Дали по нему ногой, разворошили – муравейнику больно. Растоптали муравьев, запалили на нем костер – муравейник плачет.
Слепой Вилли Джонсон — один из великих блюзменов начала XX века, его голос, хриплый и спокойно-фанатичный, наполняет мою жизнь смыслом, когда я его слышу.
Джонсон родился в нищей негритянской семье, как и все легенды блюза. В 11 лет мачеха в приступе бреда жестокости плеснула ему кипятком в глаза, Вилли ослеп. Все его родственники трудились день и ночь на угледобывающей шахте, а он теперь оказался совершенно бесполезен, его выкинули на улицу побираться. Многие дни и годы он просидел на перекрестке дорог в своем городе, в куче мусора, перебирая на ощупь струны сломанной гитары. Он играл слайдом, для этого он прижимал струны перочинным ножом, и они издавали ломкие, надрывно-тягучие звуки. Он пел собственные песни, все они были о Боге, очень простые, как детские считалочки, где одна и та же фраза повторяется помногу раз. И эти фразы западают в сердце навсегда, один раз услышав их, ты напеваешь их беспрерывно, они уже внутри тебя. В них все страдание, простота, нищета, величие, пафос, заложенный в христианстве, в идее Бога вообще, простые слова обо всей нашей жизни.
Когда Вилли было около 30, его случайно заметил какой-то воротила звукозаписи, вытащил его из помойки и заставил записать пластинку, а также, сфотографироваться в костюме. Эта фотография осталась единственным изображением слепого Вилли. Пластинка пользовалась успехом, и через некоторое время продюсер сделал Вилли огромный подарок — купил ему дом. Впервые в своей жизни Вилли обрел постоянное место жительства, представляю, как он был счастлив.
А потом случилась большая гроза, и молния угодила прямо в его домик, тот загорелся. Слепой Вилли ничего не мог поделать, он метался, как-то выбрался на улицу, начал звать на помощь. Но вокруг жили белые люди, они не считали своего нового соседа за человека, никто так и не вышел и не помог ему. Дом сгорел дотла, Вилли остался лежать на пепелище под проливным дождем, заболел плевритом и, через несколько дней, умер.
Я часто слушаю его песни в своем плеере. Недавно, находясь в компании дамы, поймал себя на мысли, что все время напеваю про себя какую-то мелодию. Это оказалась «Can’t nobody hide from God» слепого Вилли, к моему изумлению.
Одна молодая одинокая мать, усталая женщина из убогого городка, как-то сказала мне: «Все русские мужики — говно. Они ничего не могут, пока не напьются, а когда напьются — ничего не могут». Она беспрерывно крутила колесо швейной машинки и грустно смотрела мне прямо в глаза.
Советский человек — мой друг. Я узнаю его глаза. Он не лжет, только крутит обреченно желваками на скулах. В своих тесных квартирках он молча стареет и отращивает усы, в будни он пьет крепкий чай, в выходные — водку. Когда я прихожу к кому-нибудь в гости, я сразу смотрю на обои — если они старые, в цветочек, с подтеками, пузырями, фотообои, дурацкие календари — я в доме, где меня поймут. Здесь живут честно, никому не верят, многих презирают, бесконечно пьют чаи и ждут, когда же это все кончится. Добро пожаловать в мир пропащих, некрасивых, замкнутых, недальновидных. Здесь мой дом, мне не нужно другого.
Федя рассказывал про один из первых своих выездов за Спартак. Ему было лет 16, они с ребятами с района погнали на электричках в Ярославль. Тогда фанаты еще выглядели не как голубые, а как надо: куртки «пилот», тяжелые ботинки «спецназ», шарфы. Вроде, Федя тогда еще не брился наголо, и еще у него были подростковые усы, я видел на фотографиях. Все перепились, в результате, в городе Александров сотни оголтелых малолеток вышли на улицы и начали все громить на своем пути. Сразу приехали автобусы с ОМОНом, армия, начали всех хуячить, часть людей повязали, уложили на асфальт человек 200, руки за головы. Остальные с боями начали отходить к станции, но электрички перекрыли, и было решено захватить здание вокзала. Расхуячили первый этаж, все разнесли, забаррикадировались на втором, в зале ожидания. Там были железные скамейки и столы, они сразу пошли в ход, полетели из разбитых окон на головы подступающим мусорам. Когда скамейки кончились, ребята огляделись вокруг и поняли, что, кроме всего прочего, в зале ожидания располагается кафе. Толпа подростков рванула в бар, разбили витрины, хватали, что попадется в руки и пили из горла, начался хаос. Федя перепрыгивает через барную стойку и кричит обмершей от страха продавщице: «Кассу давай!»
Блядь, это самый охуенный заряд, который мог крикнуть ебнувшийся подросток продавщице, будучи забаррикадирован на втором этаже провинциального вокзала. Через секунду менты выносят заграждения из мусора и, прикрываясь подобранными внизу скамейками и столами, врываются в зал и отправляют всех в ад.
