С этой чертой ее личности, ее женственности связаны слова Цветаевой о невстрече с Блоком: «встретились бы – не умер» (119), цикл стихов «Подруга», адресованных Н. Нодле, которая была для Цветаевой воплощением беззаветной преданности Блоку, наконец, стихи о себе:
Пожалейте! (В сем хоре – сейРазличаешь?) В предсмертном крикеУпирающихся страстей —Дуновение Эвридики:Через насыпи – и —рвыЭвридикино: у – у – вы.»
(Ц., 326)
Иное дело, когда место лирической героини Цветаевой оказывается занято творцом. Примером может служить стихотворение «Эвридика – Орфею», где отказ от встречи с возлюбленным продиктован экзистенциальным самоопределением Цветаевой как поэта, в котором интенции духа сильнее женской страсти:
Не надо Орфею сходить к ЭвридикеИ братьям тревожить сестер
(Ц., 324).
Такой финал стихотворения предопределен тем, что «С бессмертья змеиным укусом Кончается женская страсть» (Ц., З24). Для Цветаевой, с ее предпочтением «Безмерности в мире мер», бесконечности – конечному… пути любви – «топография духа», а не «география встреч». В приверженности к абсолютам – истоки ее «невстреч» с Орфеями: Рильке и Б. Пастернаком. Одному из них, которому говорила: «ты – Орфей, пожираемый зверями» (Ц., 32), она писала: «через все миры, через все страны, по концам всех дорог Вечные двое, которые никогда не могут встретиться»[123] (120). Не могут, потому что нельзя примирить быт и бытие, богово и кесарево: «Поэт издалека заводит речь. Поэта далеко заводит речь!» (Ц., 334).
Этот зачин стихотворения «Поэты» (1923) обозначил новый поворот в орфических мотивах лирики Цветаевой, не устававшей повторять: «Пока ты поэт… все возвращает тебя в стихию стихий: слово»[124] (121). М. Слоним подтверждал: «Ее вело слово, несмотря на то, что она считается поэтом эмоциональным (…) Она из слова исходила (…) Она верила в слово. В логической мысли есть звенья, а у нее то, что мы тогда называли «перепрыги», т. е. пропуски некоторых звеньев, чтобы дать только конечное слово»[125] (122).
Но Бродский думал иначе. Он считал, что Орфея подвела излишняя вера в бустрофедон. Буквально, бустрофедон – «бычий ход», «бычий поворот»: когда плуг достигает края поля, бык поворачивается и движется в обратную сторону. Бустрофедоном называют древнегреческое письмо с переменным направлением строки: вначале она бежит слева-направо, а достигнув поля, справа-налево. Возникновение стихосложения на греческом языке многим обязано этому археологическому раритету – в бустрофедоне, по крайней мере, визуально, трудно не узнать предтечу стиха, ибо versus (лат. стих) восходит к verso (лат. поворот). Поворот – ключевой момент мифа. Вера Орфея, истинного поэта, в то, что он непременно вернется назад, куда бы ни зашел, есть следствие избыточного доверия к бустрофедону[126].
«Плохая физика, но зато какая смелая поэзия!» – сказал бы Пушкин. Но у XX столетия собственный» орфический» опыт: «Поэт – издалека заводит речь. Поэта – далеко заводит речь…»[127]. И все же притязания у поэтов остаются неизменными. «Мы бога у богинь оспариваем И девственницу у богов!»[128], – памятуя об Орфее, писала Цветаева. Этот спор свидетельствует о человеческой интенции к бессмертию, а провал миссии Орфея – о нерушимости равновесия жизни и смерти, о предопределенности бытия, ибо «Вопреки Зевсовой мойре даже волосы не падают с головы»[129].
Постскриптум: «Вряд ли стоит напоминать, что миф об Орфее пришел к нам из Фракии и что во фракийской религии важную роль играло путешествие в загробный мир, примером которого как раз и является сам Орфей (…) У фракийцев же существовал обычай достигать транса посредством курения конопли. Хотя у этого обычая в основном мантическая функция, он, вероятно, был также связан с загробными путешествиями»[130].
Глава вторая
Мифология, подобно отсеченной голове Орфея, продолжает петь даже после смерти, и пение ее доносится издалека.
К. Кереньи
Если в этих якобы наивных мифах скрыто предузнание законов мира (…), то предузнание дано в мифе как бы бессознательно, только как эстетическая игра, утверждающая абсолютную свободу желания, то есть творческой воли.
