Церковь в Московском государстве
Церковь была важнейшей опорой средневекового русского государства. В XVI в. она становилась все более единой и могущественной, но одновременно все больше попадала под контроль великих князей. Митрополит был как бы вторым правителем государства. Его двор в Кремле помещался недалеко от великокняжеского; у него была своя, параллельная государственной, система службы, повторявшая названия придворных должностей. Слуги митрополита — казначей, дворецкий, печатник, дьяки, бояре и дворяне — управляли земельной собственностью Церкви и ее огромными средствами. Позже появились даже церковные приказы — Казенный и Боярский. На Церкви лежала обязанность заниматься многими важными для светских людей делами. Например, митрополит не только рассматривал тяжбы по духовным делам, но имел исключительное право удостоверять все завещания.
Русской Церковью с середины XV в. фактически управляли из Москвы. Сам город в церковном отношении был поделен на округа — «соборы», число которых равнялось семи. Каждый должен был включать около 100 священников (но не менее 40, отсюда позднейшее наименование такого «собора» — «сорок»; позже «сороков» стало 8). Каждый собор возглавлял один из священников («поповский староста»). Для всесоборных встреч решили построить общегородской храм, посвященный «богоносным отцам Вселенских семи соборов» (он появился впервые в Даниловом монастыре в 1561 г.). В систему церковной Москвы входили по-прежнему умножавшиеся монастыри и подворья обителей, служившие и складами, и гостиницами, и деловыми конторами.
Если монахи жили на пожертвования и доходы с монастырских земель, то городское духовенство добывало средства к существованию самыми разными способами. Священники получали подарки от прихожан и совершали службы и обряды (крещения, венчания, погребения), делая в специальных книгах записи об этих актах. Кроме того, они отдавали деньги в рост (под проценты) и принимали на церковное хранение документы или ценности (поклажи) мирян.
Священники, монахи и миряне, которые не могли заработать себе на жизнь, находили приют в церковных «богоделенных избах». Впрочем, чаще всего они жили милостыней, которую раздавали во время похорон и праздников. Это было делом доходным — при больших соборах обычно существовала официальная должность «нищего». Нередко в его руках оказывались большие суммы. Например, постригшись в 1612 г. в Иосифо-Волоколамском монастыре, «с Москвы нищей Михайло» дал по себе вклад «12 рублей денег» (примерно столько же мог внести очень богатый крестьянин).
Были на Руси и особые религиозные деятели — нищие-бессребренники, юродивые и блаженные: Максим, Василий, Касиан Босой и другие, которых очень почитали в народе. В своих «темных», истовых речах они обличали несправедливую власть и заступались за слабых. После смерти некоторых из юродивых Церковь причисляла к святым, а в их память возводили церкви.
«Собирание святыни»
«Наши благочестивые предки XVI–XVII веков любили в церкви молиться каждый перед собственной иконой… Такой же обычай распространился… и на целые области. Жители каждой местности предпочитали иметь у себя свою особенную, только им принадлежащую святыню: свои иконы и местных угодников, под особым покровительством которых находился тот или иной край… Собирая уделы, московские князья без церемоний перевозили важнейшие из этих святынь в «новую столицу», — писал известный историк П. Н. Милюков. Они как бы «отбирали» у подвластных князей и городов их «небесных покровителей».
Став в XVI в. фактическим главой национальной церкви, московский государь уже систематически начал собирать национальную святыню (В. О. Ключевский), одновременно включая в список наиболее почитаемых русских святых местных угодников. Главной целью этого собирания было стремление сделать местные реликвии известными и создать таким образом общерусский пантеон.
Самой почитаемой святыней Москвы стал образ Владимирской Богоматери, впервые принесенный сюда из Владимира в конце XIV в. Считалось, что именно он избавил город от набегов Тимура (Темир-Аксака) в 1395 г., хана Ахмета в 1480 г., Мухаммед-Гирея в 1521 г. В 1541 г. иконе молились об избавлении от крымского хана, и с ней же в 1552 г. ждали царя из казанского похода. В конце 1550-х годов было написано «Сказание об иконе Владимирской Богоматери», в котором рассказывалось об особом покровительстве Богородицы «богоизбранной Русской земле», центр которой — Москва.