Сравниться с этим зарядом по крутости могут немногие фразы. Вот, пожалуй, еще неплохо, один знакомый рассказывал, как он, примерно в то же время, что и дебош в Александрове, и примерно с те ми же людьми, поехал на выезд в Чехию. В Праге они опять перепились и устроили, примерно, то же самое, ну и реакция чешского спецназа тоже была обычной. Так вот, он вспоминает, как его грузят в переполненный полицейский грузовик с решетками, а на земле рядом лежит очень пьяный бритый парень в наручниках и кричит во всю глотку: «Я русский солдат!» Вот это настоящая победа, наши танки снова в Праге!
Позавчера, во время очередной демонстрации и погромов, я вспомнил этот эпизод, и устрашающий клич Русского Солдата обрушился на головы импортных копов вместе с градом кирпичей и осколков.
У меня внутри пружина. Она скручивается каждый день, теперь она полностью сжата, собрана, готова к действиям. Теперь, пока она будет медленно раскручиваться, меня будет питать ее энергия изнутри. Она сделает меня сильным, ловким, умелым, даст силу решительности, все станет четко на свои места. Я люблю это состояние, люблю, когда она свернута, я знаю, что теперь она не подведет, я не подведу, буду таким, как надо. Каждое движение, слово, поступок будут теперь простыми и четкими. Если она теперь выстрелит, развернется, я буду готов ко всему.
На Афоне есть самый строгий монастырь, он называется «Эсфигмену» - «сжатый». Так же переводится и слово «йога» - «сжатый», «натянутый» на санскрите. Многие переводят все это в смысле «собранный», «строгий». Но мы-то с вами понимаем, что речь идет, конечно, о пружине.
Я смотрю в окно электрички на приближающийся перрон, на нем выстроилась просто какая-то ебическая армия! ОМОН, солдаты, овчарки, пиздец, вся платформа перегорожена. Поезд останавливается, всех принимают, остальных пассажиров пропускают через два кордона, дважды проверяют документы. Я прохожу через строй солдат, меня не замечают, покидаю территория вокзала. Мы везли сюда армию на бой и вот, теперь я один. Снова Нижний Новгород.
В этот раз мы собирались сгруппировать здесь больше ста человек, из Москвы приехали машины, доверху груженые арматурой и прочим. Оппонентам тоже не отставали, собирали за месяц всю область, но им должен был настать пиздец. Теперь они сами, наверное, прячутся по всему городу от ментов, в городе введен специальный план. Неудача.
Первый раз я ехал сюда: завтраки на помойке, ночевка в монастыре, бритоголовые паломники, огромная надпись на главной площади - «Господи, спаси Россию от Жида!» Второй раз — в электричке местные селяне попытались отжать мобильник у нашего гитариста. В следующую секунду колхозник в ужасе смотрит на кисть своей руки, половина которой беспомощно болтается, отрезанная макетным ножом. Его и прочих долго пиздят в тамбуре, выкидывают на каком-то полустанке. Привет из Москвы, двери закрываются.
В третий раз, по пути в Нижний — ночевка на станции Петушки, штурм здания вокзала местными. Мы забаррикадировались там на всю ночь, спали по очереди вповалку на полу, ребята утеплялись, запихивая себе в куртки «пилот» бродячих котов.
В четвертый раз — драка, принималово на вокзале, пробежка по ночному городу, ночевка в круглосуточном гаштете, престарелая проститутка выдавливает прыщи таксисту.
Наш агент в Нижнем — Костя, он принимал участие во всех наших проделках, когда мы отправлялись на восток. Он кричит в одной рок группе, у них не было ни одного концерта, обошедшегося без драки и беспорядков. Это хорошая статистика для российской сцены.
Он говорит: «Мне надоело, это скучно. Столько лет и все одно и то же. Я думаю подать документы в контрактные войска, поеду на Кавказ, валить черных. У меня будет автомат, мою жопу будут прикрывать танки и авиация. Я знаю, что мне действительно нужно».
Недавно мы шли по улице куда-то, у кафе стояла какая-то молодежь, мы прошли мимо и услышали, что они что-то кричат нам вслед. Мы развернулись и начали их избивать. Из-за колонны на меня выскочил высокий сухощавый подросток и нанес мне несколько ударов в лицо, рассек мне бровь. Я этого практически не заметил, не уклонялся, продолжал идти на него, тот убежал в кафе со своими друзьями и заперся в нем. Мне наложили два шва в травмпункте, а я немного задумался. То, что приносило почти единственную радость последние годы, в тот день не вызвал никаких, совершенно никаких эмоций, просто очередная драка непойми с кем. Я чувствую тоску. Кажется, я потерял нить, теперь ко мне можно подойти и начать меня резать, а я буду думать о своем. Первый звоночек.
