— Что случилось? — спросил он после долгого молчания.
Придя в себя, Дубельт еще раз проверил содержимое портфеля — рукописи не было.
— Вчерашнее происшествие, видимо, разволновало меня больше, чем я предполагал, и в волнении я забыл положить рукопись в портфель.
Дубельт знал, чем и как можно отвлечь внимание своего государя от опасной темы: Николай, распространяя вокруг себя страх, сам вечно жил в постоянном страхе.
— Какое происшествие?
— Семеновцы чествовали вчера господина Пиетри. Как известно вашему величеству, господин Пиетри был в очень недавнем прошлом якобинцем. В искренность его раскаяния мои парижские агенты не верят. С первого дня его приезда в вашу столицу меня интересовало, что он ищет у нас. И вот вчера у семеновцев господин Пиетри попытался вести неблаговидные, в ущерб вашей державе, разговоры…
— И мои офицеры слушали?
— Ваши офицеры преданны своему государю. Семеновец Бояринов выплеснул бокал шампанского в лицо якобинцу.
— Ду…бельт? — пренебрежительно сказал Николай, предполагая, что про бокал шампанского тот присочинил.
Дубельт густо покраснел. Не пренебрежительный тон Николая обидел его; к этому тону он давно привык. Но Николай впервые назвал его «собакой»: фамилию Дубельт он произнес с немецким акцентом и раздельно так, что получилось «Ду бельст».[2]
— Ваше величество…
Николай не дал ему закончить фразу:
— Вручи завтра же подорожную господину Пиетри.
— Смею просить повременить два дня.
— Зачем?
— Я еще не закончил деловой беседы с господином Пиетри. Он будет служить вам, ваше величество, но состоять будет не при господине Тьере, а при принце Луи Наполеоне. У принца высокая цель: через президентство — к императорскому трону, а эта высокая цель совпадает с замыслами вашего величества: побольше королей в Европе.
Николай окинул шефа жандармов пристальным взглядом: вот каков он, рыжий Дубельт! Сложную французскую проблему он низвел к чему-то весьма простому: принц-президент — нелепость, но принц-король — традиция, и эта традиция может привести Луи Наполеона к трону.
Николай прошелся по кабинету, затем резко остановился и сказал отрывисто:
— Меня беспокоит состояние здоровья Мордвинова. Не посоветовать ли ему выехать в деревню на свежий воздух?
Дубельт хотел произнести несколько сочувственных фраз в защиту Мордвинова, но воздержался: такого явного лицемерия даже Николай не стерпел бы.
9
Олсуфьев зря промаялся в коридоре до девяти часов: в этот вечер Николай на прогулку не поехал.
На следующий день, как было условлено, Олсуфьев явился в III отделение. Его принял старший адъютант.
— Его высокопревосходительство очень занят, — сказал он, нажимая на слово «очень».
— Я подожду.
— Не имеет смысла. Его высокопревосходительство не скоро освободится. Очень не скоро.
Олсуфьев понял, что адъютант получил на этот счет указание от Дубельта.
— Могу я поговорить с поручиком Оржевским?
— Вряд ли, — вежливо ответил адъютант, — во всяком случае, не в ближайшие недели.
— Не понимаю.
— Что же тут непонятного? Поручик Оржевский отбыл вчера ночью в Сибирь.
Олсуфьев ошалело посмотрел на адъютанта:
— Что случилось?
— Случилось? Ничего. Просто поручику Оржевскому скучно в Петербурге стало. Вот и попросился в Сибирь.
В словах адъютанта послышалась такая ирония, что Олсуфьеву при всей его взволнованности нетрудно было догадаться: вчера произошло что-то чрезвычайное и это чрезвычайное имеет отношение к нему, Олсуфьеву. Случайности совпали одна с другой неспроста: царь не поехал на обычную ежедневную прогулку, хотя он здоров; Дубельт, назначив ему прием, не желает его принять; поручик Оржевский, который принес во дворец рукопись, скоропалительно сослан в Сибирь…
— Могу я посетить своего родственника, полковника Владиславлева?
— Пожалуйста, — согласился адъютант. Он вызвал ординарца. — Проводите поручика к полковнику Владиславлеву.
Поблагодарив адъютанта, Олсуфьев направился вслед за ординарцем.
Владиславлев обрадовался, увидев его.
— Само провидение тебя направило ко мне! Садись, кури и рассказывай!
— О чем?
— Что ты видел и что слышал вчера на дежурстве? — Он взял со стола список с фамилиями. — Видишь, Николай Олсуфьев под номером седьмым. Я должен и твоей особой, стало быть, заняться! Объясни мне, почему два поручика первой роты, ты и Тимрот, оказались вчера в карауле в составе третьей роты? И почему именно ты? Что тебе — дворцовые караулы полюбились? Зачем ты в эту кашу полез?