Подчинив город, оттуда не только выводили жителей и вывозили богатства, но и забирали самые почитаемые образа. После присоединения Смоленска Москва получила иконы Спаса и Богоматери. Ржева дала столице в 1531 г. образа великомученицы Параскевы Пятницы и преподобной Прасковьи. После пожара 1547 г. в Москву привезли иконы из Новгорода и Пскова, оттуда же призвали иконописцев. Годунов перенес в Москву «Троицу» Андрея Рублева, оправив ее новым драгоценным окладом с камнями.
Иконы торжественно встречали за посадами — это превращалось во всенародный праздник. Позже на месте встречи ставили памятные церкви, часовни и даже монастыри: Стретенский монастырь в память приноса иконы Владимирской Богоматери, храм Богородицы у Введенского митрополичья монастыря — ржевских икон Одигитрии, Николы и «Креста честного».
С середины XVI в. делается даже попытка оформить идею превращения Москвы в новый центр христианского мира. Для этого нужно было построить «копии» святынь настоящего, палестинского Иерусалима. Борис Годунов начал строительство храма Святая Святых в Кремле, за колокольней Ивана Великого. Для него уже запасли камень и сваи, сделали деревянный образец «по подлиннику» (вероятно, по модели иерусалимского храма Воскресения), отлили золотой «Гроб Господень», но сам храм так и не достроили. Зато на Красной площади, у Покровского собора, поставили «модель» горы Голгофы, на которой, по преданию, был распят Христос — Лобное место.
Школа в средневековой Руси
Обязанностью Церкви было также распространение образования, в том числе грамотности. Местный священник, как правило, выполнял и роль учителя «начальной школы», а первыми книгами детей, кроме «Азбуковника», были тексты из Священного Писания, катехизиса и других церковных книг. Писать, или по крайней мере читать, умели многие горожане и крестьяне, хотя и неграмотных встречалось немало. До XV в. бумага и пергамен (выделанная телячья кожа) были слишком дорогими. На них писали чернилами и красками важнейшие документы — духовные грамоты, договора между правителями, церковные книги и летописи.
Писать же учились на воске, которым покрывали складывавшиеся вместе, наподобие книжечки, дощечки (церы), а также на специально выделанной березовой коре — бересте. Буквы на них процарапывали, поэтому на бересте они оставались навсегда и не смывались водой. Во влажной почве многих городов, прежде всего Новгорода, береста сохраняется, благодаря чему мы можем заглянуть в «школьные тетради» маленьких новгородцев, а также познакомиться с образцами их личной и деловой переписки. В Новгороде количество найденных «берестяных грамот» скоро дойдет до тысячи, несколько их найдено и в других городах — Смоленске, Старой Русе, Твери, Пскове.
В Москве пока найдена только одна берестяная грамота, но зато в слоях XIII–XIV вв. археологам здесь часто удается обнаружить писала — заостренные палочки из кости или металла, которыми чертили по воску и бересте, — это свидетельство того, что и здесь грамотных было много. На рубеже XV–XVI вв. писала вдруг исчезают, зато начинают попадаться керамические чернильницы, пеналы для перьев, письменные приборы (в XVII в. часто бронзовые). К этому времени стала уже более доступной бумага, заменившая неудобную бересту и дорогой пергамен. Много надписей появляется на бытовых предметах — бочках, кувшинах и прочей утвари, на личных печатях, надгробных плитах. Постепенно владеющих навыками чтения явно стало гораздо больше.
В XVI–XVII вв. писать, во всяком случае, подписываться, мог практически каждый мало-мальски состоятельный москвич. Почти все завещания, данные, купчие, акты земских соборов (съездов бояр, дворян, духовенства и купцов) завершаются формулой «руку приложил» и подписями, хотя среди членов земского собора были и неграмотные. Текст обычно готовили профессионалы-подъячии, но заказчик часто делал к нему приписки и, видимо, мог прочесть документ.
Детей знати учили греческому языку, а с середины XVII в. латыни, немецкому и польскому; кое-кто умел говорить по-турецки и даже по-итальянски. Это оказало влияние на развитие русского языка: в текстах встречается много тюркизмов и полонизмов.
Произнести несколько слов на языке гостя было признаком хорошего тона: в 1536 г. великая княгиня Елена Васильевна по-тюркски «карашевалась» (здоровалась) с женой хана Шигалея, Фатьмой-салтан, и даже шестилетний Иван IV умел сказать по-тюркски короткое приветствие.
