали о его ранении, — это было его право, которое следовало уважать.
Брат Фиделис стоял под аркой, глядя на выходивших из церкви братьев, и в глазах его росла тревога, ибо он не видел среди них своего друга. Припозднившись в саду, он, как и другие сборщики слив, поспешил к вечерне, полагая, что Хумилис уже в церкви. И сейчас, нахмурив брови и сжав губы, он дожидался его во дворе. Вот последний монах вышел из церкви и прошел мимо. Не веря своим глазам, Фиделис проводил его взглядом, и в этот момент к нему подошли Кадфаэль и Эдмунд.
— Фиделис! — позвал брат Кадфаэль.
Юноша обернулся. На лице его, наполовину скрытом под низко надвинутым капюшоном, вспыхнула надежда — он догадался, о ком пойдет речь. Он, должно быть, понял, что Кадфаэль принес не лучшие вести, но все же это было предпочтительнее неизвестности. Видно было, что он готов ко всему.
— Фиделис, — мягко сказал Кадфаэль, — брат Хумилис у себя в келье, мы уложили его в постель. Не тревожься, мы о нем позаботились, сейчас он отдыхает. Он спрашивал о тебе, так что ступай к нему.
Но юноша медлил, он растерянно переводил взгляд с Кадфаэля на Эдмунда, видимо, не зная, кто из них двоих главный. Спросить он не мог, но глаза его были достаточно красноречивы. Брат Эдмунд понял его.
— Худшее уже позади, — сказал он, — брат Хумилис обязательно поправится. Ты можешь ухаживать за ним: я попрошу, чтобы тебя освободили от всех других обязанностей до тех пор, пока ему не полегчает настолько, что его можно будет спокойно оставлять одного. Я поговорю об этом с приором Робертом. Если твой наставник чего-нибудь захочет или возникнет какая нужда, приходи ко мне — напишешь, в чем дело, и получишь все, что требуется. Но за перевязки не берись — этим будет заниматься брат Кадфаэль.
