— А тебя как?
— Меня? В детдоме Филином звали, в лагере Рысью, а вообще Федя я, самый что ни на есть…
11
— Послушай, как про нас пишут, — сказал Василий. Юрий стоял у кровати, озабоченно смотрел на два десятка бутылок пива, без которых ему запретили появляться в Амадуре, и думал, куда их рассовать.
— Нет, ты послушай, — сказал Вася.
Слет закончился вчера, самолет идет через два часа, а Виноградову надо еще хорошей селедки купить.
— Ну, давай, читай, — сказал Юрий.
— Заголовок: «Областной слет маяков авиации». Слушай. «Их много, в синих костюмах с золотыми и серебряными шевронами на рукавах, ударников коммунистического труда и передовиков…»
«Проклятая бутылка, — подумал Юрий. — Куда бы ее засунуть?»
— Выступают участники слета, — читал Василий. — Они делятся опытом, критикуют недостатки…
— Подожди, Вася, помоги чемодан закрыть, видишь, как его раздуло. Ну что они видят хорошего в этом пиве?
— А теперь читай, — сказал он.
— «Закончился слет. И снова суровая правда буден».
— Суровая правда буден, — медленно повторил Виноградов. — М-да…
И посмотрел на пузатый чемодан.
«Снова тысячи и тысячи километров над сопками и надо льдами, полеты в геологические партии и оленеводческие бригады, снова каждое утро будут уходить в небо крылатые машины».
— Почему машины? — сказал Юрий. — Люди идут к небу…
Он подошел к окну и взял в руки никелированный чайник.
— Не хочешь чаю, Вася?
— Чтоб я в Магадане чай пил? Ты просто без понятия, парень. Пивом надо напиваться, до следующей командировки…
— Как хочешь, — сказал Юра.
В коридоре у титана с кипятком судачили номерные.
— Десять ран ему нанесли, — охала одна. — Это ж надо, какие звери…
— Говорят милиция спугнула, а то б насовсем…
— Про что это вы рассказываете? — спросил Юрий.
— Парня тут зарезали какие-то гады. Ехал в отпуск. Наверно, ограбить хотели… А самого главного он задушил. Его руки с горла отняли.
— А денег не взяли. Не успели, видно.
— Живой он? — спросил Юрий.
— Вроде живой. В областной больнице лежит. Здоровый, говорят очень. Ведь десять ран, страшно подумать…
Он резко повернулся и, напугав женщин, бросился в свой номер.
— Вася, звони в аэропорт, сними мое место с борта, я не лечу. Сейчас позвони.
Рука запуталась в рукаве меховой куртки, и Юрий выругался сквозь зубы.
— Что случилось? Объясни же, черт побери!
— Ты давай звони, объясняться будем потом.
— Да в чем дело?..
Дверь захлопнулась. Василий пожал плечами, пнул ногой чемодан, что лежал посреди комнаты, и потянулся к телефону.
12
Снова такой же страшный, как тогда, в вездеходе. Нет, правда, черной маски из сажи, но теперь она желто-синяя, эта маска, и от этого кажется еще более жуткой.
Он открыл глаза, увидел в тесном коротеньком халате с кульком в руках, очень смешного и нескладного, уголки рта его дрогнули, и у запавших глаз побежали лучики морщинок.
— Прилатали тебя, пилот, — тихо сказал он. — Халатик-то…
Говорить было трудно, он поморщился.
— Видишь, догнал меня Адик…
— Зря мы тогда оставили так, — сказал Юрий. — Надо было в милицию их…
— Это не для меня, милиция. Я был Рысью, пилот, но сукой никогда… Адик получил от меня свое.
— Что тебе принести, Федя?
— Ничего. Тут все есть, и нянечки — люкс.
Он подмигнул Юрию, снова поморщился, но глаза улыбались.
— Я буду здесь несколько дней. Приду еще завтра. Сказал врачам, что брат твой…
— Приходи, если можешь. Братьев у меня не было. А может, и были…
— Ты поправляйся, ешь побольше.
— Стараюсь, только есть особенно не разгонишься… Понимаешь.
Он закрыл глаза. Мелкие капельки пота покрыли лоб. Вошла медсестра и замахала руками:
— Марш, марш отсюда! Вы уморить его решили? Быстро уходите…
Юрий наклонился и осторожно пожал большую руку, бессильно лежавшую поверх одеяла.
Рука шевельнулась, но Федор глаз не открыл.
— До свидания, братишка, — сказал Виноградов.
13
— Чайку бы. Горяченького.
— Потерпи, сейчас буфет откроют.
— …Просыпаюсь, а вдруг…
— Сегодня уж летим, точно.
— …Народу пропасть. И на полу, и на койках…
— Посмотри за шмутками.
— Иди, иди. На Севере жуликов не бывает.
— Машу с дочкой в комнату матери и ребенка устроили, а сам…
— …А один даже на столе уснул.
