изречении Гёте, какая-то в нем торжествующая ограниченность просвечивает рядом с бесспорной мудростью, практичность буржуа, бескрылость. А разве ненавидеть Нерона имел право только тот, кто реально мог его убить?
За этими размышлениями и застало Вадима появление Жени Лютикова.
6
Семь лет длился прежний несчастливый Вадимов брак. Жили в одной квартире с родными Орешкина — матерью, бабушкой, теткой, братом, который тоже обзавелся семьей. Марина, жена, находилась в состоянии войны со всем окружающим миром — с родными Орешкина, с ним самим, находя в этой постоянной борьбе какое-то особое, только ей понятное удовлетворение. Поневоле на военном положении находился и Вадим. С родными он был в напряженных отношениях, ибо должен был, хотя бы внешне, сохраняя видимость единства своей семьи, выгораживать Марину. Марине он наедине пенял за ее неуживчивость, доказывал ее неправоту, что приводило к диким сценам с метанием предметов и даже инсценировками самоубийства. Были и сцены ревности — тоже дикие, совершенно необычные для интеллигентного орешкинского семейства и, главное, как правило, совершенно необоснованные. Развод был неизбежен, он только оттягивался — из-за сына Мишки. У Орешкина не хватало решимости, а Марина, подметив это, тут же использовала в своих целях: объявила, что в случае ухода Вадима воспитает сына в духе ненависти к нему, что не было пустой угрозой.
Но неизбежное свершилось. Первая же измена Вадима стала последней: в разодранной рубашке, в костюме без пуговиц, с окровавленной рукой, проткнутой на прощанье ножницами, Вадим ввалился рано утром к приятелю-холостяку, который давно уже подбивал его на этот шаг и предлагал кров на первое время. А через день двоюродная сестра Лена, узнав о бездомности любимого кузена, предложила вариант: Вадим будет жить вместе с Женей Лютиковым, ее давним знакомым, а теперь и не просто знакомым — намекнула она еще по телефону. Женя тоже уехал от прежней жены с Памира, снимает двухкомнатную квартиру.
…Они позвонили. Дверь открыл высокий, повыше Вадима парень… в халате и с круглой головой, остриженной наголо! Еще четко запомнилось от первого впечатления та, что Женя очень мило картавил, грассировал.
— У меня и п’годукты запасены на пе’гвое в’гемя, — говорил он, посмеиваясь тихонько носом и потирая большие белые руки. — Жаль вот, ка’гтошки не купил. Звонят с ут’га, ’гано-’гано, я иду, бабка какая-то: ка’гтошки, гово’гит, надоть? Я: ничего не надо, бабка, — только и думаю, ско’гей бы в постель, доспать. Лег — и будто уда’гило: а ведь п’гидется за этой ка’гтошкой неизвестно куда пе’геть, да и двое нас здесь ско’го будет жить. Бегу к две’гям, о’гу: надоть, надоть! А бабка све’гху идет уже: все, гово’гит, п’годала уже, думать с’газу надоть. Но обещалась п’гинесть.
И опять засмеялся носом, плотно сомкнув губы, и вдруг, умолкнув, внезапно раскрыл в ослепительной улыбке прекрасные зубы. Потом кашлянул, взглянул серьезно, почти строго. Все было необычно, занятно и несомненно завораживало.
Так начался «симбиоз» Жени и Вадима. Потом симбиоз кончился, превратившись в родство: Женя женился на кузине Лене. Почти одновременно женился на Свете, студентке педвуза, пожелавшей испытать силы в журналистике, и Вадим. Началось деловое сотрудничество: Женя стал пописывать заметки для Вадима, тогда заведовавшего отделом науки в тонком журнальчике, а затем и перешел к нему в отдел литературным сотрудником. Потом они, уже вместе, решили, что хватит баловаться журналистикой, и перешли в Институт философии природы. Член-корреспондент Крошкин, заведующий отделом наук о Земле, взял их к себе обоих. Геолог Орешкин и физик Лютиков стали разрабатывать одну из увлекательных, хотя и «немножко завиральных» (по неофициальному отзыву того же Лютикова) идей Крошкина, связавшего ежегодные всплески сейсмической активности на Земле, выведенные из многолетних всемирных сводок землетрясений, с особенностями движения планеты вокруг Солнца и в Галактике. При этом была полная свобода по части собственных разработок. Работа была интересная, «непыльная», как выражался Лютиков, — на работу почти не надо было ходить. Докладывайся да печатайся — оклады вот только были маловаты. Симбиоз продолжался — несколько совместных докладов и обзоров (тут пригодилось лютиковское знание английского языка) сблизили их еще больше.
Но сблизило их и другое: углубляясь в идею шефа, оба, один со стороны физики, другой со стороны геологии, находили в ней все более недостатков и все менее достоинств, что грозило в перспективе выродиться в конфликт с благодетелем и шефом. Осложнилось отношение Вадима и к собственной диссертационной работе. Он увидел, что в ней явно не хватает конкретики, полевого прогнозного материала, набранного специально под поставленную задачу. Старых полевых книжек Вадима и чужого, литературного материала, на взгляд Вадима, было недостаточно.
В этот момент произошли крупные перемены на прежней работе Жени Лютикова, утвержденного наконец ВАКом в степени кандидата наук: его позвали назад, в обсерваторию, старшим научным сотрудником, давали хорошую квартиру. И — главное — спросили, нет ли у него на примете способных и подвижных людей для замещения вакантных должностей. Это означало, что при желании и Вадим и Света могли немедленно заняться весьма необычным, новым для обоих, и как нельзя более подходящим для нынешних устремлений Вадима, делом: прогнозом землетрясений.
Автоматически решалась для молодоженов, по крайней мере на время, важная и для них квартирная проблема: кооператив, в который они вступили, был еще далек от завершения. Да и деньги, занятые на вступительный взнос, надо было отдавать, заработать, для чего опять-таки экспедиция с ее полевыми, энцефалитными, высокогорными и прочими надбавками и — что, пожалуй, важнее — малыми расходами на жизнь — была кстати.
Так созрело решение бросить все и ехать на Памир втроем, продолжить симбиоз на новом, так сказать, уровне. Втроем — потому что кузина Вадима и жена Жени Лена, по словам Лютикова, отказывалась бросать свою работу и ехать неизвестно куда и неизвестно зачем, а по возражениям кузины Лены — потому, что Лютиков на Памир ее в сущности и не звал и уж во всяком случае категорически возражал против переезда туда шестилетнего Лениного сына от первого брака.
Были споры, звонки, жалобы, которые тем не менее не удержали и даже не задержали Лютикова. Он выехал в начале апреля, обосновался и принялся бомбардировать (вместе с Эдиком Чесноковым) Вадима письмами, торопя скорее определяться и выполнить взятые на себя обязательства. Наконец Вадим решил все свои проблемы — немалые, ибо если уход Лютикова был для Крошкина чем-то почти желанным (шеф невзлюбил за что-то Вадимова симбионта), то просьба Вадима отсрочить защиту диссертации и его заявление об уходе всерьез накалили их взаимоотношения, не доведя их, впрочем, до полного разрыва. Так или иначе, где-то в начале июня, то есть месяц назад, Вадим уволился. Увольнение Светы из школы рабочей молодежи затягивалось, но и она уже по сути
