Таким образом, Пролог Папия можно понимать так, что в своей работе он следовал строгому историографическому методу: провел тщательные изыскания, собрал свидетельства очевидцев, записал их в виде сырых заметок и, наконец, обработал эти заметки, придав им литературную форму. Следовательно, его предпочтение свидетельских «показаний», полученных из вторых или третьих рук, — это предпочтение историка, которому, раз уж прямое свидетельство невозможно (то есть историк не присутствовал при описываемых им событиях) — необходимы свидетельства косвенные.
Для наших целей сейчас важнее всего то, что «живой, остающийся в душе голос» — не метафора устной традиции, как считают многие ученые. Папий говорит о буквальном голосе информанта — живого человека, обладателя личных воспоминаний о речениях и деяниях Иисуса. Даже если отвергнуть предположение о том, что Папий следует методике классической историографии — смысл его слов от этого не меняется. Как мы уже видели, поговорка о превосходстве «живого голоса» над письменным источником подразумевает не превосходство устной традиции над письменной, но предпочтительность личного общения с наставником, информантом или оратором по сравнению с чтением текстов[78]. Однако Папий уникальным образом расширяет стандартное клише «живой голос», добавляя к нему «остающийся»[79] и, таким образом, подчиняя его своему контексту: речь идет о тех немногих, кто знал Иисуса, но во время исследований Папия еще «остается» среди живых.
Стоит отметить, что Иероним, в своем кратком жизнеописании Папия переведший эту часть Пролога на латынь, очевидно, понял выражение «живой голос» так же, как мы. Вся фраза целиком звучит у него так:
Ибо книги читаемые не столь мне полезны, сколь живой голос, даже и до сего дня звучащий в устах тех, кому он принадлежит (viva vox et usque hodie in suis auctoribus personans)
(О знаменитых мужах, 18).
Иероним здесь, по–видимому, понимает Папия в том смысле, что тот предпочитал личные беседы со свидетелями записям их свидетельств в Евангелиях.
В целом заключительное предложение отрывка из Папия, в том числе «живой, остающийся в душе голос», по–видимому, лучше всего подходит к словам, непосредственно ему предшествующим: «И что говорили Аристион и Иоанн Старший, ученики Господни». Наиболее ценны для Папия слова этих живых свидетелей. Он собирал и то, что старцы сообщали о словах уже почивших учеников; однако, как ни прославленны были эти ученики, дополнительное расстояние от прямого контакта с живыми очевидцами делало эти предания менее ценными, чем сообщения о том, что рассказывают еще живущие свидетели. Таким образом, рассказывая о том, о чем он расспрашивал путешественников, приезжающих в Иераполь, Папий перечисляет учеников, которых к тому времени уже не было в живых, однако приберегает к концу источники самой ценной информации. Это — те два ученика, которые к тому времени были еще живы и доступны для путешественников, посещающих Иераполь, которые могли сидеть у их ног и затем подробно рассказывать о том, что от них услышали. Очень возможно, впрочем, что и здесь, как и в случае с семью учениками, названными по именам, числу придается символическое значение. Два свидетеля — минимальное число, подтверждающее достоверность сообщаемых сведений. Хотя живых учеников осталось всего двое — Аристион и Иоанн Старший, — их свидетельство полноценно и достоверно.
Таким образом, использование Папием слова menein («оставаться, выживать») в выражении «живой и остающийся голос» (zôês phones kai menousès) можно сравнить с употреблением того же слова Павлом, который пишет, что из более чем пятисот человек, видевших Господа, «большая часть доныне в живых (menousin heôs arti), а некоторые и почили» (1 Кор 15:6); или же, как мы уже предположили, со словами Иисуса о любимом ученике в конце Евангелия от Иоанна: «Если Я хочу, чтобы он пребывал (menein), пока не приду…» (Ин 21:22, 23). В этих текстах говорится о том, что люди, видевшие Господа, остаются в живых. Если, как я уже показывал в другом месте[80], а в этой книге покажу ниже, в главе 16, Папий считает любимым учеником и автором четвертого Евангелия Иоанна Старшего, то сходство с Ин 21:22, 23 здесь особенно уместно, и вполне возможна сознательная аллюзия. Однако ничто в нашей аргументации не зависит от этой возможности.