— Витя, забеги к штурману!
— Товарищ диспетчер, тут такое дело…
— Оказывается, ночью приняли два борта, ну и всех пассажиров втиснули ко мне.
— В порядке очереди, товарищи, только в порядке очереди…
— Был в Крыму по путевке. В Риге…
— Кажется, открывают, Степа.
— Валя, не бегай, сиди спокойно, скоро полетим…
— То бортов нет, то погоды, то загрузки… Ну и контора.
— В Москву телеграмму на них дать…
— Помню, лет пять назад здесь и этого не было.
— А что делать? Будто им интересно держать такую толпу.
— Может, лучше через Магадан махнем?
— Граждане пассажиры! Отлетающие до Океанска…
— Тише вы!
— С билетами за девятнадцатое, двадцатое…
— Нам тоже!
— …Двадцать первое число, вас просят обратиться к диспетчеру для регистрации.
— Счастливчики, летят…
— Вилами по воде писано.
— Да… Скорее бы железную дорогу провели.
— Здравствуй, Вера!
— Николай?!
— То ли дело: сел в вагон и двигай.
— Петро, прихвати свежую газету.
— Лечу на курсы в Москву.
— Какие там свежие: неделю погоды не было.
— А ты как? В тундру улетаешь?
— Приезжает муж из командировки…
— Улетаю, Коля. Два санзадания есть, иду к вертолетчикам выбивать машину. Как ты?
— Дверь закрывайте!
— Спрашивает жену…
— Так себе. Андрей дома?
— Дома…
— А дочки?
— Выходит на балкон…
— Здоровы дочки.
— Сейчас перекисью не модно.
— …Значит, улетаешь? И я тоже… Завтра буду в Москве.
— А сполохи так и играют по небу…
— Перекись ерунда…
— Прямо вроде пожар где…
— Есть такое средство: лондатон.
— Граждане пассажиры! Отлетающие до Москвы через Нижние Кресты — Тикси…
— Это мне. Пойду.
— До свиданья, Вера.
— Прощай, Коля!
— А ты чего выражаешься? Мы латинский язык тоже знаем.
— Так ты же не латыш, Иван…
— Может быть, багаж взять?
— Привет, Вера! Летим сегодня?
— Если машину дадут.
— К командиру надо.
— Хорошо.
— Возьми пирожок, чаю хочешь?
— Не бегай, Валя, сиди смирно.
— Товарищ начальник, нельзя ли…
— Сегодня, кажется, всех разгонят. Погодка-то!
— Только в порядке очереди, товарищи, только так…
— Один вертолет возьмешь сейчас, а второй сходит к геологам, потом оформляй санзадание.
— Уже заправили. Идем, Вера.
— Армянское радио спрашивает, можно ли…
— Семен! Где ты пропадаешь? Давай быстрее. Нам посадку объявили…
14
Лопасти вертолета часто-часто закрывают солнце, и кажется, будто оно подмигивает в иллюминатор.
Машина идет над затаившейся тундрой. Белое однообразие, отрицающее живое. И когда время от времени медленно наплывают полузасыпанные снегом кустики березы, это воспринимается как вмешательство чуждого, несвойственного этому миру.
Противно дрожит корпус вертолета. Мерзнут ноги. Второпях забыла надеть унты, а меховые сапоги — обувка ненадежная.
Она идет вперед, садится на чехол от двигателя, снимает сапоги и засовывает ноги в брезентовый рукав, откуда идет горячий воздух.
«Успеем ли»? — думает она.
Нащупывает рукой деревянный сундучок. Красный крест на нем поистерся. Вера улыбается.
— Параллели ищешь, подружка? Давай… Только ни слова об этом, и улыбка пусть остается, ведь ты самый веселый авиаврач в округе…
Бортмеханик нащупывает ногами перекладины, сгибается, протягивает ей записку.
«Вера! Не замерзла? Может, пошарим в зеленом сундучке? Не так ли грелся твой друг Блерио? Привет. Каюр Васятыргын».
Теперь Блерио! И где он имена эти собирает? Уточкин, Можайский, Братья Райт… Много авиазнаменитостей побывало в числе ее знакомых и друзей после того, как в одной из газет появился очерк о враче санитарной авиации. Всяко бывает, а тут корреспондент возьми и напиши, что налетала она свыше миллиона часов. Речь шла о километрах, да перепутали… Тут парни из эскадрильи и посчитали летать ей до такой нормы надо сотню и больше лет. Начались подначки, и больше других изощрялся Вася Хромых, он ведет сейчас вертолет.
Она спрятала записку в карман и вспомнила о Москве. Завтра Николай будет в Москве. Глупо, все глупо. И в тот парк, наверно, зайдет. И, может быть, не один… Ты не согласна? А какое имеешь право? Нет, он не сможет пойти туда не один… Ведь тогда… Как это было тогда?
