Философская сказка Баха целиком уходит в извечную область аллегорий. Но едва ли не случайно, что издательство и автор отказались от первоначальных рисованных иллюстраций к «Чайке» и признали их слишком «литературными». Едва ли случайно, что для иллюстрации притчи они обратились к «документальному» жанру – фотографии. Подлинность земли, моря и неба, полета чаек не только не пришла в противоречие с притчей, но даже придала истории необыкновенной чайки некую иллюзорную достоверность – сродни Голосу, который будто бы поведал ее Ричарду Баху, – ту странную двойственность впечатления, на границе невозможного и возможного, которая до «психологии животных» едва ли могла и существовать.
Надо сказать, что отношения притчи о Джонатане с привычными современному человеку документализмом этим не исчерпываются и иллюзорная достоверность возникает не только от сопряжения легендарной структуры сюжета с реальной фактурой фотографии. Подобием документальности аранжирована сама история.
Тренировки Джонатана, подробное и квалифицированное описание техники полета и фигур высшего пилотажа сродни репортажности «нового журнализма». И если притча проходит по касательной к области «психологии животных», то уж тем более соприкасается она с обширной областью, хорошо знакомой Баху, по имени которой называется журнал, куда первоначально предназначил он свой труд («Флайнг» – «Полет»).
Едва ли надо напоминать читателю о том пути, который на нашей памяти проделала авиация – от преодоления звукового барьера до выхода в космос, – чтобы объяснить завораживающий и полемический смысл вечного вопроса «зачем?» и бескорыстного стремления к совершенству.
Но книжка издательства «Макмиллан» в голубой глянцевой обложке, где столько же строчек набора, сколько облаков, света, тумана, полета чаек (все это воспроизводится в полном объеме в любом дешевом, карманном издании) заставляет вспомнить совсем другое современное, популярное, модное имя – имя уже достаточно известного нашему читателю «пророка телевизионной эры» Маршалла Маклюэна. Конечно, полиграфическая техника сегодня не располагает возможностью передать еще и ветер, крики чаек, дерущихся за рыбьи головы, свист крыльев и тишину неба, куда возносится Джонатан, как-никак, книга есть книга, а не экран телевизора и «Джонатан» относится, по Маклюэну, к дотелевизионной «гутенберговой галактике»; но насколько возможно было сделать в границах современной полиграфической техники книжку, обращенную не только к разуму читателя, но и ко всей совокупности чувств человека эры телевидения, настолько издательство «Макмиллан» постаралось это сделать. Вот почему о ней уместно писать в телевизионной терминологии: «Джонатаном» не увлекаются, в него «вовлекаются» (involve).
Но как бы ни казались соблазнительны и пояснительны экскурсы в сопредельные «Джонатану» области возможных читательских интересов и притяжений, все же в поисках секрета его успеха пора вернуться к нему самому.
Проще и естественнее всего объяснить успех «Джонатана» «минус-факторами», как сказали бы сторонники структурного метода. В самом деле, на фоне нарастающего насилия, узаконенной порнографии и грубого потребительского материализма, ставших modus vivendi3 современной массовой культуры, бескорыстное и отшельническое стремление странной чайки по имени Джонатан Ливингстон к совершенству становится чем-то вроде исповедания веры.
Очевидна евангельская структура сюжета: изгнанничество и избранничество, смерть и воскресение, проповедь, чудеса, апостолы.
Так же очевидна сознательная модификация его, «остранение» путем перенесения в иную и уже аллегорическую действительность.
То и другое – следование евангельским мотивам и видоизменение их – обнаруживают общность одинокой по жанру и материалу «Чайки» с гораздо более широким кругом явлений на всех уровнях западной культуры, получивших название неоромантической волны.
«Минус-факторы» если и не прямо вызвали ее к жизни, то принесли ей коммерческий успех и всеобщее внимание – от романов и кинофильмов до бытовой моды «из бабушкиного сундука»; старомодное стало не только модно, но и модерно.
Потому в этой неоромантической, сентиментальной волне, которая вновь открыла приправленное ностальгией и подправленное иронией обаяние в развенчанных было добрых чувствах и простых истинах, «Джонатан» может существовать, оставаясь ни на что не похожим, сам по себе. Разумеется, за лоскутной пестротой этих поисков потерянного рая просматриваются социальные процессы, в том числе кризис официальной церкви, которая для многих перестает быть носителем и символом даже собственных христианских идеалов. Отпадение западной молодежи от всех официальных церквей – католической, протестантской, методисткой – давно стало статистическим фактом. Но парадокс в том, что кризис христианской церкви совпал с усилением духовной жажды и в этой связи с модернизацией некоторых христианских идеалов в молодежных движениях. И «шестикрылый серафим» – как многое в неоромантической волне – явился в перелицованном, стилизованном платье.
Парадокс в том, что возврат к евангельским заповедям произошел не в лоне церкви, а на улице и в театре, в маскарадных терминах массовой культуры, в формах поп-арта.
«Иисус Христос-Суперзвезда» воплотил эту странную ситуацию веселого возврата молодежи вспять – к христианской легенде в карнавальной форме массового зрелища. На фоне и под сенью «Иисуса-Суперзвезды» повальная эпидемия «Джонатана» перестает быть капризом формы или дурацким «королевским жирафом» Гекльберри Финна и становится продолжением того же процесса адаптации традиционных общечеловеческих ценностей в обновленных иронией формах.
В неоромантической волне на всех ее уровнях очевиден и необратим горчащий привкус непреодоленных разочарований и, следовательно, иронии. Она не знает других путей вперед, как только путь назад. Ее возврат к морали ненастойчив и лишен пафоса, поэтому она предпочитает общедоступный сентиментализм жестокому реализму. Даже проповеднический «жанр „Джонатана“ не избавляет его от необходимости в защитной иронии. Повторение известных евангельских ситуаций не кажется невыносимой банальностью лишь благодаря иронии и самопародии.
Очертания традиционного евангельского мифа подновлены и подправлены в истории необыкновенной чайки также за счет идей буддизма, и дзен-буддизма в особенности. Но ведь прививка Востока к Западу, некоторых существенных положений буддизма к стволу христианской культуры – тоже одна из заметных особенностей восстания молодежи против прагматизма «общества потребления». И одинокая чайка, стремящаяся трудным путем бескорыстного совершенствования к преодолению времени, пространства и смерти, на поверку оказывается не одинока.
Удивительная история притчи о чайке по имени Джонатан Ливингстон обнаруживает, таким образом, некоторые общие черты с той неоромантической волной, которая из отдельных и очень разновеликих брызг и всплесков никак не может слиться в девятый вал, потому что идеализм ее изначально подорван, омрачен уроками истории и окружающей действительности. Он представляет собой нечто вроде иллюзии, сознающей свою иллюзорность.
Именно оттого, что притче Роберта Баха суждено было взлететь на гребень, за которым, однако, не просматривается сама масса волны, приобщение «Джонатана» к рангу бестселлеров может показаться случайным и самодовлеющим фактором.
Я думаю, пройдет время, и «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» займет место среди книг для юношества, как до него не раз случалось со многими бестселлерами, начиная от бессмертного «Робинзона Крузо». И тогда – кто знает – быть может, начнется ее четвертая жизнь. А пока жанр притчи оказался, по-видимому, удобной формулой, емко вобравшей некоторые существенные настроения и искания западной молодежи и разочарования ее в буржуазном порядке вещей.
М. ТУРОВСКАЯ
1
У книг своя судьба (лат.)
2
Нужное количество (лат.)
3
Образом жизни (лат.)