— В какую кашу?!
— Несчастный! Дубельт рвет и мечет.
— Владимир Андреевич, — взмолился Олсуфьев, — прошу тебя, скажи, что произошло?
— Произошло то, что государь приказал допросить всех вас с пристрастием! Вот что произошло! Но ты? Зачем пошел ты вчера в караул?
Дальше не имело смысла скрывать. Олсуфьев рассказал Владимиру Андреевичу, почему он вчера оказался в карауле, рассказал подробно обо всем — от беседы за царским ужином до последнего разговора с Дубельтом.
Прошло несколько минут. У Владиславлева был вид человека, оглушенного ударом; он смотрел на Олсуфьева застывшими, слепыми глазами.
— Бедняга Николай, — сказал он наконец, — рукописи нет… украли ее… Дубельт подозревает офицеров караула… И тебя в их числе…
Олсуфьев зажал рукою рот, чтобы не крикнуть.
10
О скандале в Зимнем говорил весь Петербург. Царь неистовствовал. III отделение и дворцовая полиция занимались поисками вора. Арестовали многих. От офицеров, дежуривших во дворце в тот злополучный вечер, Дубельт потребовал письменного заверения, что они «к известному инциденту не причастны». Из двенадцати офицеров подписку дал один только поручик фон Тимрот — остальные, возмущенные тем, что их подозревают в краже, не только отказались дать подписку, но в тот же день передали командиру полка прошения об отставке.
Пострадал и поручик Кушелев-Безбородко. Именно в нем царь увидел начало всей неприятной истории.
— Убрать из гвардии сопляка!
И если б не граф Адлерберг, укатали бы Григория Безбородко в какой-нибудь Белебей или Повенец для «прохождения службы в местном гарнизоне». Адлербергу удалось убедить Николая, что Безбородко действовал из благородных побуждений: хотел выручить своего друга Олсуфьева.
— Кстати, ваше величество, Олсуфьев приходится близким родственником моей жене…
Этот довод решил дело: «сопляка» оставили в Семеновском полку.
Поручик в опале! Смешно, но и трагично. Двери сановных гостиных закрылись перед ним, и, в первую очередь, захлопнулась дверь во дворец графа Адлерберга. Честолюбивого поручика спихнули с заветной лестницы, с первой ее ступеньки.
Безбородко написал письмо Олсуфьеву, злое и резкое, хотя понимал, что тон письма был вызван не столько пропажей Аристотелевой рукописи, сколько положением, в котором он, Кушелев-Безбородко, очутился. Ведь он лишился надежд на хроменькую Елену и не столько на нее, сколько на ее всесильного отца.
Ответа на это письмо Безбородко не получил. Тогда он написал Тересе, что Олсуфьев поступил с ним «неблагородно», что Олсуфьев человек ветреный, легкомысленный, а ей, неопытной девушке, нужен серьезный и верный друг.
И на это письмо он не получил ответа.
Прошло около месяца. Безбородко отправился на Охту, а там узнал, что Тереса и освобожденный из-под ареста старик Финоциаро переехали куда-то.
«Конечно, к Олсуфьеву!» — решил Безбородко.
— Подлец! — сказал он вслух. — Мне карьеру сломал, а сам радуется жизни… Это так с рук тебе не сойдет!.. Не сойдет!
Часть вторая
БЛАГОРОДНАЯ СЕМЕЙКА
1
Наконец-то улыбнулось счастье благородной семье фон Тимротов, и глава рода, Христиан, не спал всю ночь, думая, как лучше использовать это счастье. У фон Тимротов имелся на этот счет печальный опыт: дважды могли они разбогатеть и оба раза упустили фортуну. Далекий предок, как гласит семейная хроника, тот, который служил конюшим у какого-то герцога, не сумел надежно спрятать украденный ларец с дукатами и угодил на виселицу. Дед Христиана, управляющий имениями барона Ливена, оказался слишком нетерпеливым: вместо того чтобы по-божески делиться доходами со своим хозяином, брал себе с каждого рубля 90 копеек, и в конце концов Ливен его прогнал. Ни отцу, ни ему, Христиану, не представлялось случая разбогатеть. Отец служил экзекутором и дослужился до тридцатирублевого пенсиона, а он, Христиан, мечтавший о военной карьере, дослужился всего лишь до первой звездочки прапорщика и, раненный под Смоленском, вынужден был выйти в отставку. Единственного сына Вильгельма ему все же удалось устроить в лейб-гвардии Семеновский полк.
