была оформлена и скоро должна была приехать.
7
Итак, раздались знакомые шаги по цементному полу веранды, остановились у двери. Зазвенели ключи. Вадим распахнул дверь. Женя слегка отпрянул — хоть и ждал приятеля, но подзабыл, да и вообще в хмурой задумчивости пребывал симбионт, что было видно по недовольному, лишь слегка скривившемуся в приветственной ухмылке лицу. Глаза Жени были прикрыты большими темными очками, что было непривычно и даже странно: Вадим точно знал, что солнцезащитных очков Женя терпеть не может. Сразу после суховатого рукопожатия Женя снял очки — и все стало ясно: левый его глаз был украшен весьма выразительным синяком. Вадим ничуть не удивился: сказать по правде, он ожидал увидеть что-то в этом роде, странно было лишь то, что повторение до такой степени буквальное, зеркальное…
— Ты завт’гакал? — прокартавил Женя, старательно избегая встречаться глазами с Вадимом, он выгружал на стол какие-то пакеты, поставил на пол в прихожей пару арбузов, дыню.
— Нет еще. Каракозов говорил, надо в столовку пойти и записаться.
— Этот недоносок с фамилией ца’геубийцы? Уже познакомился? — лицо Жени скривилось. — Слушай его больше. В столовой тебе дадут чай цвета мочи, зава’генный еще в той пятилетке на всю нынешнюю впрок, и кашу на комбижи’ге, лучшее с’гедство для изжоги. — Женя стремительно снимал, почти срывал с себя партикулярную европейскую одежду. Оставшись в одних трусах, он надел хорошо знакомый симбионту халат, перепоясался и вздохнул с видимым облегчением.
— В столовку я не хожу вообще. И тебе не советую. Если тебе совсем уж невмоготу безо всей этой несъедобной дряни, запишись только на обед. Мы сейчас позавтракаем так, как им всем и не снилось.
Это были знакомые песни. Женя как йог и вегетарианец всегда так говорил и отчасти действовал. Кое-что перенял от него и Вадим, — например, чаепитие с сухофруктами по многу раз в день, кое-какие элементы в физзарядке. Знакомо было и громкое презрение Жени к иным, к толпе людей непосвященных, «иного карасса» — это было заимствование из Воннегута. Впрочем, сейчас Женя был ожесточен явно сверх обычного.
Вадим поставил чайник. Войдя из кухни в комнату, он застал Женю за зеркалом — тот внимательно разглядывал свой синяк.
— Научный диспут с Силкиным? — шутливым тоном спросил он.
Женя не улыбнулся. Посуровел даже еще больше.
— Уже доложили…
— Ничего подобного. У меня глаза есть. У твоего оппонента точно такое же украшение. Даже побольше. Факт на лице, так сказать.
— Правда? — Лицо Жени немного смягчилось. Известие было ему явно по вкусу. — Эх, мало я ему…
— Что случилось? — уже безо всякой шутливости спросил Вадим, даже, пожалуй, строго, давая понять, что имеет право знать, и спрашивает о том, что непосредственно его касается… Женины действия или бездействие перед самым его, Вадима, приездом бросают на него определенный свет, совершаются как бы отчасти и от его имени…
И Женя мгновенно почувствовал эту перемену тона. Ему предстояло давать отчет. Лицо его потеряло уверенно-брезгливое выражение, губы дрогнули.
— Да ведь избить меня хотели, подлецы! — воскликнул он тоном, выражающим, кроме того, что сказано, еще массу, всего — и проницательность говорившего, проникшего в тайные замыслы недругов, и торжество стойкого бойца, сорвавшего эти происки, и угрозу. Это все — осознанно, для Вадима. Но и кое-что неосознанное, а именно — неуверенность. Не был Женя уверен, что все высказанное им в словах и в заранее приготовленной тональности этой фразы — бесспорная правда. Вадим мог в этом поклясться, уж настолько-то он Женю знал.
И Женя почувствовал, что и не то и не так сказал, а что и как говорить — неясно, и засуетился. Разулыбался.
— Да черт с ними, Вадик, голубчик. Потом об этом. Сейчас… Да ты сиди, я сам. Чайку заварю — о, уже шумит. Косточек урюковых соленых, изюмчику, кураги. А то что за разговор всухомятку?
Глава вторая
1
Возьмемся за руки, друзья,
Возьмемся за руки, друзья,
Возьмемся за руки, ей-богу, —
поет за стеной красивый тенор. Поет широко, свободно, очень проникновенно. С настоящим чувством. И не дает спать. Уже за полночь, а сосед поет, и конца-краю этому нет. Вадим уже знает — предупредили, — что Гена Воскобойников поет часами, один. Песни — единственное, что у него получается без судорожного, мучительного заикания. Вот и отводит душу. А может, это терапия такая — от заикания — петь. Встать, подойти, постучаться с бутылкой коньяку, припасенной на всякий случай в чемодане еще с Москвы? Выпить, попеть вместе? Казалось бы, чего проще. А нельзя. Вадим здесь — не сам по себе. Он приглашен определенными людьми. Он — из группы, враждебной, противоположной той, к коей принадлежит Гена. Кто кого… А вот о чем спор, ей-богу, пока непонятно, хотя и выслушал на эту тему Вадим от Эдика и Жени предостаточно.
Битый час объяснял Женя Вадиму, почему он во время застолья с Эдиком, подогретый Эдиковыми жалобами на Дьяконова и Силкина и отчасти спиртным, встал и направился «посчитаться с этим местечковым недоноском». Описывал, как Силкин обидно послал Эдика куда подальше, когда Эдик пытался по поручению шефа прикрепить эмэнэса к наклономерам — новому важному направлению в работе обсерватории. Как Силкин и некий Дьяконов чуть не захватили власть в экспедиции, когда заболел и попал в больницу завхоз Жилин. Как посмотрел Силкин на Женю в очереди на склад…
— Не понимаю, — твердил Вадим. — Какие-то претензии, какие-то склоки — так бывает всюду и везде. Не понимаю, зачем ты пошел, вызвал человека от застолья, поздоровавшись с ним, а отойдя за куст, без предупреждения ударил в лицо. «За Эдика» — так ты сказал? Ну, герой! А кто такой Эдик? Женщина, ребенок? Кстати, он не прибежал, когда поднялся шум? Не встал с тобой рядом плечом к плечу?
— Нет… — брезгливо кривя губы, сказал Женя. — Говорит, ему нельзя — начальник. Впрочем, он трус… А их шайка вся тут же сбежалась. Хотели всем скопом меня избить…
— Но не избили. Хотя, с их точки зрения, ты того заслуживал…
— Испугались. Этот, Дьяконов, что-то крикнул о провокации, и они разошлись.
Вадим задумался. Пили уже по десятой, наверное, пиале зеленого чая. Женя несколько раз высыпал в миску сухофрукты, ошпаривал их кипятком, отчего в комнате вкусно благоухало.
— Будем рассуждать так, — наконец сказал Вадим, выковыривая из горки изюма урюковые ядрышки и направляя их машинально в рот. — Предположим, в этом споре, противостоянии… склоке, правы вы — Эдик и ты. А та шайка, как вы говорите, — кстати, если вы говорите о той шайке, подразумевается, что существует и эта, наша, с чем мы можем друг друга поздравить, — так вот будем
