концов это становится скучным.
Барант. Вы поступаете неблагородно. Советую вам взять свои слова обратно.
Лермонтов. Я не нуждаюсь в ваших советах, сударь.
Барант (вспыхивая). Если бы я был во Франции, я бы знал, как поступить с вами.
Лермонтов. В России правила чести соблюдаются так же строго, как и во Франции.
Барант. Однако вы пользуетесь тем, что находитесь в стране, где дуэли запрещены.
Лермонтов. Это ничего не значит, сударь. Я к вашим услугам. Сегодня же я пришлю к вам своего секунданта.
Барант. Но мы будем драться на шпагах?
Лермонтов. Как угодно. Пистолеты вернее и решительнее кончают дело. Я предпочел бы пистолеты, но выбор оружия принадлежит вам.
Лермонтов и Барант кланяются и расходятся. Лермонтов, уходя, напевает.
Через сцену быстро проходит жандармский полковник, скрывающийся в тени.
Действие третье
Картина шестая
Арестная комната. Грубый деревянный стол, заваленный книгами и исписанными листами бумаги. На столе – тарелка с хлебом и пустая бутылка из-под вина. На стенах углем написаны стихи. Железная койка. Табурет.
Зима. Ранние сумерки, туман. В тумане горят фонари. За окном ходит, гремя ружьем, часовой. Лермонтов лежит на койке, укрывшись шинелью.
Часовой (останавливается у окна и поет)
Высох колос в поле сиротливом.
Плачет мать по сыновьям своим,
Плачет мать по сыновьям служивым –
По хлебам пустым.
Лермонтов подымается на койке и прислушивается. Встает, сбрасывает шинель и подходит к окну. На Лермонтове расстегнутый военный сюртук.
Тужит мать, что зори больно жгучи,
Застят глаз горючею слезой.
Да и как не плакать – царь могучий
Пригрозил войной.
Лермонтов (открывает окно и спрашивает часового). Откуда ты? Какой губернии? Пензенской?
Часовой молчит.
Эту песню певала мне моя покойная мать.
Часовой молчит.
Все молчишь… (Отходит от окна.)
Часовой (кричит печально и протяжно). Слу-ша-ай!.. (Гремит ружьем и уходит.)
«Слуша-ай! Посматрива-ай!» – откликаются соседние часовые. Лермонтов садится к столу и, сжав голову ладонями, задумывается. Потом говорит громко, как бы прислушиваясь к своему голосу: «Плачет мать по сыновьям служивым – по хлебам пустым». Слышны гулкие шаги, лязгает ключ в замке. Дверь распахивается. В ней появляется унтер.
Унтер. По разрешению его высокородия коменданта к вам допущен посетитель – господин Белинский.
Лермонтов встает, торопливо застегивает сюртук. Входит Белинский. Он явно смущен. Унтер захлопывает дверь.
Белинский (протягивает Лермонтову обе руки). Простите, что я без вашего позволения навестил вас, но мне необходимо побеседовать с вами.
Лермонтов. Что за извинения. Я очень рад видеть вас.
Лермонтов пододвигает Белинскому единственный табурет, но Белинский не садится. Он нервно ходит по комнате. Лермонтов стоит у стены, заложив руки за спину.
Белинский. Чем окончился суд?
Лермонтов. Меня приговорили за дуэль с Барантом к разжалованию в солдаты. Но государь заменил эту кару ссылкой на Кавказ.
Белинский. Чем это грозит вам?
Лермонтов (улыбается). Я думаю, что в худшем случае – смертью.
Белинский. Какая, однако, низость! (Умолкает, ходит по комнате.) Я многого в вас не понимаю, Михаил Юрьевич.
Лермонтов (усмехается). Только в мальчишестве своем я считал себя загадочной натурой.
Белинский. Я не понимаю вашего тяготения к высшему свету. За него вы платите новой ссылкой. Вам дан великий дар. Он ставит вас наравне с теми людьми, которых мы считаем вершинами человеческого духа, – наравне с Пушкиным, Гете и Байроном. А у вас хватает ветрености играть своей жизнью и подставлять себя под удары хлыща Баранта.
Лермонтов. Вы ошибаетесь. Барант только удобная игрушка в руках более могучих людей. Я давно уже подпал под удары венценосца и того света, который, как вы полагаете, так меня привлекает.
Белинский. Как давно?
Лермонтов. Со времени гибели Пушкина. (Умолкает.) Что свет! Вначале я отомстил ему за презрение ко мне. Отомстил тем, что заставил угодливо распахнуть перед собою двери самых аристократических салонов. Свет был нужен мне, как враг, – негодование дает едкость и мыслям и стихам. Но поверьте, что я отлично знаю истинную цену всему. И свету, и дружбе, и честности, и человеческим побуждениям.
Белинский. Какова же эта цена?
Лермонтов. Примерно около фальшивого рубля.
Белинский. Простите меня, Михаил Юрьевич, за грубый вопрос, – что же дает вам силу жить и писать великолепные стихи и прозу при таком ужасающем безверии?
Лермонтов. Это мне трудно рассказать вам. Мы ведь с вами так мало знакомы.
Часовой (снова подходит к окну и, опершись на ружье, тихо поет)
Высох колос в поле сиротливом.
Плачет мать по сыновьям своим,
Плачет мать по сыновьям служивым –
По хлебам пустым.
Лермонтов и Белинский прислушиваются.
Лермонтов. Этот солдат как будто ответил за меня.
Белинский. Я не совсем вас понимаю, Михаил Юрьевич.
Лермонтов. Что дает мне силу? Поэзия. И мой народ. Пусть в гостиных говорят о том, что я ненавижу отчизну. Это глупая и злая клевета. И я на нее скоро отвечу. Я люблю свою страну, как простой поселянин, – люблю ее леса, ее небо, дым ее деревень и каждый подорожник, раздавленный колесом телеги. Я знаю, что народ, поющий такие песни (показывает на безмолвного часового за окном), найдет когда-нибудь дорогу к справедливости и счастью. Через разливы слез, через свою кровь и свою муку, но найдет. Что же касается поэзии, то говорить о ней я не могу. Каждое мое слово покажется вам ничтожным или темным. Как передать вам сущность того чувства, которое делает меня временами счастливейшим человеком на земле? Жизнь по существу прекрасна, – прекрасна в чистоте своей, в самой своей сердцевине. И вот иные видят лишь изредка проявления этого прекрасного, а я счастлив тем, что ощущаю его вплотную. Почти каждый день и каждый час. С чем бы это сравнить, чтобы быть понятым вами? Ну вот хотя бы так. Вы любите радугу?
Белинский (озадаченный). Да.
Лермонтов. Вы видите ее издали, и она кажется вам небесной аркой, открывающей вход в прекрасные страны.
Белинский. Да, это верно!
Лермонтов. Как-то в горах, на Кавказе, я попал внутрь радуги. Это ощущение неслыханное. Я был окружен мириадами водяных алмазов, игравших всеми цветами, существующими на земле. Я был как бы внутри алмазного водопада. Вот то же примерно я ощущаю, когда, как принято говорить, мною овладевает демон поэзии. Я так же ощущаю жизнь.
Белинский (взволнованно пожимает руку Лермонтова). Благодарю вас, Михаил Юрьевич. Как я счастлив узнать вас настоящего.
Лермонтов (улыбается). Я всегда настоящий. Не хотите ли стакан вина? Это «бордо».
Стук в дверь.
