В начале пятидесятых годов XX века, когда легион был брошен на подавление национально-освободительной борьбы народов Индокитая, четыре пятых в нем составляли бывшие гитлеровцы. Потому-то в те годы невесело шутили: «Французский иностранный легион превратился в эсэсовский». Тогда в нем было 100 тысяч человек. На рубеже семидесятых годов — около восьми тысяч. Но легион отнюдь не скончался, не канул в Лету, как могло показаться потому, что о нем перестали писать газеты.
...По журналистским делам я много раз бывал в Марселе. Но никак не удавалось узнать подробности об иностранном легионе из первых уст. Официальных интервью «белые фуражки» не дают, а сам легион — такая организация, куда не рискуют пробираться даже местные журналисты.
Однажды в воскресенье я решил съездить на остров Иф. Все некогда было раньше посмотреть темницу, где якобы томился граф Монте-Кристо, тайный ход в соседнюю камеру аббата Фарио и скалу, с которой героя, сочтя за мертвеца, выбросили в море.
Погода в тот день испортилась. С моря дул резкий ветер. Легкое прогулочное суденышко, курсирующее между марсельским портом и островом, качало, и широкоплечий немолодой матрос у трапа протягивал туристам руку, чтобы ненароком не оступились. На тыльной стороне ладони, там где моряки испокон веков выкалывали свои имена, я увидел татуировку: «Le grand inconnue».
Матрос перехватил мой взгляд и быстро спросил:
— Знаете, что это такое?
— «Великий неизвестный». Это иностранный легион, — ответил я. — Говорят, такую татуировку делают в легионе лишь те, кто решил остаться в нем на всю жизнь. Вы же, я вижу, здесь?
Вопрос остался без ответа.
Когда мы отчалили, матрос аккуратно сложил причальный конец и подошел ко мне.
— Я думал, — сказал он, закуривая, — что действительно прослужу в легионе всю жизнь. Все прошел — войну во Вьетнаме и Алжире, а здесь, совсем рядом, на Корсике, сломался. Там у легиона есть штрафной лагерь Сен Жан. Мы ведь не благородные девицы, никто не застрахован от того, чтобы угодить за его колючую проволоку. Вот и я попал. Знал, что не сахар там даже для нас, привыкших ко всему. Но чтоб такое, не представлял. На фронте легче. Даже под кинжальным огнем с обоих флангов. Выдержал я все-таки лагерь, но сказал себе: «Хватит!»
Мы присели на скамью у борта.
— Можно я буду записывать?
— Пожалуйста. — Он дернул плечом.
— И имя ваше могу записать?
— Пишите любое, какое вам нравится. Мишель Дюпон.
— Ну что же, пусть будет Мишель...
Он широко улыбнулся.
— Вы ж, наверное, знаете, что после службы в иностранном легионе, даже если я покажу вам свой паспорт, там будет вписано вовсе не мое настоящее имя. Его нет с того дня, когда двадцать с лишним лет назад я пришел на вербовочный пункт легиона в Марселе. Теперь я «великий неизвестный» на всю жизнь...
Наш рейс в то утро был у него последним. Поэтому я решил оставить туристские достопримечательности до следующего раза и вернулся с ним в Марсель.
По дороге у небольшого гаража к нам присоединился приятель Мишеля — механик Франсуа. Даже по его выговору было ясно, что он вовсе не француз.
Мы зашли в небольшой ресторанчик, где у Мишеля и Франсуа был свой столик в глубине полутемного зальчика.
— Еще бы, — сказал Мишель, — последние десять лет я хожу сюда каждый день. А до этого пятнадцать лет службы обедал здесь, когда был в отпуске или в дни редких увольнений. У меня ведь, как и у большинства легионеров, не было тогда родного дома...
— Мы приходили сюда, — тихо поправил его Франсуа.
— Верно. Нас было четверо. Первый день был зимний, дождливый. Как щепки разбитых судов, выбросило нас тогда на набережную Марселя к камину этой харчевни. Сидели молча, грелись. Затем, также молча, разошлись по разным столикам. А потом ушли из ресторана в разные стороны. И забыли бы о первой встрече, но спустя часа два встретились снова — на вербовочном пункте иностранного легиона.
Ближе познакомились вечером, когда снова сошлись в том же ресторанчике. У всех отныне была одна судьба. Ни семьи, ни прошлого. Никто не скажет доброго слова, не согреет. И будущее одно — «увидеть мир», как обещали рекламные плакаты иностранного легиона. Тогда еще я подумал, — Мишель прищурился, — людей тоже увидим. В прорезь винтовочного прицела.
Он замолчал.