И снова отметим ключевую мысль Папия: он вовсе не считает, что в евангельских преданиях отражены сведения, давно потерявшие живую связь с изначальными рассказами очевидцев. Ведь если устная традиция независима от очевидцев — какая разница, живы они или нет? Однако Папий полагает, что ценность устных преданий прямо связана с их происхождением от живых очевидцев, повторяющих свое свидетельство и способных его подтвердить[81]. Правда, свидетельства из вторых рук о том, что говорили уже умершие очевидцы, также имеют ценность; однако все утверждение Папия в целом подразумевает, что ценность устного свидетельства уменьшается по мере отдаления от непосредственных очевидцев событий. То время, о котором пишет Папий — когда он собирал предания, — было последним периодом, когда такая работа была еще возможна; именно поэтому Папий занялся сбором преданий, записал их и впоследствии составил из них книгу. Разумеется, не случайно, что в этот же период были написаны Евангелия от Матфея, Луки и Иоанна.
Из тех преданий о речениях и деяниях Иисуса, что собрал Папий, до нас дошли в сохранившихся фрагментах его труда очень немногие. Из замечаний Евсевия ясно, что Папий записал множество евангельских преданий, в особенности исходящих от Аристиона и Иоанна Старшего, и что многие из них не имели параллелей в наших канонических Евангелиях (Евсевий, Церковная история, 3.39.7, 12, 14). Однако можно предположить, что в большинстве своем это были варианты рассказов и изречений Иисуса, известных нам по Евангелиям, из которых во время составления книги Папий знал как минимум Евангелия от Матфея, Марка и Иоанна. (Возможно, книга Папия состояла из собрания евангельских преданий с комментариями. В этом случае она принадлежала к хорошо знакомому нам античному жанру авторитетного текста [зачастую — записанного устного учения] с комментариями, которые, как считалось, необходимы учащимся, чтобы полностью понять и оценить текст. Папий, по всей видимости, предлагал читателю не столько свои собственные комментарии [по крайней мере, их сохранилось ничтожное количество], сколько комментарии столь почитаемых им старцев.)
Этот отрывок из Пролога Папия полезно сравнить с Прологом к Евангелию от Луки, возможно, написанным примерно в то же время, когда Папий занимался сбором преданий, описанным в этом отрывке. В своих взаимоотношениях с очевидцами Лука подобен тем, кого Папий именует «старцами» (хотя, возможно, сам этот термин употреблялся только в Азии). Иными словами, Лука слышит предания непосредственно от очевидцев. Как пишет Мартин Хенгель:
Подчеркнутое «как передали нам» [Лк 1:2] показывает, что между Иисусом и древнейшими «литературными источниками» о нем (включая и самого автора — Луку) стояли лишь те, кто с самого начала своими глазами видели его деятельность… Лука писал в конце второго поколения[82].
Особенно важно, что Лука пишет об очевидцах, о тех, кого Папий именует «учениками Господними», как о «бывших с самого начала очевидцами (autoptaï) и служителями Слова»[83]. Речь идет, разумеется, об одной группе людей, а не о двух[84]. Это ученики, которые сопровождали Иисуса на протяжении его служения (ср. Деян 1:21), а затем стали видными учителями древней церкви. Разумеется, к ним относятся двенадцать апостолов (ср. Деян 6:4) — но также и другие, поскольку Евангелие от Луки и Деяния особенно ясно говорят о том, что у Иисуса было много учеников и помимо Двенадцати (Лк 6:17; 8:1–3; 10:1–20; 19:37; 23:27; 24:9,33, Деян 1:15, 21–23), и возможность того, что в число информантов Луки входили эти ученики, необходимо рассматривать серьезно. То, что эти информанты — будь то Двенадцать или другие ученики — были не только свидетелями, но и видными учителями и лидерами раннехристианского движения, подтверждает то, что мы узнали от Папия: они не просто положили начало традиции, а затем исчезли из поля зрения — напротив, долгие годы они оставались живыми источниками, гарантирующими достоверность рассказов о речениях и деяниях Иисуса. Как и Папий, Лука расспрашивал о том, что говорили (или что говорят) Петр, Клеопа, Иоанн, Иаков и другие.
Устное придание как исторический источник
Рассмотренный нами отрывок из Папия, как правило, используют, чтобы показать, что ранние христиане ценили устную традицию выше записанных евангельских преданий и что такое предпочтение сохранялось даже после того, как были составлены и вошли в широкое употребление Евангелия. Проведя собственное исследование этого отрывка, мы должны подчеркнуть, во–первых, что из него никак не следует превосходство устной традиции над уже составленными и широко известными Евангелиями. Вполне возможно, Папий говорит о том времени, когда Евангелия от Матфея, Луки и Иоанна еще не были написаны или были ему недоступны. Нет ничего парадоксального в том, что сам Папий записал собрание евангельских преданий, составленное им в изустной передаче. Его предпочтение устного материала относится лишь к тому периоду, когда он сам собирал предания. Затем он записал все, что слышал, поскольку понимал, что уже очень скоро, со смертью последних очевидцев, ценность устных преданий резко упадет.
