на золотой цепочке. К ожерелью прилагалась простая открытка, на которой было написано: «Даже у шипов есть розы. С любовью, И.».
Мама признавалась, что последний год стал непростым для их брака. Открытка отца была просьбой открыть перед ним сердце, а роза – предложением мира. Мама приняла и то и другое.
В последующие двадцать лет роза украшала шею моей матери. И даже после смерти отца она продолжала носить ее, хотя и не так часто. На девяносто первом году жизни мама была прикована к инвалидной коляске, у нее началась деменция. Я устроила ее в интернат для престарелых, расположенный недалеко от моего дома в Коннектикуте.
Мне хотелось сделать новую обстановку как можно более знакомой и уютной, поэтому я привезла в интернат вещи, которые, как мне казалось, были важны для мамы. Мой муж повесил на стены семейные фотографии в рамках, а я заполнила комод и ночной столик статуэтками и растениями из ее дома. Помимо этого, я привезла маме украшенную искусной резьбой деревянную шкатулку, в которой хранились разные сокровища: серьги, бусы, броши, браслеты и булавки ручной работы. Но маме ничего этого не хотелось.
– Они мне больше не нужны, – заявила она.
Моя мама всегда носила украшения, и теперь ее безразличие ощущалось как еще одна потеря, еще одна мамина черта, которая исчезла навсегда.
– Хорошо, мама, – ответила я. – Я оставлю шкатулку у себя дома. Если она тебе понадобится, только скажи.
Во время разговора мама несколько раз притронулась к коралловой розе, висевшей у нее на шее. Я уже собиралась уходить, когда она сняла ее и протянула мне.
– Береги ее, – сказала она. – Я не хочу, чтобы она потерялась.
– Конечно, я не потеряю ее, мама.
Теперь роза хранится в моей шкатулке. Иногда я надеваю мамины украшения, но только не розу. Может быть, я попробую это сделать после ее смерти, ведь тогда это уже не будет мне казаться вторжением в отношения между ней и отцом.
Пока же коралловая роза принадлежит только им. Несмотря на то что из-за деменции у мамы в голове все перепуталось, она все еще помнит розу и слова, которые к ней прилагались. Эти слова поддерживали меня во время пандемии и помогали держаться на плаву в те моменты, когда мне казалось, что я тону.
Во вторник, 10 марта 2020 года, в доме престарелых был объявлен карантин. Я виделась с мамой накануне, но не предполагала, что пройдет больше года, прежде чем я снова окажусь рядом с ней, увижу ее лицо и возьму за руку.
Я боялась, что в результате изоляции болезнь одержит верх и мама впадет в депрессию, негатив и недовольство.
Но этого не произошло.
Моя мама не выходила на улицу, но с огромным удовольствием любовалась садом за окном. Она развлекала себя фотоальбомами и кроссвордами. Кроме того, сотрудники интерната нашли способ социализировать постояльцев даже в таких мрачных условиях. Пусть даже в коридорном бинго, где игроки располагались на расстоянии двух метров друг от друга, не было того веселья, что в толпе за столом. А музыка из динамиков уступала живым концертам. Зато все это поднимало настроение.
Мама была настроена оптимистично. Конечно, ей многого не хватало, но она сосредоточилась на том, что у нее по-прежнему было: ее семья (на фотографиях вокруг кровати), ее воспоминания, книги стихов, вид на сад. Это новое и постоянное чувство благодарности за то, что у нее есть, не могло не вдохновлять.
Время от времени мама улыбалась и напоминала:
– Знаешь, даже у шипов есть розы.
Весь год после начала изоляции я каждый день общалась с мамой по Skype. Сотрудник дома престарелых надевал защитный халат, сетку для волос и маску и приносил планшет в мамину комнату.
Поначалу звук моего голоса и изображение меня, машущей ей с маленького экрана, озадачивал маму и веселил ее. Она спрашивала, «там ли» я. Но прошло несколько дней, и мама освоила новый формат общения. Она удивлялась этому изобретению и говорила, что его придумал кто-то очень умный.
Вскоре наши «экранные визиты», как мы их называли, стали почти такими же приятными, как и реальные встречи. Они дали мне то, чего у меня никогда не было во взрослой жизни: спокойные ежедневные отношения с мамой.
Я вышла замуж много лет назад и с тех пор жила вдали от нее и отца. Жизнь забрасывала меня во Флориду, на Гавайи, в Израиль, Теннесси и, наконец, в Коннектикут. Обычно я разговаривала с родителями по воскресеньям, звонила поздним утром, когда они сидели за столом с воскресной газетой и кофе. Но у меня не было возможности заехать к маме, пригласить ее на обед или сходить с ней за покупками. Пока я не переехала обратно на Восточное побережье, спонтанные звонки были практически невозможны. Наши часовые пояса и расписания просто не совпадали.
Когда мама поселилась в интернате в Коннектикуте, я навещала ее по несколько раз в неделю, но почти все отведенное нам время уходило на полив растений, поиски пропавшей одежды и согласование с медперсоналом изменений в уходе за ней. А после этого я возвращалась домой по пробкам.
Теперь, когда большинство моих повседневных дел встало на паузу из-за пандемии, у меня было достаточно времени, чтобы налить чашку чая, взять в руки спицы, уютно устроиться и разговаривать с мамой, никуда не торопясь. Мы болтали, вспоминали, делились мыслями. Эти виртуальные встречи сблизили нас.
Деменция не забрала мою маму. Она лишь убрала шипы и освободила место для чудесной розы, даже если та и распустилась слишком поздно.
Лорри Данциг
Я была там
Прошу, помни меня настоящую, когда я не смогу вспомнить тебя.
Джули Уайт
Я смотрела на фотографии, память была пуста.
Я не помнила ни дня рождения, ни годовщины,
ни Рождества.
Я крутила и крутила, разыскивая в ленте
хоть одну фотографию со мной в моменте.
Воспоминания умолкли, когда стало ясно —
меня нет на фото, поиски напрасны.
Я листала картинки, но не могла вспомнить…
уловить хотя бы крошечный проблеск.
Вот беззубые улыбки и первый день в школе,
Праздники, танцы, каникулы на море.
Я смотрела на фото и вдруг поняла:
Это была моя жизнь, но совсем не моя.
Нет, ничего. Мой разум по-прежнему пуст.
И эту прожитую жизнь
уже никогда не вернуть.
Я щелкала мышкой и вспоминала