— Кроме нас, — продолжал Франсуа, — здесь были еще Робер и Поль. Кто, откуда, почему оказался в легионе, мы не знали и не интересовались. Когда поступаешь в легион, проверяют лишь здоровье. По возможности возраст, чтоб не моложе восемнадцати и не старше сорока. Условия службы простые: воевать, где прикажут; убивать, кого скажут. Если останешься жив, через пять лет имеешь право на отставку, французское гражданство и безукоризненные документы. Имя — любое, какое тебе понравится.
— Мы знали, что нас называют «легион убийц», — Мишель положил на стол грубые тяжелые руки. — Да, мы убивали и, скажу по совести, не чувствовали тогда сострадания к своим жертвам. Мы были жестоки не потому, что родились такими. Садистская муштра, зверская дисциплина, жестокие методы обучения «ремеслу» карателя таковы, что, вырвавшись на простор с автоматом в руках и получив власть над жизнью и смертью, хочешь мучить и убивать. Чтобы выместить на ком-то все то, что претерпел сам. Вы помните, конечно, что писали о нас в газетах, когда легион бросили в Индокитай, а потом в Алжир. Все это правда. Мишель закурил, помолчал. Потом вскинул голову.
— Да, мы были карателями, мучителями, убийцами. Это известно всем. Я расскажу вам о том, о чем не писал никто, о том, как делают убийц в штрафном лагере Сен Жан на Корсике у города Корте...
Мы просидели до полуночи. Я исписал целый блокнот. Но ничего из рассказа Мишеля не опубликовал. Думал — со ссылкой на вымышленное имя случайно встреченного бывшего легионера рассказу просто не поверят. Позднее побывал в городе Корте совсем рядом с лагерем Сен Жан. Встречал кадровых легионеров на площади Паоли в двух облюбованных ими кафе. Одно из них, ныне «Корсика», раньше так и называлось — «Белая фуражка». Обладатели этих фуражек охотно вступали в беседу, смеялись, балагурили. Но как только речь заходила о том, кем они были раньше, чем занимаются теперь, и в особенности о лагере Сен Жан на горе у руин древнеримской церкви, мрачнели и спешили откланяться: «Извините, месье...»
И вот теперь я вспомнил и решил рассказать о тех встречах на Корсике и в Марселе, а также о документальных свидетельствах бывшего легионера, выступившего на страницах «Пари-матч» открыто, под своим именем, потому что это помогает понять психологию тех «белых фуражек», которые бесчинствовали в Заире в начале лета 1978 года.
Борьба за то, чтобы «сломать» штрафника в Сен Жане, была для начальства лагеря беспроигрышной. Ломались все. Даже самые отчаянные из отчаянных легионеров. Штрафников заставляли есть на бегу, смешивая суп и второе. Упавшее на землю приказывали слизывать языком вместе с песком и грязью. Накануне приезда в лагерь высокого начальства заключенных выводили «убирать двор»: выстраивали на четвереньках в одну цепь и заставляли подбирать зубами бумажки, сухие листья и окурки. Когда однажды вконец отчаявшийся, обезумевший от безысходности Террье попробовал было взбунтоваться, капрал Уолк привязал его цепью к «джипу» и рванул с места. Марсель упал. Пытаясь подняться, бился коленями о камни, снова падал. «Джип» волочил его по бугристой дороге, рвавшей тело острыми зубами камней.
— Быстрее! — скомандовал Уолк шоферу. — Этот гад хочет встать и обогнать нас!
Охранники смеялись, довольные «забавой», придуманной капралом. Марсель упал и больше не сопротивлялся. Пока его волокли на цепи за автомобилем, мысль была одна: «Скорее бы умереть!» Но он выжил. И снова открывал для себя все новые и новые «таланты» изобретателей пыток.
Лишь однажды штрафник Фокон пытался выстоять до конца. Сломать его волю, которая, казалось, существовала отдельно от истерзанного пытками тела, оказался бессильным даже Альбертини. В конце концов с непокорным расправился все тот же Лорио. Он решил натравить на бунтовщика остальных штрафников, безжалостно наказывая их за проступки и непокорность Фокона. Из жертв он сделал палачей. И вскоре Филиппа Фокона под регистрационным номером 149663 обнаружили мертвым, с ножевой раной в груди. Убийцу, естественно, не нашли.
«К моменту, когда кончился срок моего наказания, — рассказывал французским журналистам Марсель Террье, — я избежал лишь одного наказания, именуемого «столб». Оно заключается в том, что человека за руки и за ноги привязывают к столбу и заставляют стоять так без воды и пищи на жаре летом и на морозе зимой».
Когда пришел долгожданный день освобождения из лагеря, тот же старший капрал Лорио подошел к Марселю с широкой улыбкой, спрятав руки за спиной.
