— Да никто их не спрашивал, Игорь. — Эльвира Юрьевна тихонько смахнула маленькую слезинку со щеки. — Всё они знали, всё понимали, а сделать ничего не могли. Думаешь, я их виню? Нет, конечно. И тогда ни разу даже не подумала винить или держать обиду. Я знала, что они совсем ни при чем, это была моя война, и я совсем не хотела их в неё втягивать. Вот и сдалась.
— Разве можно не обидеться на такое? Они же предали вас, получается.
— Ну, было конечно обидно, но не на них самих, не на ребят моих, а на саму ситуацию, скорее. Глупо всё получилось, сама виновата даже, дала волю нервам. Ну, а ты бы как поступил на их месте?
— Не знаю. —-Игорь задумался, он действительно не знал, как бы он поступил в такой ситуации. Ведь класс Эльвиры Юрьевны знал, что поступает плохо, что предают любимую учительницу по наказу взрослых, но все равно предали, значит, выбора у них не было.
Да и кто даёт детям выбирать, их просто делают, если нужно, предателями. Учат, что надо поступать хорошо, а заставляют поступать плохо, для взрослых это естественно. Такой вот урок дерьмовой жизни преподали, заставив затоптать человека в грязь. Игорь понимал, что возможно он поступил бы точно так же, пришлось бы, но вот как после этого жить, он не представлял. Как можно жить, видеть и общаться с человеком, которого предал? Просто видеть его спокойно, как?
Впрочем, Эльвира Юрьевна своих бывших учеников больше и не видела, и не общалась. Она помнила улыбку каждого своего подопечного, помнила взгляд каждого и характер, но помнила и предательство. Они стали чужими друг другу. После того педсовета она перестала работать в той школе и вообще в Ленинграде, перевели аж на другой конец страны. Так она и стала учительницей истории в школе, где теперь учился Игорь. Так она превратилась в Депресуку. В чужую для всех.
Игорь вдруг понял, что история Эльвиры Юрьевны зацепила его очень сильно, уже минут десять они сидели и просто молчали. Эльвира Юрьевна, не отрываясь, смотрела на репродукцию на стене и видимо переваривала всплывшие в её памяти картины прошлого, Игорь сидел и смотрел на стоявший на столе бокал с шампанским. Он не знал, что сказать. Хотелось многое высказать этой женщине, но он не мог, ему казалось всё это неуместным, не мог он подобрать даже слова.
— У вас красивая музыка играла, — выдохнул он наконец еле слышно. — Я там, за дверью, слышал. Очень красивая.
Эльвира Юрьевна повернулась к нему и расплылась в безумно счастливой улыбке. На глазах у неё были слезы, но при этом она улыбалась, безумно искренне и красиво. Она резко встала и подошла к стоявшей в углу комнаты старенькой, массивной, словно небольшой шкаф, радиоле.
— Пыль на ветру, называется, группа «Канзас». Знаешь такую? — она вновь повернулась к Игорю, в руках у нее был конверт с пластинкой. Конверт был явно самодельный, сделанный из грубого картона с нарисованной синим фломастером буквой «К» посередине. — Мне от мужа еще осталось вот. Давно не слушала, да и не на чем было просто, а тут соседи месяц назад переезжали и радиолу подарили. Ну как подарили, — Эльвира Юрьевна достала из конверта черный виниловый диск и повернулась обратно к радиоле, — выкинуть хотели, а я вот забрала.
Эльвира Юрьевна установила пластинку в проигрыватель и вдруг, задумавшись на мгновение, повернулась к Игорю.
— Руденко, а сделай мне новогодний подарок, —она смотрела Игорю прямо в глаза, — потанцуй со мной... Всего один танец, не откажешь? А то уже тысячу лет с мужчиной не танцевала. Подаришь женщине танец?
Игорь не собирался отказывать, он просто не смог бы этого сделать. Он тонул в её бездонно-грустных глазах и был готов согласиться на что угодно. Эта женщина была прекрасна! Он был рад, что знает это, знает о её красоте. Прекрасная женщина. Еще вчера чужая, а сейчас очень близкая.
— Я не умею особо, — промямлил он еле слышно, но встал с дивана и подошел к Эльвире Юрьевне.
— Так и я могла уже забыть, как это делается, — засмеялась она, — последний раз, считай, с мужем и танцевала. Ничего, никто ведь не видит и не узнает, так что просто слушай музыку и танцуй.
Комнату стала заполнять музыка. Чертовски красивая и очень грустная музыка. Игорь подошел к учительнице, он был слегка растерян, не знал, что делать. Взять её за руку или за талию? Что? Но Эльвира Юрьевна мгновенно прильнула к нему и, обвив его шею руками, нежно положила голову на плечо. Игорь аккуратно, словно боясь всё испортить, положил руки на талию женщины. Он чувствовал, что дрожит, сердце билось словно сумасшедшее, от алкоголя и жуткого волнения голова кружилась.
Игорь закрыл глаза и глубоко вдохнул. Запах женщины, приятные цветочные нотки духов с примесью паров легкого алкоголя и чего-то ещё безумно приятного и такого родного, казалось, опьянил его еще сильнее. Он чувствовал её и понял, что стесняться смысла нет, просто нет. Нет смысла стесняться, когда рядом такая родная женщина, родная и близкая. Его руки переместились на её поясницу и настойчиво прижали ближе. Эльвира Юрьевна на секунду оторвала голову от его плеча и заглянула ему в глаза. Она была счастлива. Слегка пьяна и очень счастлива.
— Просто слушай музыку. И танцуй.
Те три с половиной минуты, что длилась песня, очень грустная и такая красивая, Игорь запомнил на всю жизнь. Он впервые танцевал с женщиной. Не с юной девчонкой, ровесницей, а с настоящей женщиной. По-настоящему родной и близкой, пусть и всего на три с половиной минуты.
Эльвиру Юрьевну нашли весной, в конце марта, когда стал таять снег. Нашли на заброшенной стройке, совсем недалеко от её дома. Местные пьянчуги, периодически воровавшие со стройки кирпич для продажи, обнаружили торчавшее из под снега уже слегка поглоданное бездомными собаками тело в строгом вечернем платье цвета лазури и вызвали милицию. Игорь узнал об этом в школе от одноклассников.
Вообще говорили многое. Школа в тот мартовский день просто гудела, словно улей от слухов и разговоров. Говорили все вокруг от мала до велика, учителя и первоклашки, у каждого история была своя. Кто-то говорил, что действительно руки были объедены собаками, кто-то утверждал, что вообще все части тела были по отдельности, кто-то говорил, мол, это вообще не она, слухов было много. Но Игорь помнил это платье, он понял, что это была Эльвира Юрьевна, и не хотел в это верить. Просто вывод был у всех один, самоубийство. Пошла тётенька и сиганула с недостроенной многоэтажки аккурат на бетонные блоки. В это Игорь верить отказывался.
В ту ночь в гостях у учительницы он не видел ни единого намека, что она может поступить именно так. Да, она была одинока. Безумно одинока, но она уже, как показалось Игорю, привыкла к одиночеству за много лет. Мало того, она сама его и ткала, словно кружево вокруг себя. Она сама никого не впускала в свою жизнь, ни детей, ни взрослых. Просто чтобы не было больно. Ей уже сделали больно в жизни, очень больно. Она больше не хотела никакой боли и избегала всего, что могло её причинить, прячась в своем одиноком мире. Она боялась боли, она не могла убить себя. Тем более вот так, когда уверенности в смерти нет, ведь могла лишь покалечиться.
