пленником в собственном теле, который не имел возможности делать и говорить то, что хотел. Я даже представить себе не могу, насколько это выматывало и расстраивало его.
Афазия также заставляла отца говорить то, чего он не хотел. Он мог заплакать в середине смешного фильма и рассмеяться, когда происходило что-то грустное. Из-за него мне часто бывало неловко. Отец размахивал тростью, как оружием, и выкрикивал бессвязные фразы в адрес прохожих. Я понимала, что все это происходит из-за инсульта, но все равно расстраивалась. В отличие от меня, он не замечал взглядов и комментариев окружающих.
Однажды днем, вернувшись домой, я застала отца за просмотром старого видео. На экране мы с ним играли в теннис – бегали по корту, перебрасывая друг другу мяч. То, что раньше было простым удовольствием, теперь стало невозможным. Я смотрела на экран как завороженная. Потом мои силы иссякли.
Все, что я так долго подавляла, выплеснулось наружу. Меня трясло, я рыдала. Мое сердце разрывалось от жалости к нам обоим и боли при мысли обо всем том, что мы больше не сможем делать вместе.
Отец смотрел на мои слезы, шевеля губами. Он явно хотел что-то сказать, но не мог. Так все и было – мы оказались неспособны решить самые серьезные проблемы друг друга. Потом, хотя ему было нелегко двигаться, он приблизился и, утешая, сжал мою руку. Я подняла глаза: этот маленький жест значил для меня так много.
Мы оба потеряли дар речи – по совершенно разным причинам. В любой момент у отца мог случиться новый инсульт. Его могло не стать в любой день – не было никаких гарантий. Меня одолевал страх – и за нашу семью, и за отца. Как жить в условиях такой неопределенности? Этот вопрос терзал меня, омрачая блаженные дни моей юности.
В конце концов я нашла ответ. Наша семья отправилась на выходные в Тахо, и отец увидел на озере группу людей, катающихся с парашютом за катером. Мы с ним тоже катались так несколько раз до его инсульта – с тех пор прошло много лет.
– Ты и я! – только и смог сказать он.
Теперь мы как будто парили высоко над водой, глядя на заходящее солнце. Как только в небе погас последний розовый отблеск, отец посмотрел на меня со знакомым выражением лица.
– Жиз… Хоро…
Возможно, дело было в его улыбке, или в порыве теплого воздуха, или в царившем вокруг буйстве красок. Но в тот момент я точно поняла, что он имел в виду.
– Да, – прошептала я в ответ. – Жизнь действительно хороша.
Тогда я не знала того, что знаю сейчас. Я не представляла, как неустанно будет трудиться мой отец, чтобы восстановить утраченное. В дальнейшем он вернул себе изрядную часть речи. Если бы я только знала, как сильно он будет вдохновлять меня двигаться вперед перед лицом страха. И я и подумать не могла, что скоро потеряю его навсегда.
Из-за обострения аутоиммунного заболевания мой отец попал в больницу и перенес еще одну серию обширных инсультов. Он впал в кому и, в конце концов, скончался. Все произошло слишком неожиданно.
Я до сих пор жалею, что мы не смогли поговорить в последний раз. Самое главное, за что я продолжаю держаться, – это слова, сказанные отцом по телефону незадолго до смерти.
«Жизнь хороша». Два простых слова, банальных в любом другом контексте. Но он вложил в эту фразу глубокий смысл, не позволив болезни омрачить оставшиеся дни.
Однажды вечером, когда отец уже был в коме, я сидела у его постели. Дождавшись, когда все покинули палату, я тихонько заговорила ему на ухо. Я рассказала ему о том, как мне страшно, а затем задала самый важный вопрос: «А вдруг ты никогда не проснешься?» Как только слова сорвались с моих губ, я поняла, что уже знаю ответ.
Перед тем как покинуть больницу, я в последний раз сжала его руку. По дороге домой я остановилась, чтобы взглянуть на ночное августовское небо. Казалось, оно смотрело на меня в ответ. Я позволила себе некоторое время полюбоваться панорамой.
Как прекрасно, что нам нужна темнота, чтобы увидеть звезды.
Даниэль М. Вонг
На краю света
Невозможно открыть новую землю, не решившись сразу же и надолго потерять из виду всякие берега.
Андре Жид
Зазвонил телефон, и я подбежала снять трубку. Я ждала звонка от мужа, студента-теолога, учащегося в колледже в 943[3] милях от дома. Мы знали, что нам придется переехать, когда он получит назначение. Я тревожилась, не зная, куда занесет нас судьба.
– Ну, ты уже знаешь, куда мы едем? – выпалила я.
Муж выдержал паузу, а потом произнес:
– Икалуит[4].
Я никогда не слышала такого названия и вряд ли смогла бы повторить его, поэтому переспросила, где это.
– Баффинова Земля, – ответил Рон.
– Что?! Баффинова Земля? Это же в Арктике, на самом краю света! Это же край снегов и льдов! Ну, хорошо, пошутил – и хватит. Скажи, куда мы едем.
И он повторил:
– Икалуит, Баффинова Земля.
Я ушам своим не верила. Баффинова Земля была последним местом в мире, которое мне когда-либо хотелось посетить, – не говоря уже о том, чтобы там жить! Это отдаленный, уединенный остров, добраться до которого можно только по воздуху. Я не смогу увидеться с друзьями и семьей целый год, ведь билеты на самолет стоят безумно дорого. Я всегда считала, что готова отправиться за Роном на край земли, но Икалуит – это уже слишком!
Прошло несколько дней, прежде чем я справилась с потрясением. Я вооружилась атласом, нашла Баффинову Землю и узнала: Икалуит находится в провинции Нунавут на дальнем севере Канады. В то время в Икалуите жило около 6000 человек, причем 80 процентов составляли инуиты.
У меня было три месяца на сборы и подготовку к отъезду. В редкие моменты перспектива увидеть нечто принципиально новое казалась мне даже заманчивой. Все остальное время мне приходилось бороться с собой.
Улетали мы 1 июня. В аэропорт нас отвезли брат и его жена. С собой мы взяли четыре чемодана с личными вещами, один из которых был под завязку набит христианской литературой, а также верного десятилетнего пса и девятилетнюю кошку. Новое приключение пугало. Оказавшись в воздухе, я поняла, что обратного пути нет, нравится мне это или нет. Расставание с родными и друзьями оказалось для меня самым тяжелым испытанием в жизни.
Через три часа самолет приземлился. Я вдохнула холодный