Я. Голосовкер
Идея абсолюта не может быть выкорчевана; она может лишь подвергаться деградации. И архаическая духовность остается на свой лад живой, не в качестве акта, не в качестве того, что человек может реально осуществить, но в качестве творческой ностальгии, творящей автономные ценности: искусство, науки, социальную мистику и т. д.
Элиаде
В эссе «Писатель – одинокий путешественник» И. Бродский обронил фразу: «Трагедию можно обменять только на трагедию»[131]. Эти слова могут служить еще одним комментарием к мифу о нисхождении Орфея в Аид, поскольку, если верить А. Эйнштейну, Бог не играет в кости. Между тем французский ученый А. Монье, автор доклада «Орфей этнографов», прочитанного в рамках международного коллоквиума «Орфизм и Орфей», считает, что миф об Орфее и Эвридике отражает представления о ролевом статусе мужчины и женщины и их взаимодействии в архаическом обществе, где за мужчиной мыслятся сотериологические и органицистские роли, а за женщиной – социоэмоциональные функции[132]. С точки зрения Монье, существуют два основных подхода к оценке мифа о катабазисе Орфея и его попытке спасти подругу: одни полагают эту историю второстепенной и незначительной, другие – находят, что аналогичные эпизоды есть в мифах разных народов и они сводимы к единой парадигме – «мотив Орфея»[133]
Видимо, самого Монье следует причислить к первым, потому что его трактовка исключает какой-либо метафизический смысл в мифе и слишком рационалистична. Собственно, подобное содержание в орфической истории отрицается и другим участником коллоквиума Ж. Бремером. Он обращает внимание на отсутствие имени Эвридики в архаической и даже классической культуре Древней Греции, полагая, что появление наименованной нимфы в основном мифе стало результатом его эллинистической обработки, сместившей акценты с религиозных реалий на любовно-психологические[134].
Конец ознакомительного фрагмента.
1
Мифы народов мира: В 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 600.
2
Элиаде М. Священное и мирское. М., 1994. С. 56.
3
Нильссон М. Греческая народная религия. СПб., 1998. С. 31.
4
Зеленин Д. К. Избранные труды. Очерки по русской мифологии. Умершие неестественной смертью и русалки. М., 1995. С. 42.
5
Detienne M. The myth of «Honeyed Orpheus» – Myth, religion and socity. Cambridge, 1986. P. 95–109. Между тем сам Аристей, благодаря прорицательному дару Протея, хорошо знал, что болезнью пчел он наказан за то, что стал причиной смерти Эвридики. Дочь царя лапифов Гипсея Кирена велела своему сыну Аристею отправиться в лес и воздвигнуть четыре алтаря, посвятив их спутницам Эвридики дриадам. На алтарях он должен был принести в жертву четырех бычков и четырех телок, взять их кровь для жертвенного возлияния, а туши оставить на месте. По прошествии девяти дней, он должен вернуться, захватив с собой мак, несущий забвение, жирного бычка и черную овцу, чтобы умилостивить тень Орфея, который уже соединился с Эвридикой в Аиде. Аристей прислушался к советам матери, и на девятое утро из гниющих туш появился рой пчел. – Грейвс Р. Мифы древней Греции. М., 1992. С. 212–213. Кирена предпочитала домашним делам и рукоделью охоту. Преследование Эвридики питалось охотничьим инстинктом Аристея, который изначально несет в себе скрытую сексуальную мотивацию. – См. об охоте: Буркерт Вальтер. Homo Necans. Жертвоприношение в древнегреческом ритуале и мифе. – Жертвоприношение. М., 2000. С. 436.
6
Шюре Э. Великие посвященные. Калуга, 1914. Репринт. М., 1990. С. 182. Между тем предпринятые А. В. Лебедевым этимологические разыскания дают основание постулировать исходное значение имени Орфей как «убитый молнией». -Лебедев А. В. Происхождение имени Орфей. – Балканы в контексте Средиземноморья: Проблемы реконструкции языка и культуры. М., 1986. С. 37–40. Вывод Лебедева соответствует сообщению Павсания: «Есть, которые говорят, что Орфей нашел себе кончину, пораженный по воле бога молнией». – «Описание Эллады»: В 2 кн. Кн. 2. СПб., 1996 (IX, 30, 5).
